для тех, кто читает внимательно

   В истории каждой большой страны (это не в обиду странам малым, просто большие на виду и на слуху) были и, наверное, еще будут периоды слома эпох, эдакое безвременье. У Ильфа и Петрова в "Двенадцати стульях" это шутка - "немое кино уже умерло, а звуковое еще не родилось". Гораздо серьезнее, конечно, сюжет из истории Франции - период после казни Людовика и до провозглашения Наполеона Бонапарта Первым консулом. Всяк тянул в свой карман, все воевали со всеми, свергали богов и казнили на гильотине вчерашних кумиров, нищий столяр становился генералом, а герцог Ришелье, эмигрантом без гроша в кармане, старался сделать карьеру при русском дворе. Еще раньше нечто подобное творилось в старой доброй Англии в годы между казнью Карла Первого и воцарением его сына, Карла Второго.

     Ну да ладно, эти давние исторические повороты у наших соседей по континенту описаны подробно и занимательно. Поговорим немного об отечественных, не менее громокипящих годах, последовавших за двумя переворотами, февральским и октябрьским, перепахавших российские суглинки и черноземы не хуже самого острого плуга. Вернее, о том, как эти события, без сомнения, мирового значения отразились в некоторых литературных произведениях.

     Прежде всего, им, произведениям, несть числа, как и их авторам. О некоторых уже говорилось в текстах "Читалки Чекалдэ". Остановлюсь на двух писателях. Очень коротко.

     Первый - Андрей Платонов, его "Чевенгур" и "Котлован". Справедливо сказано, что Платонов выстроил свой собственный мир, столь глубокий и многогранный, что и погружаться в него без спасательного жилета солидных культурных познаний небезопасно. Добавить тут нечего.

     Период после 1917 и до примерно 1935 представляется мне временем, когда в России исчезло все, чем характеризуется человеческое общество Нового времени - государственный строй и религия, система образования и вековые бытовые устои, навыки гигиены, правила общежития и трудовые отношения, чины и звания, институт семьи и брака, словом все, чем веками жила основная масса российского населения. Современник так и выразился: "все съехало с основ". Нам, сегодняшним, живущим, кто бы что ни говорил, сытой и в целом упорядоченной жизнью, вообразить, а тем более прочуствовать такое очень трудно, скорее, нвозможно.

     Если бы не Андрей Платонов и язык, на котором говорят его герои. Это язык человеческой массы, попавшей в гигантскую бетономешалку, вращение ее призвано превратить разнородный материал в невиданную доселе породу гомо сапиенс, обреченную совершить нечто неизведанное, от чего дух захватывает. Отсюда и язык, тот, на котором нынче никто не говорит, хотя понять его можно. Только зачем? Эти люди вместе с безвременьем ушли так же внезапно, как и появились - кто на Колыму, кто на войну, а кто-то закончил рабфаки и университеты и заговорил на другом языке, почти что на том, что до того... Все, занавес, публика может расходиться по домам, революционной бузы больше не будет. Будет Первый консул, новый король или Генеральный секретарь.

     Таким мне видится, если угодно, миссия Андрея Платонова. Запечатлеть межвременье, оно уже не повторится, а если повторится, то будет оперировать другим языком.

     Александр Львов, писатель другого поколения, автор романа "Двор", доказывает то же, что и Платонов - межвременье и его герои конечны. В том числе и потому, что Одесса, ее люди и дворы вечны и не подвластны безвременью. Оно приносит потери и боль, но проходит. Так уж устроен мир и с этим трудно что-либо поделать.