для тех, кто читает внимательно

АЛЕКСАНДР ПАВЛЮКОВ

     ОПЕРАЦИЯ «АМЕРИКАНСКИЙ БРАТИШКА»

роман

                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                          Танечке

         1. 

    

     – Внимание, объект сдает квартиру на охрану, через пару минут принимайте, – бесцветный женский голос  по закрытому радиоканалу хлыстом ударил по ушам.

     Двое мужчин, устроившихся в беседке обычного московского дворика на Юго-Западе, посмотрели друг на друга, словно проверяя, правильно ли они поняли приказ и поднялись, машинально отряхивая брюки. Тот, что повыше и постарше, с потертым лицом регулярно выпивающего свою норму человека, затушил до половины выкуренную сигарету и спрятал окурок в миниатюрную пепельницу, извлеченную из кармана спортивной куртки-ветровки. Молоденький напарник восхищенно проводил элегантный предмет глубоко посаженными водянистыми глазками, водрузил на коротко стриженую белобрысую голову синюю бейсболку, энергично сплюнул метра на три в сторону зазевавшегося голубя, промазал и ничего не сказал, только матерно выругался про себя. 

     – Ваша задача, – продолжал голос, выдержав короткую паузу, – наблюдение и при необходимости защита объекта, мы знаем, куда и зачем он направляется. Доклад по его прибытии на место встречи. Конец связи.

     Еле слышный щелчок миниатюрных микрофонов в ушах наружников подтвердил, что Центр отключился. Еще в начале совместной работы, без малого год назад, эти двое договорились не обсуждать мелькающие, словно пестрые телевизионные картинки, объекты наблюдения. Комментировать же получаемые задания в их системе было вообще строжайше, под расписку, запрещено, это вам не какое-нибудь частное охранное предприятие.

     Думать напарникам, однако, запретить никто не мог. И нетрудно догадаться, о чем они думали. Такой денек, вне всякого сомнения, лучше было бы потратить на что-нибудь повеселее, чем  топанье за неизвестным и лично к тебе не имеющим никакого отношения мужиком. Разгар весны, даже среди бетона и асфальта ходит пьянящими волнами густой клейкий запах лопающихся под напором молодой листвы почек. Вот и в этом с разросшимися лет за сорок деревьями дворе в тени беседки свежо, даже прохладно, но уже через десяток метров выйдешь на солнышко и оно ласково проведет теплой рукой по лицу, шее, рукам. Жалко только деньги платят не за восторги и не за описания природы. Хорошо было какому-нибудь Тургеневу, его сиволапые мужики кормили. В наше время мало-мальски нормальные с копейкой за пазухой люди в весенние выходные всеми силами стараются убраться из города. А вот объект, гад, остался.    

     Объект, гражданин мужского пола, на первый взгляд слегка за шестьдесят, славянской внешности, бодро направился к остановке троллейбуса. Такие типажи в конце эпохи застоя можно было безошибочно причислить к номенклатуре чуть выше средней руки, или к культурным торгашам. Теперь все стало немного сложнее. Номеклатура, конечно, никуда не делась, просто сменила, скажем, вывеску «ЦК КПСС» на «Администрация Президента РФ». Адрес, кстати, остался тот же. С торгашами не так, они взрывным образом расплодились, будто полчища разномастных тараканов одномоментно вырвались из подполья. Разгадка в том, что и те и другие перестали корчить из себя скромников – раньше одни это делали из идеологической принудиловки, а завмаги и цеховики из чувства элементарного самосохранения. Теперь-то что и перед кем скрывать? Наоборот, гордиться надо, каждым миллионом баксов гордиться и ковать следующий.

     Так ли думали двое, именуемые в просторечии топтунами, или нет, пусть останется при них. В конце концов  и молодой, он, кстати, и не мог помнить никакого застоя и тот, что с потертым лицом пройдут в этой истории по касательной, да и где это видано, чтобы рядовые филеры вылезали в главные герои – не было такого и не будет.

     Правда, на объект придется, как выражаются в определенных профессиональных кругах, составить словесный портрет. В былинные времена строительства развитого социализма такие деловые поджарые мужики ездили в черных «Волгах», на выходные забирались в какие-нибудь «Лесные дали», чтобы подвигаться на теннисном корте или волейбольной площадке, вдоволь надышаться кислородом, настоенным на сосновых иглах, набраться сил и в понедельник снова занять законное место в кабинете на Старой площади. Там же, среди себе подобных, перебирали входящие и исходящие, отсиживали положенные часы на совещаниях, завтракали, обедали, плескались в бассейне, заказывали книги, получали выстиранные и выглаженные белые нейлоновые сорочки и даже ключи запасные от квартиры слесарили им тоже там.

     В новые времена пришлось быстро уразуметь или подсказали сообразительные детки и оборотистые зятья,  что лучше, выгоднее и для здоровья полезнее трудиться, используя десятилетиями наработанные связи, в достойном концерне или банке, чем размахивать красными знаменами по партийным праздникам в компании полусумасшедших старух и беззубых отморозков. Пришел-таки «Мерседес» на смену крестьянской лошадке. А Карловы Вары как были  так и остались нашенским курортом. Не зря же миллионы людей, хе-хе, исправно платили партийные взносы. Кстати, «Сосны» и «Янтарный берег» тоже никуда не делись. Великая вещь – выбор!

      Людей такого солидного возраста и положения можно теперь часто встретить в Москве у магазинов и ресторанов, что назывется, с репутацией. Они в наше демократическое время не гнушаются даже сесть за руль, только сменили «Волги» и «Семерки» на немецкий, японский и корейский автопром. Сами делают покупки, нужда мотаться за балыком и колбасой на бывшую улицу Грановского, ныне Романов переулок, отпала. Пусть туда ходят туристы и гости столицы, пялятся на окна Кремлевской больницы на углу или на любимый свадебный балкон дворца графов Шереметевых, куда молодой богач Николай Шереметев привез возлюбленную крепостную актрису Парашу Ковалеву-Жемчугову уже законной женой и графиней. Быль давно ушедших времен – Золушка и сказочный принц.

      Вот что примерно промелькнуло в голове у обремененого годами и опытом топтуна, а вызвано было всем обликом – одеждой, прической, осанкой и даже уверенной и спокойной, какой-то элегантно гибкой походкой объекта. Голубые, именно голубые, а не синие джинсы, серая в мелкую клетку рубашка батон-даун, апельсинового цвета замшевые мокасы и в тот же тон замшевая куртка спортивного кроя – что вам еще надо? Прическа короткая, седые волосы в два сантиметра, такую фарца шестидесятых называла между собой «Крю кат», утверждая, что это и есть штатовская армейская стрижка. В руке только что вынутая из почтового ящика газета.

     Старик (так напарника называл про себя молодой и не обремененный пока что печальным опытом коллега) позволил себе чуть заметно вздохнуть, вспоминая с каким восторгом когда-то он, пятилетний пацан пялился на удачливых и отчаянно веселых молодых людей, чей жаргон до сих пор сохранился в памяти. Вот только сами они исчезли, канули без следа на необъятных просторах тода еще социалистической родины, благо статей УК РСФСР для таких шустрых было заготовлено предостаточно. Или все-таки сохранились единичные экземпляры, вроде сегодняшнего объекта? Кто знает, только и оставалось, что еще раз тихонько, про себя вздохнуть и вслед за молодым и объектом залезть в подошедший, и словно назло, напомнивший любимую и сто лет не петую песню, синий троллейбус.

     Чуть позднее топтуны поняли, почему объект выбрал странный, с двумя пересадками, еще трамвай и автобус, маршрут. Он просто не хотел в такой славный весенний денек лезть под землю, дышать отвратительным вагонным воздухом и насиловать слуховой аппарат визгом и скрежетом столичного метрополитена. Пока же, устроившись на обитом тканью сиденье, мужчина достал из внутреннего кармана кожаный очешник, водрузил очки в золотой оправе на прямой, без единой синей прожилки нос, и углубился в просмотр газетных объявлений. Можно подумать, что он вот так, на глазах немногочисленных, правда, пассажиров ищет долгожданное зашифрованное послание Юстаса уставшему от многолетнего притворства скромному герою невидимого фронта  Алексу и надеется, что это и есть, наконец, команда на возвращение домой, к любимой жене и забывшим о существовании папаши повзрослевшим деткам.

     До метро «Академическая» все трое добрались без приключений. Здесь к объекту подошел с широкой открытой улыбкой и обменялся крепким рукопожатием  человек примерно одного с ним возраста, только пониже ростом и пополнее телом, с чуть курносым носом и большими залысинами на черепе, а так, можно сказать, двойник. Носил он, правда, не джинсы, а вельветовые брюки болотного цвета, мокасины на нем были кожаные, черные, а замшевая куртка скроена на манер рубашки навыпуск, но тоже апельсинового цвета, под ней тонкой шерсти светлосерая водолазка. В левой руке зеленая пластиковая папочка, вроде как для документов. Все это, конечно, для окружающих, да и для истории не имело никакого значения, просто наружники привыкли подмечать для себя разного рода детали, кто знает заранее, что потом может пригодиться для рапорта.

    Полный мужчина еще раз приобнял своего товарища, похлопал его по плечу, и, привстав на цыпочки, то ли потерся щекой о щеку, то ли принюхался.

     – Чем-то пахнет от тебя, Сережа, вроде знакомый запах, а вот, что такое никак не пойму, – признался полненький.

     – А ты напрягись, Коленка, напрягись, – улыбнулся во все тридцать два аккуратных искусственных зуба объект.

     Старые приятели любили разного рода розыгрыши и загадки. Топтуны знали, как раз была их смена, что объект, от которого обычно исходил устойчивый запах туалетной воды «Босс», ездил позавчера на рынок у метро «Теплый стан», где и приобрел флакон одеколона «Красная Москва».  Старший тогда еще подумал, спирт, наверное, понадобился, протирать что-нибудь. Кто же в наше время употребляет давно забытые копеечные одеколоны, если только от безысходности, в случае жестокого запоя, внутрь. Запах «Красной Москвы» оказался, правда, не единственным сюрпризом, приготовленным объектом своему товарищу. Но об этом топтунам узнать было не суждено.  

     – Объект вступил в контакт с неизвестным мужчиной примерно шестидесяти пяти лет. Направляются в летнее кафе «Двоеточие», – доложил старший топтун в Центр. А про себя подумал, что был тут когда-то в подвале не кабак, а общественный туалет. В конце семидесятых ему, только начинавшему тогда гэбэшную карьеру сопляку часто приходилось наведываться на этот самый угол у метро. Понятно почему – рядом были две валютные «Березки», а валютой занимался в те времена, да и теперь тоже, если по-серьезному, ГБ.  В Центр он попал, да нет, правильнее будет сказать, его подобрали в голодные девяностые.  Ладно, неважно. Хотя как же забудешь свою первую премию и где теперь те двое – грузин и прибалт, оформленные по соответствующей статье. Насрать на них, - обозлился сам на себя  топтун, - молодость ушла навсегда, вот что плохо.

    – Устраивайтесь там же, наблюдайте, можете перекусить, на глаза не лезьте, напоминаем насчет спиртного, не больше кружки пива, –  расщедрился, словно вспомнив, что сегодня выходной, Центр, – конец связи.

     Топтун со стажем и предполагать не мог, что им с молокососом-напарником сегодня так повезет. Люди уровня объекта не ходят в уличные пивнушки.  Для них существует дюжина сверхдорогих заведений типа кафе «Пушкинъ» на Твербуле, где они утоляют утренний голод гурьевской кашей в обществе себе подобных. При таком раскладе самое место нам, рассуждал ветеран, было бы на садовой скамейке, правда у фонтана. В самом деле, удивительно, ноль понтов, такой, с первого взгляда видно, большой  человек, а живет без авто с охраной, ездит себе в троллейбусе по социальной карте москвича и назначает встречи в заведении, где даже скатертей на столиках не имеется. С другой стороны, большое спасибо надо бы сказать объекту, редко выпадает случай никуда не торопясь поесть и попить за казенный счет.

     Проходя между столиками в дальний, в тени, выходящий в какой-то двор и отделенный от него декоративным забором с цветущими анютиными глазками угол, опытный филер повел глазами на забрызганный грязью и слегка помятый фургон «Газель», притулившийся невдалеке от заднего входа в заведение. В самом деле, в Центре точно знали, куда и зачем направляется объект и подготовились к записи разговора двух солидных мужчин, явно давно известных друг другу и обрадовавшихся встрече. Это значило, что телефоны как минимум одного из них стояли на круглосуточной прослушке. Столик, за который посадят собеседников, соответствующим образом оборудован. Обслуживающий персонал в курсе.  И еще это значило, что случиться сегодня может всякое. 

     Ошибся опытный топтун, для них с напарником все закончится просто долгим сидением в кафе. Сколько раз говорено, не загадывайте и не лезьте поперед батьки в пекло. В Центре знют, что делают. Всегда, при любой, между прочим, погоде и любой, кстати, власти. Центр есть Центр. Он как Третий Рим, а четвертому не бывать. Аминь.

     Мужчина, тот, что в голубых джинсах, взял инициативу на себя, и усаживаясь за услужливо подобранный метродотелем столик пошевелил в воздухе пальцами правой руки. Получается, он и был приглашающей стороной, а второй, полненький, приглашенной. Молоденькая  грудастая официантка в чистеньком переднике с вышитым красной ниткой узором, подала меню и застыла в ожидании, словно хорошо тренированная породистая борзая, готовая по условному знаку ринуться в погоню за зайцем.

     Безошибочный инстинкт и немалый уже опыт подсказывал девушке, что день начался неслабо,  такие хорошо упакованные папики на чай дают как положено, никак не меньше нормы. И денежки у них в карманах брюк рядом с яйцами шевелятся, а у нее грудь как у Мерилин Монро, это ее каталожную попку они еще не видели! Оценят, можно не сомневаться, слюна начнет отделяться раньше, чем она закуску принесет. И вообще, почему бы нет, свет что ли на этой сраной кафешке и вонючем козле-метре Игоряше клином сошелся? Тут стоит жопой покрутить, может лишняя пара сотен баксов и выгорит. Получают же люди в приличных фирмах сверхурочные. И отчего только две сотни  – тут важно не продешевить, именно с первого раза себя правильно поставить, – Тамара внутренне рассмеялась, ничего себе, удачно сказанула. Для этих мужиков вынуть из кармана пятьсот баксов – что тебе плюнуть. Вспомнились не к месту любимая поговорка Игоряши – «Кто не был, тот побудет, кто был, тот не забудет», сине-красная паскудная татуировка на лобке.  И так она прямо в одну секунду эту жадную сволочь возненавидела, что внизу живота стало горячо и чуть ли не мокро. И улыбнулась папикам скромно и приветливо. По-домашнему. Что не помешало, правда, подвести итог мыслям о метре Игоряше – «Чтоб ты сдох, падла ссученая!» – тут она попала в самую точку.

     Обязательно следует понимать, что все дальнейшие разговоры, решения и поступки действующих лиц можно при необходимости весьма точно и даже на семьдесят-восемьдесят процентов стенографически воспроизвести по записям Центра, отчетам и свидетельским показаниям. А также, естественно, узнать, кто там, на верхах распоряжался в этот солнечный денек. В Центре, как уже было сказано, не дураки сидят, там фиксируют и чужих и не менее строго своих. Пусть себе на здоровье Алекс – Герой Советского Союза, а Юстас – большой начальник. Сегодня это так, а завтра, да чего там завтра, через минуту все может измениться. На сто восемьдесят градусов.

     Разговаривали старые друзья негромко, видимо привыкли за много лет, что к их словам внимательно прислушиваются и подчиненные и обслуга, повышать голос им незачем. Так что наружка с полным правом могла отключиться, наблюдая все же, конечно, вполглаза. Пусть и в выходной весенний день в кафе было практически пусто, мало ли что, от пьяного дурака и случайного кирпича никто не застрахован. Всякое бывает. А слушать разговоры команды не было. К тому же меньше знаешь – дольше живешь.Уж они-то были уверены, что в соответствующем кабинете Центра слышимость  отличная и при этом разговор, конечно, писался на пленку. Как  и положено.

      Интересно все-таки, что это за гуси-лебеди, – подумал, выбирая пиво покрепче и опорожняя от накопившихся окурков свой красавец-сувенир в кафешную с фирменной надписью пепельницу, старший филер, – да ладно, хер с ним, видно так никогда и не узнаем. Его молодой напарник ни о чем таком не думал, просто радовался неожиданно свалившимся халявным посиделкам в приличном по его представлению заведении, дармовому пивку и закуске. Вообще-то он мечтал поднабраться  на службе опыта и впечатлений и заделаться сценаристом  телесериалов, благо все они так или иначе крутятся вокруг вечной темы – один убегает, другой догоняет и в конце концов красавица-героиня с  восторгом отдается мужественному парню-герою. Увлекшись изучением меню, филеры не заметили, как за невысоким кованым заборчиком открытой веранды остановился мужчина в неприметной ветровке с капюшоном, достал из нагрудного кармана пачку сигарет, не торопясь несколько раз щелкнул зажигалкой со встроенным в нее миниатюрным фотоаппаратом, прикурил и направился дальше по своим делам.

     Кстати сказать, пора, давно уже пора представить на всеобщее обозрение по фамилии-отчеству этих солидных клиентов летнего заведения «Двоеточие». Судя по паспорту в левом внутреннем кармане  куртки (отметим для протокола, у сердца держит двуглавого, у сердца!) объекта звали Коновалов Сергей Петрович, шестидесяти шести (еще раз нота бене – 66, явно не к добру, тут чутье опытного филера не подвело!)лет от роду, москвич, прописан на улице Марии Ульяновой, дом номер, квартира, ну это в Центре уже хорошо  знали.

     Из цековских или совминовских, тут опытный топтун промахнулся, одним словом номенклатурных, происходил как раз второй мужик, полненький. Такое сытое брюшко можно было заработать во время оно только в спецбуфетах и на добрых пайках, вот хотя бы и с улицы Грановского. Да и из спецраспределителя в бывшем Доме Правительства, том, что с легкой руки популярного некогда романиста именуется  Дом на набережной, а в просторечии у метких на язык коренных москвичей – «Братская могила». Интересующиеся жертвами культа личности приезжают туда поахать и постонать у гранитных досок в память о невинно убиенных комиссарах в пыльных шлемах. Недолго им пришлась питаться в спецстоловке. Ладно, вернемся к тем, кому с пайками как раз повезло. Брюшко у товарища образовалось, впрочем, очень даже милое, совсем не пивное брюхо нынешних бритых наголо скоробогачей. Правда, от такого трудно избавиться, да и зачем, оно для понимающих людей вроде визитной карточки. Да, так вот, просим любить и жаловать – Смирнов Николай Николаевич, в прошлом заведующий подотделом Госплана СССР, а ныне – Исполнительный Вице-Президент одного из банков первой сотни, название никому не интересно, да и банк в рекламе по определенным причинам не нуждается.

     – Ты сегодня мой гость, Коля, тебе, стало быть, и право первой ночи, – Сергей Петрович чуть заметно подмигнул аппетитной официантке, перевел глаза на беленький прямоугольник бейджика на ее груди и подумал про себя: «Вот это дыни-колхозницы, да еще, пожалуй, натуральные. Интересно, однако, Колина Матрена где, в городе или на даче? Если на даче, ставлю сто к одному, что Коля эту телку в стойло заведет».

    – Я, пожалуй, открою сегодня пивной сезон, – Николай Николаевич отложил коричневую папочку меню, – так что поллитровую кружечку светлого, самое главное, свежего, креветки без майонеза, с половинкой лимона, фисташки. Глядишь, аппетит и разыграется, – Николай Николаевич со значением посмотрел на официантку.

     – Мне будьте добры, Тамара, бутылочку красного сухого, если есть, чилийского, французское скорее всего паленое, а к вину моцареллу с помидорчиком. Не дрейфь, Коля, бутылочку мы под шашлык всяко уговорим, давно ведь не виделись, есть о чем поговорить.

     Углядел-таки Сергей Петрович, на зависть приятелю, имя официантки на бейджике. Не стареют душой ветераны. Ну, такого рода маленькие турниры случались у них в былые годы регулярно, и заканчивались, как правило, лишенным условностей весельем в какой-нибудь подходящей к случаю баньке, одно время они даже хату снимали специально для расслабухи. Вернее, снимал и платил за квартиру Сергей Петрович, Николай Николаевич опасался по понятным причинам, не хотел рисковать положением. О существовании Центра и тогда самые прозорливые догадывались. Вот только зря приписывали ему номенклатурные шалуны разного рода громы и молнии, поражавшие грешников. Пусть и прикрытые решениями райкомов и комитетов народного контроля, а то и милицейским протоколом. Напрасно это. 

     Пора, наверное, внести некоторую ясность в то, что же такое Центр. Насколько это вообще возможно, вот ведь даже и наш наружник со стажем не слишком-то в курсе. То есть он может думать, что знает, а на самом деле – нет. Всякие там медали, грамоты, значки со щитами и мечами, записи и печати в трудовых книжках, это все для обычных граждан, неважно одобряют они, скажем, демонтаж памятника железному Феликсу, или нет. Центр к этому равнодушен, он существовал, наверное, еще до того, как предки этого самого Феликса получили дворянство. Некоторые думают, что Центр – это Лубянка или Аквариум. Глупости все это. Центр отличается от них, как, например, Кремль от Москва-Сити. Цену стеклянным небоскребам подсчитать легко, даже элементарно, а Кремлю? Нет у него цены, и не будет. Так и с Центром. То, что он знает и хранит, не имеет цены,  а стоит он в столице от века. Может быть это как раз столица и держится пока что его тщанием и заботами. Не исключено.

     – А у меня, Коля, для тебя подарок есть, – Сергей Петрович полез в правый внутренний карман куртки.

     – Это хорошо, – откликнулся Николай Николаевич, правда, без особого энтузиазма, перед глазами все еще играла выпуклыми мышечными тканями аппетитная Тамарина задница.

     Сергей Петрович продемонстрировал, что понимает старшего товарища без слов.  – Да и грудь тоже так и просится...

     Николай Николаевич протянул руку и в пухлую ухоженную ладонь легла увесистая связка ключей.

     – И какой Сезам они открывают?

     – Ты там был пару раз. Улица только противно называется. Терпеть не могу эту семейку, хотя о покойниках, как говорится...

     – Твоя городская, однокомнатная?

     – Она самая.

     Расторопная Тамара принесла заказ. И очень вовремя, потому что Николаю Николаевичу потребовалось время, чтобы переварить сказанное, можно было даже констатировать временную потерю дара речи. На этот раз он не проявил должного внимания к фемине в белом переднике и позволил себе отпить пива из кружки, не дожидаясь пока Сергей Петрович продегустирует темнокрасную жидкость, утвердительно кивнет головой и приподнимет наполненный Тамарой бокал в знак приветствия и радости по поводу долгожданной встречи.

     – Послезавтра можешь начинать осваиваться, – Сергей Петрович проглотил кусочек моцареллы, покрытый помидорным ломтиком, – если супруга не зарядит на важное задание.

     – Она у Кольки на Оклахомщине. Учит внуков великому и могучему.

     – А папа с кем же?

     Заслуженный пенсионер и орденоносец, папенька Николая Николаевича успешно перевалил за девяносто, чувствовал себя на удивление бодро, более того, по-прежнему требовал, чтобы его держали в курсе дел и очень обижался, если что-то пытались скрыть. Серьезные деловые решения в банке, мало того, что без него не принимали, он их иногда еще сам и озвучивал. Вот и несколько месяцев назад просьбу Правления (то есть его собственную) к Сергею Петровичу об уступке солидного пакета акций в пользу иностранного инвестора–стратега взялся изложить  именно старик, лично, с глазу на глаз. Просто потому, что именно он этот банковский проект задумал и пробивал и персонально в свое время в него Сергея Петровича пригласил. За ним на первых порах стояли и базовые клиенты – старые его приятели из славной когорты красных директоров. К тому же кое-какие детали той давней сделки только им двоим и были известны, даже сыну опытный чиновник не счел нужным сказать ни слова, ни полслова.

     – Отец с экономкой. Да ладно тебе ехидничать, Сережа, вечно ты вот так, ну что ты лыбишься, ей далеко за пятьдесят, ее Ирина нанимала через агентство. В конце концов, мой родитель тоже не железный, может, конечно, за сиську ухватить, но не более того. Тебе, кстати, привет просил передать.

     – Спасибо. Скажи ему, что я соскучился.

     Тут придется вкратце пояснить два обстоятельства. Все первенцы мужского пола в семье Николая Николаевича из поколения в поколение получали именно это, уважаемое и даже святое для всякого русского человека имя. Чтобы все было ясно, в честь Николая-угодника. И никого не смущало, что одновременно в семье могли функционировать несколько Николаев Николаевичей. В отличие от императорской фамилии не было нужды именовать их «Старший» и «Младший», все было проще, кого-то звали до определенного возраста «Колькой» и «Коляном», потом «Николаем» и «Николой», ну и в свое время начинали именовать «Николаем Николаевичем». К тому же соответствующая интонация исключала путаницу.

     Лет эдак пятнадцать назад единственный и любимый сынок нашего Николая Николаевича отбыл по научному обмену в Штаты, да так там и задержался. Годовой контракт давно закончился, но шустрый Никола отлично устроился на какой-то научно-исследовательской фирме, потом из-за выполнения секретного пентагоновского заказа его оттуда вежливо попросили как гражданина не самой дружественной эрефии и он перешел преподавать в Оклахомский университет. Двое детишек, перевенец, естественно, Колька, то бишь Ник от жены-американки, и, что немаловажно, белой леди, поставили сына на крепкий якорь. Дом с пятью спальнями, гараж на две машины, бассейн, лужайка с барбекю.  Семейные узы поддерживала Ирина Митрофановна, устоять под  ее напором вряд ли бы смог и сам Джордж Буш-старший. Американское гражданство, правда, Никола принимать не спешил, может быть, не любил давать клятвы.

    Николай Николаевич за океан не рвался, его тешила мечта, что в отсутствие Ирины Митрофановны он может покобелировать всласть, хотя, правду сказать, последнее случалось все реже и реже. Что делать, говорил он Сергею Петровичу, наше поколение не рождено для продажной любви. Это правда, в эпоху их мужского расцвета проститутки существовали только для иностранцев и командировочных. Приличные люди устраивались по-другому, и как устраивались! Сергей Петрович в знак согласия кивал головой, порывался что-то сказать в подтверждение слов коллеги, но по молчаливому уговору друзья никогда не обсуждали вслух свои любовные интрижки, даже самые занимательные.

     – Спасибо, ты не поверишь, как эти ключи вовремя. Домой или на дачу таскать как-то не комильфо. Да и контингент нынче сомнительный. И потом, знаешь, я уже не могу, где придется, наспех, без душа, льняного постельного белья, чашки приличного чая, наконец. Тем более по часам. Ну, ты понимаешь. Хорошее женское тело заслуживает тщательного подхода.

      Собеседники, не сговариваясь, посмотрели на официантку Тамару и тут же отвели глаза.

     В этот самый момент в кабинете в центре Москвы, обычном рабочем кабинете без излишеств и намозолившего глаза людям с традицией стандартного евроремонта, обшитом на уровне человеческого роста деревянными панелями мореного дуба раздался то ли кашель, то ли сдавленный смешок. Беседа двух старых приятелей явно заинтересовала хозяина кабинета и он вставил в большое ухо с пучком торчащих из него темных волосков маленький микрофон, до этого лежавший перед ним  между стопкой деловых бумаг и пачкой сигарет «Мальборо». Система, соединявшая кабинет с тем самым неприметным фургоном, автоматически отключила громкую связь.

     – Нашел кому ключики передавать, – пробурчал себе под нос хозяин кабинета, видимо, зная о Николае Николаевиче нечто такое, что было неизвестно даже его старинному приятелю, – да ладно, какая в конце концов разница.

     Человек в кабинете со старинными, тридцатых годов прошлого века деревянным панелями на этом мысленно поставил пока что точку с запятой и поднес поближе к глазам очередную бумагу из стопки, словно показывая этим невидимому наблюдателю, что даже в выходной день не стоит зря терять время, и что опытные кадры запросто могут делать два дела одновременно.

     Чтобы закончить предварительное знакомство с хозяином кабинета в центре Москвы, а точнее, именно что в Центре, стоит посоветовать всем желающим заглянуть в Интернет, там легко найдется фотографическое изображение многолетнего помощника Вождя всех времен и народов по фамилии Поскребышев. Это и будет примерный портрет хозяина кабинета в Центре. Стоит добавить, что порученными ему операциями он привык руководить лично, хотя и был уже совсем даже не первой молодости. Поэтому и парился, правда, без пиджака и галстука, в чудесный весенний день на службе, а не освежался пивком под соответствующую закуску.

     – Я оставлю тебе, Коля, все бумаги, доверенность, кредитку на расходы по квартире и прочее на кухонном столе. Сигнализация закодирована на мой день рождения, надеюсь не забудешь.

     – Объясни в чем дело, Сережа, – Николай Николаевич не на шутку встревожился. Несмотря на свое бравое прошлое и уверенное настоящее, он не привык принимать судьбоносных решений. Когда-то за него это делал отец, три десятка лет проработавший в Управлении делами союзного Совмина, потом бразды правления домом уверенно взяла в свои руки Ирина Митрофановна, дама тоже вовсе не из простых.

     – Давай, Коля, съедим что-нибудь посущественнее, – оставив приятеля на время в неведении и продолжая держать инициативу в своих руках, предложил Сергей Петрович, – ты что будешь, мясо или рыбу? И призывно махнул Тамаре, не дожидаясь ответа.   

     – Наверное, мясо, – неуверенно промямлил Николай Николаевич, застигнутый врасплох необходимостью реагировать на неожиданную новость, одно дело, подумал он, еще ощущая в кулаке многообещающую тяжесть ключей, заглянуть в приятельскую квартиру на пару часов, чтобы не торопясь перепихнуться со случайной подругой, совсем другое распоряжаться чужой жилплощадью. И только увидев на расстоянии вытянутой руки внушительную, призывную, скучающую по грамотной мужской ласке Тамарину грудь, пришел в себя, оживился и попросил слабопрожаренной вырезки.

    – Ну вот и хорошо, – резюмировал Сергей Петрович, – уезжаю я, Коля. Наверное, надолго.

    – Этого я и боялся, – выдохнул Николай Николаевич, – еще когда ты вышел в кэш, я подумал, что больно ты легко тогда согласился. Вот так раз – и продал все свои акции. Нет, деньги, конечно, достойные, тут и спорить нечего.

    – Не угадал, друг ты мой ясный, – Сергея Петровича даже позабавила неуклюжая попытка старого приятеля, – так и быть, дело прошлое, напоминаю давний разговор и условие твоего отца – по первому требованию я выхожу из состава учредителей и продаю акции. Условие выполнено, Сережа. Действительно, не спорю, банк и дальше был готов держать меня хоть до смерти на зарплате, нехилой, между прочим. Претензий быть не может, я сам отказался.

     – Я, кстати, на тебя обиделся, когда ты неожиданно ушел из банка и мне слова не сказал, – Николай Николаевич хотел продолжать, но тут подоспела Тамарочка с мясом. Не забыла и чистенький бокал.

     – Напрасно, между друзьями обид быть не может, – кивнув официантке, Сергей Петрович плеснул товарищу вина, – пора переходить на красненькое.

     – Ладно, рассказывай, – Николай Николаевич, демонстрируя, что никакой обиды на самом деле и нет, с легким звоном задел бокал сотрапезника и выжидающе замолчал, принимаясь за призывно манящий, покрытый блестящей светлокоричневой с пузырьками масла корочкой пухлый кусок говядины.               

     – История длинная, так что наберись терпения.

     – Подожди-ка, – Николай Николаевич шаг за шагом вникал в новую для себя ситуацию, – а ваш с отцом дом на Сходне?

     – Продан, Николаша, продан, – ловко орудуя ножом и вилкой, Сергей Петрович словно не замечал волнения приятеля.

     – Как, там же библиотека, мебель старинная, это все где?

     – В Чехии, Коля, в городе Теплице. Если забыл, это бывшая Судетская область, там раньше немцы жили, дома там старинные, прочные, с подвалами. Городишко маленький, но уютный. До немецкой границы рукой подать, на велосипеде можно доехать. Грибов, говорят, море, эти европейские козлы в благородных грибах ведь ни хера не понимают, жрут какие-то мухоморы. Французы, те хоть лисички жареные едят, я сам в «Клозери де лила» заказывал, с бифштексом «А ля Хемингуэй». Так что не боись, Коля, с закуской проблем не будет. Обязательно приглашу вас с Ириной в гости. Когда осяду, мебель расставлю, книжки по полкам разложу.

     – Что такое ты говоришь, Сережа, какое к едреной матери Теплице! Ты же никогда не хотел уезжать, помнишь, что ты по поводу Николы говорил? Что произошло?

     – Я тебе очень хочу все рассказать, а ты задаешь мне несущественные вопросы – дом, библиотека, мебель. Да и по поводу Николы я говорил, что останешься ты здесь один на старости лет и лучше тебе перебираться в Штаты, а не строить из себя патриота, старики должны жить вместе с внуками, раз уж они есть, неважно, русские, американские, да хоть таитянские. А у тебя вон какие – беленькие, крепенькие, что твои боровики. Разве я не прав?

     Мысль о грибах не просто так не давала покоя Сергею Петровичу. Он забыл посмотреть в меню, есть ли там грибной суп, но, впрочем, тут же поправил себя, последний раз классный грибной суп он ел не в этом заведении, а совсем недалеко отсюда, в итальянской траттории по дороге к метро «Профсоюзная». Вот и перепутал. И ругнулся молча, затеял серьезный, может быть главный разговор в жизни, а в голову то жратва лезет, то бабы.

     – Ничего себе несущественные вопросы, дом по нынешним временам пару лимонов стоит, – Николай Николаевич всегда отличался тем, что вычленял из услышанного что-нибудь одно, с его точки зрения самое важное, – баксов!

     – Да успокойся, больше он стоит, риелтер из тебя, конечно, аховый. Займи пасть мясом и слушай, – Сергей Петрович улыбался, прекрасно зная своего приятеля и понимая, что на самом деле тот только сейчас уразумел, что остается один. Как ни крути, ближе Сергея Петровича человека у него не было. Сказать это вслух Николай Николаевич никогда бы не смог, не по-мужски это, неписаные  кодексы далекой юности он чтил свято. Кодексы это или комплексы – дело десятое.

    Человек в кабинете с дубовыми панелями, тот самый, похожий на знаменитого Поскребышева, бритый наголо, коренастый, будто вытесанный умелым вологодским топором из одного столетнего ствола, беспокойно задвигался в кресле, словно хотел еще глубже вдавить в поролоновое сиденье свою квадратную задницу. Подаренное природой, развитое и отточенное за годы службы в Центре верхнее чутье подсказывало руководителю операции, что выверенный до сантиметра и просчитанный до грамма сюжет начинает меняться. Так некоторые млекопитающие, многие мелкие животные и птицы по еле уловимым, доступным только их прирожденным инстинктам признакам снимаются с мест за считанные часы перед землетрясением или извержением вулкана. Почва в старом, заросшем лопухами и колючкой овраге сдвинулась чуть-чуть, на пару миллиметров, или глубоко под землей надулся и лопнул как детский воздушный шарик пахнущий серой газовый пузырь. И поминай грызунов и воробьиных как звали, только их и видели. Человек же со всеми его хитроумными приборами, датчиками, зондами, беспилотниками и спутниками бессилен даже перед обычным оползнем или ураганом. Вот поэтому в Центр всегда подбирали тех, кто с чутьем и, надо сказать, ошибались крайне редко.

     Руководитель нажал кнопку вызова секретаря, двойные дубовые двери открылись мгновенно, можно подумать, что женщина средних лет, с бесцветным, без признаков косметики, словно стертым лицом и пучком пегих волос на затылке, стояла за ними с занесенной для первого шага левой ногой. В отличие от мужчин женщинам в Центре запрещалось носить яркую одежду, только серые юбки, белые кофточки и  темные жакетки. Правило, естественно, не распространялось на спецзадания за пределами Центра. Фасон официальной одежды, или как теперь говорят, «дресс-код», достался Центру, видимо, от знаменитой Фурцевой.  Действительно, если приглядеться внимательно, секретарша чем-то напоминала знаменитого и многолетнего Министра культуры Советского Союза. Шавки печатной и электронной прессы, обсосавшие все косточки давно уже покойной Екатерины Алексеевны, как им и свойственно, прошли мимо главного. В страшном октябре 41-го молоденькая и весьма симпатичная Катя Фурцева по заданию Ставки несколько решающих дней провела в московском подполье с немецким аусвайсом в кармане засаленного ватника, «Вальтером» в солдатском сапоге и пачкой оккупационных марок за пазухой. Такое не забывается. В Центре, надо сказать, подобные вещи  отлично помнили. Знали, откуда что растет.

    Диалог в кабинете с антикварными ныне дубовыми панелями можно было смело переносить на сцену какого-нибудь московского театра. Образованщина любит художественные поделки из жизни позднего СССР. Поскребышев и Фурцева – тени забытых предков, нарочно не придумаешь.  Хотя в Центре и не такое видели. Нет-нет, не стоит думать, что там умеют оживлять мертвых. Скорее наоборот.

     Центр, если кто интересуется, то пусть зарубит себе на носу, политикой не занимается. Он занимается только деньгами. Желательно большими, а еще лучше – очень большими деньгами. «Ну, а девушки, а девушки потом», – как поется в известной песне. И тишина. Серьезные деньги только ее, родимую, и любят, так способнее в уме цифирки складывать. 

     – Резервная бригада наружников на месте? – голос у двойника Поскребышева был приятный, как пишут в романах, «бархатный», с легкой хрипотцой от любимых «Мальборо».

     – Так точно, Степан Николаевич, Бибиков и Высоцкая.

     – Пусть перекусят.

     – Есть, Степан Николаевич.

     – Ознакомьте их с фотографиями Коновалова Сергея Петровича и этого, – начальник замялся, будто ему неприятно было произносить фамилию, –  Смирнова Николая Николаевича. Строго поглядев на секретаршу, Степан Николаевич вынул из ящика письменного стола конверт (в ходе операции все необходимое должно быть под рукой), заглянул внутрь, убедился, что конверт содержит восемь цветных фотографий и протянул конверт секретарше, – фотографии из виду не выпускайте и сразу же верните мне.

     – Слушаюсь.

     – При этом ничего не поясняйте. Просто дайте запомнить лица. Понятно?

     – Так точно, – секретарша только что каблуками не щелкнула, но до такого в Центре никогда не доходило. Это только в кино разные там адъютанты их превосходительств изображают для простонародья образцово-показательный царский режим.  

     – Это все, выполняйте.

     Дверь за секретаршей беззвучно закрылась.

     Николай Николаевич прислушался к совету товарища, с удовольствием жевал розовую, исходящую соком говядину. Ждать ему пришлось недолго, Сергей Петрович не стал рассусоливать и ходить вокруг да около.

     – Видишь ли, Коля, я оказывается вовсе и не Коновалов, – со значением произнес Сергей Петрович.

     – Так я и знал, ты – Максим Максимович Штирлиц, полковник ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСК-ФСБ, – хохотнул Николай Николаевич, обнаруживая неплохое знание истории отечественных спецслужб, – по совместительству оберштурмбанфюрер СС на пенсии. Здорово же ты законспирировался, за полвека сознательной жизни никто не расколол.

     Неинтеллигентная смесь пива и красного сухого вина, хочешь не хочешь, оказывала свое разрушительное  действие. Сергей Петрович подозрительно посмотрел на приятеля – нет, это он так шутит, не развезло. Но пить больше давать ему не стоит. Кофе и минералка. А еще лучше крепкий чай.

     – Я не шучу, Коля. Это очень серьезно.

     – Хорошо, только не волнуйся, я все понял, ты не Коновалов. Тогда кто? – Николай Николаевич с трудом сдержался, чтобы не добавить что-нибудь вроде: «Может, ты граф Монте-Кристо?», но увидев расширенные стеклами очков  серьезные карие глаза друга, воздержался.

     – Фамилия, получается, очень простая  – Попов. Такими вещами не шутят, и отец, как ты понимаешь, тоже не шутил. Так что это очень много для меня значит. Очень много.

     – При чем здесь отец, его уже давно нет, что ты городишь? – Николай Николаевич потихоньку втягивался в казавшийся бредовым разговор.

    – Я получил от него письмо.

     Ошарашенный Николай Николаевич перестал жевать. Действительно, будь на его месте чужой человек, немедленно бы набрал на мобильнике известный бесплатный номер и позвал на помощь обслуживающий персонал с веревками, а лучше с наручниками, теперь в Москве у барменов все, что хочешь найти можно. Санитарка, звать Тамарка, вот уже тут как тут.

     Николаю Николаевичу совсем не к месту припомнился первый в его жизни порнографический журнал,  неведомо как попавший в руки как раз в пору бурного полового созревания, в восьмом классе. Там разбитные западные санитарки со скорой помощи выделывали с солидным пациентом совершенно замечательные упражнения. Николай Николаевич навсегда запомнил разноцветную вражескую печатную продукцию, но только повторить соблазнительные уроки с отечественным человеческим материалом так и не пришлось. После нескольких неудачных попыток затею по внедрению передового сексуального опыта  стран развитого капитализма на родных просторах пришлось оставить. Юный и вихрастый тогда школяр Никола сделал вполне серьезный вывод – русский народ в массе своей совсем даже не тяготеет к коллективизму и соборности, скорее наоборот. Последующий жизненный опыт на каждом шагу, год за годом подтверждал этот ненаучный вывод начинающего бабника.

     – Ты прав, Коля, отец  умер много лет назад, точнее в девяносто пятом. Мне передал письмо сын его фронтового товарища, тоже покойного. Случайно обнаружил около года назад, что-то искал среди старых бумаг и наткнулся. Слава Богу, не выбросил. Мы и знакомы-то мельком, виделись пару раз в детстве. Молодец  мужик, не поленился, нашел меня.

    – Письмо у тебя с собой? – Николай Николаевич, если кто-то подумал, то зря, долбаком отнюдь не был, соображал хорошо, даже под легким, как сейчас, кайфом.

    – Оригинал и нотариально заверенные копии уже там, за кордоном, в банковском сейфе. Письмо довольно длинное, я тебе все, что нужно своими словами перескажу.

    Сергей Петрович приготовился рассказывать, но видно и сейчас, месяцы спустя после своих  неожиданных открытий, все еще волновался. Налил в бокал немного вина, отпил глоток, откинулся на высокую спинку деревянного стула, полузакрыл глаза, словно выбирая, с какого места начать.

     Николай Николаевич смутно помнил Петра Ивановича Коновалова, да и видел его всего-то один-единственный раз. Правда, этот вечер, беспокойную ночь и утренний разговор со своим собственным отцом запомнил на всю жизнь. И еще – именно с этого дня началась их дружба с Сергеем Петровичем.

     Дело было так. Петр Иванович Коновалов незадолго до этого оставил по состоянию здоровья свое служебное поприще на посту заместителя Председателя облпотребсоюза и кроме заслуженных проводов, подарков и «Веселых ребят» на грудь  – ордена «Знак почета», в награду за многолетние труды добился для сына должности директора кооперативного магазина в подмосковном поселке Сходня, где, кстати, они и проживали вдвоем в собственном доме. Так уж совпало, что в эти же дни наш Николай Николаевич был назначен на подотдел Госплана РСФСР, курировавший среди прочего и всю кооперацию. Как по заказу через пару-тройку недель подоспел красный день календаря для трудящихся земного шара – Первомай и Николай Николаевич принял приглашение кооператоров почтить их праздничный банкет своим высоким присутствием. Организация банкета была поручена отцу и сыну Коноваловым, благо в трехстах метрах от их дома, в сотне метров от магазина и рядом со станцией «Сходня» Октябрьской железной дороги располагался вполне себе комфортабельный, но безымянный двухэтажный кирпичный ресторанчик.   

     Все складывалось замечательно, но Николай Николаевич чуть было не испортил вечер и мог сильно осложнить себе жизнь и подвести отца, немалым трудом и чувствительными услугами добившегося для сына вожделенного хлебного кресла. Выручили Коноваловы – старший и младший. Незаметно для загулявших кооператоров обоего пола, отплясывавших неизменный «Казачок» и бурно совокуплявшихся в туалетах, они отвели ослабевшего Николая Николаевича к себе домой. Вспоминая ту ночь, полное вонючей гадости помойное ведро в прихожей коноваловского дома, свой липкий лоб и выпученные глаза, сильную руку Петра Ивановича на плече и заваренный им с какими-то травами пахучий чай, Николай Николаевич и сегодня покрывался холодным потом. Утром появился разбуженный телефонным звонком отец, отвез отпрыска на дачу, на свежий воздух. Наказал протрезвевшему сыну: «Ты этих Коноваловых держи поближе, самые ценные люди те, кто язык за зубами держать умеет».

     Многолетний совминовский столоначальник Николай Николаевич Смирнов стоит того, чтобы на нем остановиться поподробнее. Да нет, как индивидуум он никому по большому счету не интересен. А вот как социальный тип – весьма примечателен. С годами, уже пообмявшись в общении с сильными мира сего, Сергей Петрович постепенно перестал испытывать необъяснимое чувство собственной не то, чтобы неполноценности, а какой-то непонятной робости, возникавшее всякий раз при общении с этим чиновником неопределенного возраста и невыразительной внешности. Казалось бы, мужичок как мужичок, ан нет, так и хотелось вытянуться в струнку и взять под козырек.  И это несмотря на то, что никто из присутствующих не носил военной формы. И что интересно, заметил Сергей Петрович, в струнку тянулся не он один и решил про себя приглядываться и принюхиваться, чтобы разгадать занимательный феномен.

     Главную загадку, признавался себе впоследствии Сергей Петрович, откуда берутся, вернее, рекрутируются такие людишки во власть, как их распознают и тащат наверх, он так и не разгадал. Будучи человеком современных взглядов, в масонские заговоры и мировую закулису он не верил, хотя и прочитал множество книжек на эту тему. Но очень важное свойство, объединяющее Николай Николаевичей всех времен и народов, Сергей Петрович подметил. Все эти люди, независимо от того, какой общественно-политический строй стоял на российском дворе, были твердо уверены в своем праве руководить и направлять, давать и отбирать, казнить и миловать. Эта уверенность проявлялась во всем – взгляде, походке, жестах и практически не зависела от умственных способностей, образования и воспитания носителя власти. Будто они с ней так и родились. Апломб ли прилагался к совершенно сногсшибательной карьере – из совхозных бригадиров, скажем, в вице-премьеры, или карьера к апломбу, не суть важно.

     У молодых, не умудренных еще жизненным опытом людей часто спонтанно возникает желание борьбы, неважно с кем и за что, главное, против господствующего в окружающем мире направления. Не избежал по молодости такого ниспровергательного душевного подъема и Сергей Петрович. К счастью, у него хватило ума поделиться некоторыми мыслями с родителем. Петр Иванович вполне согласился с сыном, в голодной колхозной молодости и кровавой фронтовой жесточи он видал гнид всех видов и размеров, в погонах и без. Вернувшись живым из мясорубки Отечественной войны, посчитал это за чудо и решил, что раз уж господь Бог его почему-то отметил, следует зайти окружающей мерзости с  тыла. Ну нет сил на открытую схватку, что тут поделаешь! Есть зато другая сила, даже нет, всемогущество Его величества денежного мешка. Любого из этих хозяев жизни, утвердился в своей правоте Петр Иванович, поварившись несколько лет в кооперации, можно купить. Вопрос цены, и только.

     Это сокровенное знание, не Бог весть какое новое и мудрое, Петр Иванович и постарался вместе с профессией передать сыну. Но не только. Что интересно, некоторые отцовские уроки понял Сергей Петрович только сейчас, сам перевалив за шестой десяток. Чтобы утюг работал, его надо включить в розетку. Так и тут – без  накопленной энергии не рождается никакая мысль. Время пришло при Мишке-меченом. «Куй железо, пока Горбачев», – мощным эхом неслось по просторам одной седьмой части света, от Калининграда до Камчатки и от Норильска до Кушки. Друзьям повезло, что папаша Николая Николаевича был еще при делах, отломилось им, надо сказать, по-крупному.

     Николай Николаевич, понятно, не нуждался в дополнительных фишках, за него играли отцовские и женины мозги, папино и собственное кресла, так что он мог продолжать держать руки в карманах, весело посвистывать и, когда нужно, важно надувать щеки. Сергей же Петрович понимал, что одной наличностью в новых условиях дружбу вряд ли удастся укрепить и для того, чтобы вновь взяли в долю, следует придумать нечто существенное. Помогли старые знакомые – финские поставщики и то, что зашаталась валютно-чековая система «Березок». Товар на Западе всегда девать некуда, а тут завис сбыт целой страны, финнам грозила труба по полной программе, они шли на все, лишь бы выпихивать разорявшие их стоки со складов. Сергей Петрович быстренько сбацал, согласно моде, совместное предприятие, благо кооперативная сбытовая сеть была, что называется, под рукой. СП давало еще и некий статус, вроде многократных виз в базовые капстраны и мелкие понты в виде желтых номеров на служебном авто. Золотое время! Папаша Николай Николаевич наградил Сергея Петровича за сто процентов прибыли широкой улыбкой и охотно пригласил в соучредители своего банка.

     В последние пару-тройку лет, когда у Сергея Петровича появилась масса свободного времени, оказалось, что его хочется тратить совсем не на то, о чем мечталось во время интенсивных упражнений на ниве бизнеса. Странное дело, никуда не тянуло ехать, лень было поднять задницу и даже набрать телефонный номер, чтобы, скажем, смотаться весной, в конце апреля, на недельку-другую в полюбившийся за годы жизни без большевиков Париж. На письменном столе и на старинной конторке лежали намеченные когда-то к обязательному прочтению книги. Диски с новинками кино валялись нераспечатанными. Сергей Петрович даже изменил давным-давно  заведенному еще отцом обычаю самим все делать по дому – готовить еду, пылесосить, мыть полы и окна, обихаживать участок, словом, все, кроме большой стирки. Не торгуясь, он нанял приходящую женщину и свалил все домашние хлопоты на нее. Кроме магазинов и еды, конечно.

     Задай вопрос хорошо его знающий человек, хотя таких и не существовало, разве что Николай Николаевич, что же он делает целыми днями, а главное вечерами, Сергей Петрович, наверное, бы ответил: «Думаю».

     На самом деле, он вспоминал их с отцом жизнь, шаг за шагом возвращаясь, как ни крути, к тому самому первомайскому вечеру. Это не было самоедством, Сергей Петрович не испытывал душевных терзаний, не было в его жизни позорных страниц, за которые можно и нужно краснеть и казнить себя. Хождение на грани закона естественно для русского человека, так устроено наше отечество, что оно вечно заставляет гражданина играть с ним то в игру «А ну-ка отними!», то «А ну-ка догони!». Сергей Петрович хорошо помнил уроки отца, он и жизнь-то прожил по этим заповедям, но вот как он сам бы стал сегодня воспитывать своего собственного сына, не знал. Об этом и думал вечерами. И еще, признавался себе, очень не хватало ему живой души в доме. Нанятая тетка не в счет, он даже ее имя помнил нетвердо.

     Наблюдательная Тамара заметила перелом в настроении клиентов и отреагировала по-своему. Как бы глубоко ни запрятали обстоятельства базовые женские инстинкты, нет-нет, а они время от времени обнаруживались, вылезали из-под наносных слоев, вот и сейчас, непонятно почему официантке стало жаль этих немолодых одиноких папиков, пусть при деньгах и качественно упакованных, но уж это она точно знала, потерявших ту зрелую мужскую силу, что придает человеку устойчивость в жизни, а в иные моменты и необъяснимый победительный кураж. Одно другому не мешает, можно и приголубить старичков, наверняка им известно, что ценит настоящая женщина. Правда, в данный момент она могла предложить осоловевшим, казалось, мужикам разве что кофе или чаю. Что Тамара и сделала.

     – К чаю, если угодно, можно подать пахлаву, изюм и курагу.

     – Отлично, конечно, чай, – радостно  откликнулся Николай Николаевич, – и хорошо бы, Тамарочка, в чайнике и, естественно, со сладостями. Сахар нам нынче заказан, – Николай Николаевич широко улыбнулся официантке, словно извиняясь за отсутствие адекватной реакции со стороны приятеля.

      Тамара, надо отдать ей должное, умела настраиваться на чужую, клиентскую волну. За это и получала, на зависть другим приезжим девахам-официанткам щедрые чаевые. Вот и сейчас она отчего-то взгрустнула, пожалела себя, еще год-два и придется навсегда застрять в заведениях вроде этого «Двоеточия».  Мечталось-то совсем о другом! Сразу как вырвалась в Москву из обшарпанной комнаты в коммуналке с пьющей матерью и лезущим под юбку отчимом, потом техникумовской общаги с тараканами, пустыми бутылками и использованными гандонами по всем углам. И с вечно поддатыми или обкуренными кавалерами, цена им этот самый гандон. Все бы отдала, чтобы попасть наподольше в широкую кровать с одним из этих мужичков, хоть сколько-нибудь побыть в холе и неге.

     Нельзя упускать такой шанс, эти двое, может быть последние мамонты, и других уже не будет. Никогда! Если бы можно было, она с этого лысенького прямо здесь, за столом штаны спустила. Тут опять Тамару между ног что-то пробило, будто спазм какой-то. Это она представила себе, с чего начала бы ублажать лысенького. Талантливая женщина эта Тамара, помогай ей Господь.

    –  Ты не обижайся, Коля, – Сергей Петрович взял себя в руки, вернулся из далеких теперь дней в весеннее сегодня, в кафе, за обжитый стол, собрался с мыслями, – от тебя секретов нет. Просто отец ведь не советский писатель. Он всего-то после войны закончил заочный техникум. Писал как умел, по всему видно не один день, колебался, снова решался, там то пером с чернилами писано, то авторучкой. Страх, Коля, в нем сидел, уже не за себя, за меня страх. Свой-то он, видно, за три года в окопах преодолел. Однако историю нашей богоспасаемой родины он знал не хуже иного заслуженного профессора, книги ему букинисты из Москвы прямо на дом привозили. К тому же пережитое на собственной шкуре редко забывается. «Сын за отца не отвечает». Как бы не так!

     Сергей Петрович замолчал, отвел глаза, рука машинально потянулась к пустому бокалу, словно сам когда-то пережил страшные ноябрьские морозные дни под Москвой, стуча зубами в неглубоких ополченских окопах от холода и бессильной ненависти необученных гражданских очкариков с трехлинейками, обреченных на смерть  от изрыгающих огонь танков, пушек и шмайсеров.

     Расторопная Тамара, умница, убрала грязную посуду, подала большой расписной чайник, расставила чашки и блюдечки с пахлавой и сухофруктами.

      – Замечательно, Тамара, просто замечательно, – с чувством, как бы за двоих поблагодарил официантку Николай Николаевич, – и в очередной раз проводив взглядом вожделенную ядреную задницу, подчеркнуто участливо, как больного, попросил друга, – я тебя внимательно слушаю, Сережа.

     – Если коротко, Коля, отец получил повестку в октябре сорок первого. Как ни трудно было, но на стол дед с бабкой собрали. Наутро, перед отправкой, дед  и признался отцу, что он вовсе не их сын, что настоящая его фамилия Попов, а у них, бездетных крестьян подмосковной деревни Дьяково, он оказался новорожденным, привезли издалека в бельевой корзинке в феврале восемнадцатого года, крестили его уже приемные родители, – Сергей Петрович достал из-под рубашки старинный медный крестик на потемневшей от времени цепочке.  – Надеюсь, ты понимаешь, что за этим могло стоять?

     – Неважно, что я понимаю, важно, что написал твой отец. И я не хуже тебя знаю, что в двадцать первом году закончилась гражданская война. – Что-что, а школьные уроки в маленького Кольку вбивали по самое не балуйся, навсегда.

    – Ошибаешься, Николай Николаевич, – Сергея Петровича, если он был в чем-то уверен, бульдозером было не сдвинуть с занимаемой позиции, – в двадцать первом она только по-настоящему и началась, с Кронштадта и Тамбова. И идет, друг мой ситный, с небольшими перерывами до сих пор. Пусть под Тамбовом и Орлом пока и не стреляют. Зато ненависти – ого сколько! Это как торфяной пожар, даже зимой может сверху три метра сугробов навалить, а там, под землей, пламя.

     – Ты Кавказ имеешь в виду, что ли? – среагировал старавшийся не пропускать ни одного выпуска новостей Николай Николаевич.

     Вообще-то друзья «за политику» никогда не говорили, так уж у них было принято. Неизвестно, как объяснял отпрыску опасность подобных разговоров чиновный Смирнов-старший. Оба новоявленных капиталиста, отец и сын,  между прочим, не афишируя, продолжали платить членские взносы продолжателям дела Владимира Ильича. «Эх вы, наследники самоубийцы Саввы Морозова», – усмехался про себя Сергей Петрович. Ему, беспартийному, сумевшему не единожды ловко уклониться от вступления в комсомол, с малолетства была внушена пословица «Нашел – молчи, потерял – молчи, украл – молчи», со временем превратившаяся в жизненное кредо. Но вот сегодня, слово за слово, пришлось высказаться.

     – Если бы только Кавказ. Страна без цели развития, без идеи существовать не может. Это еще Федор Михайлович Достоевский написал, да и до него хорошо понимали. Как ни крути, русскую тягу к справедливости баблом не заменишь. Тем более, что на всех и не хватит. Поэтому и разбегаются наши сограждане целыми толпами, где теперь только их не встретишь. Ладно, это отдельная тема, вернемся к отцу. В общем, в письме он старался объяснить мне, почему молчал столько лет, почему не женился второй раз после смерти мамы, почему не смог просто сесть со мной, уже взрослым, с бутылкой на кухне и все это мне рассказать, а придумал такой способ. Много писал о своем фронтовом товарище, как тот спас ему жизнь и что я могу всегда рассчитывать на него...

     – Так, минуточку, – Николай Николаевич пытался уцепиться за какой-нибудь бесспорный факт в рассказе Сергея Петровича, из которого можно было бы извлечь практическую пользу и оттолкнувшись от него, как веслом отталкивают лодку от берега, плыть дальше, – прежде всего надо поехать в это самое Дьяково. Хоть завтра, кто-то же там остался, это же Подмосковье, не Сибирь все-таки.

     В Центре вышколенная секретарша доложила о выполнении поручения по телефону внутренней связи и получила приглашение зайти в кабинет. Шеф не преминул заглянуть в возвращенный конверт с фотографиями, спрятал его в тот же ящик стола и озвучил новое задание.

     – Разыщите Манану Георгиевну Надирадзе, надеюсь, Вы помните, кто это. Попросите ее, именно попросите от моего имени не брать сегодня сложных частных заказов. Если есть договоренности, пусть отменит. Упущенную выгоду мы возместим.  Одним словом, ей не следует переутомляться. Полагаю, она может понадобиться нам довольно скоро. Узнайте где она находится, прикиньте по времени, когда за ней послать автомобиль. Это все, свободны.

     Двойные двери за секретаршей закрылись бесшумно, как всегда.

     – Да, интересный экземпляр этот Сергей Петрович Коновалов, – проскрипел вполголоса Степан Петрович, вынул из уха микрофон, переключил аппаратуру на громкую связь, поднялся, вышел из-за стола, прошел в угол кабинета, повернулся, развел руки в стороны, сделал несколько энергичных приседаний  и почувствовал, что проголодался, – а насчет Попова любопытно будет послушать.  

     – Ты хотя бы узнал, где это самое Дьяково? – после говядины и чая энергия прямо-таки клокотала в Николае Николаевиче.

     – Ты множество раз сам был в пяти километрах от него, – Сергей Петрович короткой фразой, как апперкотом, отправил приятеля в нокдаун.

     – Это как? – только и смог ответить Николай Николаевич.

     – Полагаю, что за тобой был закреплен постоянный номер в доме отдыха Госплана СССР в Вороново.

     – Ну конечно, апартаменты. Чудесное место, –  оживился Николай Николаевич, тут он мог, что называется, блеснуть отличной памятью. – Старинная усадьба небезизвестного графа Ростопчина.Того самого, что Москву сжег в двенадцатом году. И собственную усадьбу, кстати, тоже, чтобы корсиканскому чудовищу не досталась. Знаменитый маршал Мюрат там ночевал. Главный дом и церковь строил, кажется, Бланк. До сих пор местные говорят, что под всеми постройками есть целая система подземных ходов, в них, дескать, граф спрятал от французов драгоценные скульптуры. Кстати, первыми владельцами Воронова были потомки Волынского-Боброка, героя битвы на Куликовом поле. Последних владельцев, Сабуровых, как водится, перестреляли и переморили в лагерях.

     – Молодец, пятерка. Так вот, Дьяково совсем рядом.  Свитино, Юрьевка и потом Дьяково. В сторону окружной железной дороги. Только теперь Дьякова нет. Отец вернулся после Победы и застал одни головешки. Надо было как-то жить, пошел в военкомат, куда же еще, военком, сам без руки, увидел его боевые награды и нашивки за ранения, устроил замом к знакомому директору в магазин на Сходню. Так отец и попал в кооперацию. Осел на Сходне, женился. Девушка его дождалась, довоенная, тоже, кстати, дьяковская.

     – Сережа, даже в нашей стране, при всех перипетиях люди не пропадают бесследно, – Николай Николаевич, в прошлом и сам большой начальник, справедливо полагал, что в правильно устроенном государстве всегда можно найти человека, ответственного за любую конкретную вещь, будь то пустая коробка, валяющаяся на обочине дороги или букашка, случайно залетевшая в окно автомобиля. А уж тем более люди с именами, фамилиями, местом жительства, паспортами и пропиской. Что, не было у крестьян паспортов? Правильно, до шестидесятых годов двадцатого века не было. Зато были разного рода анкеты, справки, и, представьте себе, доносы. И бухгалтерия, кстати.

    – Успокойся, Коля, давай я тебе чаю налью, – Сергей Петрович мысленно отругал себя последними словами за забывчивость. С Николаем Николаевичем не следовало разговаривать загадками, их за него с детства решали совсем другие люди, а человеку такого круга и воспитания оставалось только поставить свою подпись или недовольно топнуть ножкой, – я все тебе сейчас расскажу. Ты прав, у меня единственная надежда на то, что люди без следа, с концами не пропадают. Хотя, по правде говоря, до сих пор десятки тысяч солдат числятся без вести пропавшими, а у них уже правнуки рождаются.

     На самом деле, оттягивая начало рассказа, Сергей Петрович все еще раздумывал, что следует говорить Николаю Николаевичу, а от чего следует воздержаться. Известно, что детям до определенного возраста не дают спичек. И правильно делают.

     Конечно же, Сергей Петрович в ближайшую субботу после получения отцовского письма оделся потеплее, все-таки стоял конец февраля, и поехал в Дьяково. В начале двадцать первого века это оказалось несложно даже в такой запущенной стране, как Россия. От станции метро «Теплый стан» до Вороново регулярно курсировали рейсовый автобус и вполне комфортабельная маршрутка. В самом Вороново у конечной остановки на площади как по заказу дежурили две машины с шашечками на крыше – потрепанная поместительная «японка» и «Жигули» классической модели. Сергей Петрович выбрал «японку» и не ошибся. За рулем сидел плечистый мужик лет сорока с небольшим, с татуировкой на широкой кисти правой руки, указывавшей на принадлежность мужика к «войскам дяди Васи». Местный, из Воронова. Такие умеют дружить и много чего знают.

     Бывший десантник Витя подтвердил, действительно во время войны в Дьяково, в здании школы-восьмилетки расположился госпиталь. Местные, те, кто не ушел на фронт, так или иначе что-то в нем делали или крутились около, ради лишнего приварка, с началом войны в деревне стало совсем голодно. В ноябре или в декабре сорок первого, таксист Витя точно не знал, в Дьяково заскочила немецкая разведка. Всех, кто был в госпитале, без разбору, перестреляли, включая раненых, медсестер и старух с вениками и ночными горшками, госпиталь и избы рядом сожгли. Дьяково осталось без мужиков и без школы и совсем обезлюдело, в начале пятидесятых его и вовсе добили, объявив политику «укрупнения колхозов и совхозов». Эту очередную волшебную палочку коммунистов, как, скажем, торфяные горшочки, кукурузу или химизацию Сергей Петрович помнил, он рано начал читать газеты. Что же, получается можно больше никуда и не ездить.

     – И что там теперь?

     – Поле, траву косят на силос. Раньше сажали кукурузу или горох,  уже годов пять как перестали. Рано или поздно все равно продадут землю под коттеджи. Асфальт, электричество, рядом железная дорога. Вопрос времени. Вот только как с памятником будет...

     – Там памятник есть?

     – Давно уже стоит.

     – Поехали, – заторопился Сергей Петрович.

     Остановились на краешке узкой, только-только разъехаться двум машинам, асфальтовой ленты. Витя побоялся застрять на поле, снег под ярким весенним солнцем слепил глаза, показалось, что идет от дороги какая-то тропка, вроде бы охотники положили здесь в начале февраля пару матерых волков из стаи, окружившей лося, и накатали колею снегоходами. Шофер предложил подождать пассажира, а когда Сергей Петрович отказался и сунул ему первую попавшуюся купюру, отсчитал сдачу и вручил яркожелтую визитную карточку.

     – Понадоблюсь, отбейте по мобиле, подскочу.

     Стараясь не проваливаться в снег, ступая медленно и осторожно, как по минному полю, Сергей Петрович преодолел эти пятьсот метров до приметной купы деревьев посреди чуть выпуклого, как девичий живот, поля. Металлическая ограда с калиткой, скамейка под снежной кепкой, несколько засохших венков и стандартный памятник, крашеный серебрянкой. Бородатый мужчина в полушубке и с автоматом за плечом одной рукой держит треух, другой обнимает за плечи склонившую печально голову дочь или внучку. Таких памятников на Руси не счесть, вон когда проезжали Юрьевку у полуразрушенной то ли немцами, то ли большевиками церкви из-за голых деревьев проглянули покосившееся кресты погоста, там тоже, наверное, стоит обелиск павшим односельчанам. 

     Сотни лет подряд, – подумал Сергей Петрович, – пахали мои предки эти суглинки, холили их, как холят невесту, и в урочные сроки кормила их земля. Может и не так уж сытно, но кормила. Да еще в окрестных лесах, на невеликих озерах небось и сейчас водится дикая снедь – лоси, кабаны, зайцы, птица боровая и водоплавающая, рыбка плещет. Витя говорил тут грибов полно. Жили люди, молились Богу и растили детей. Немцы, те понятно – враги, а со своими так, что ли, никогда и не справимся? Насколько еще нас хватит – приходить на это поле девятого мая с венками и букетами первых тюльпанов и нарциссов? Скорее всего, сами же хозяева будущих коттеджей снесут памятник за ненадобностью. Стоит же теперь вся эта кодла подсвечниками в храмах по престольным праздникам, а та церковь в Юрьевке? Во дворах двухсоттысячные джипы, на столбах кирпичных заборов видеокамеры, поселок рядом, Витя сказал, газпромовский, а на церковь рубля никто не даст. Вот китайцы придут, починят, – усмехнулся про себя Сергей Петрович, – они историю уважают, им только скажи, что рядом с этой Юрьевкой в 1812 году в своем имении фельдмаршал Кутузов ночевал, толпы набегут.

    И тут только его ударила, как иглой в сердце, догадка – получается, в этой самой порушенной церкви  тогда, в самом начале кромешного двадцать первого года отца и крестили. И приемных деда и бабку, вырастивших отца там же, наверное, через двадцать лет отпели. Перед тем, как в братскую могилу опустить. Надо, стало быть, туда путь держать, в Юрьевку, на деревенский погост, старожилов расспросить. Должен же кто-нибудь что-то помнить, хотя и то сказать, после Победы уже шестьдесят с лишним лет минуло. Сергей Петрович смахнул снег с краешка скамейки, присел, сунул на всякий случай под язык таблетку бесполезного, как известно, валидола, вытер платком заслезившиеся глаза.

     Здесь, на занесенном снегом непаханом теперь поле, с одинокими как сироты березками вокруг простенького памятника, новенькими бетонными столбами линии электропередачи, шагающими вдоль кромки леса, с доносящимися от близкого железнодорожного переезда протяжными сигналами и перестуком тяжелых товарняков, Сергей Петрович понял, что все написанное в отцовском письме правда, и его долг и дело всей жизни узнать, кто и почему принес в снежном феврале 1918 года в несуществующую теперь подмосковную деревеньку Дьяково корзинку с новорожденным мальчиком, ставшим потом, после страшной войны его, Сергея Петровича Попова, отцом.          

    Впечатлительному Николаю Николаевичу Сергей Петрович изложил историю своей поездки в Вороново лаконично, в двух словах. Имущество он приятелю мог доверить легко, не задумываясь, но вот с душой дело обстояло сложнее. А произошло еще вот что.

     Сергей Петрович дососал валидол, прикрыл за собой калитку, снял шапку, поклонился памятнику в пояс, трижды перекрестился и не торопясь, утаптывая собственные следы, добрался до кромки асфальта. Тяжело перевел дух, огляделся, фиксируя в памяти это место и уже начинающий угасать по-зимнему колючий от снежной крупы и порывов ветра февральский день. Слева виднелся дорожный знак железнодорожного переезда, уходивший перед  ним направо асфальт, видимо, вел в большой, судя по обилию крыш и немногим печным дымам старый садоводческий кооператив, обратная дорога сначала пряталась в увале, потом, перебравшись через неширокую речку, вела на Юрьевку и дальше, на Вороново. Название речки он запомнил, еще когда разглядывал карту – Моча, с ударением на «о», надо уточнить, славянское это название или угро-финское. Интересно все-таки. Тем более, что и имение знаменитого победителя Наполеона тоже так называлось.

      Рядом с ним неожиданно и бесшумно остановился маленький автомобиль, светлокоричневая корейская микролитражка. Женщина-водитель, протянув от руля правую руку распахнула переднюю дверь.

     – Вам плохо? – на вид женщине было около сорока, она внимательно смотрела на Сергея Петровича сквозь стекла очков в модной прямоугольной оправе.

     – Мне надо в Юрьевку, – не отвечая на вопрос, с трудом разлепив замерзшие губы, произнес Сергей Петрович.

     – Садитесь, – пригласила женщина, перекладывая с переднего сиденья автомобильчика на заднее дамскую сумку и прозрачную папку с бумагами, – я к маме ездила, отвозила ей продукты, она у меня всю зиму здесь на даче живет. А теперь я обратно в Москву еду.

    – Если не возражаете, и я с Вами, – неожиданно для себя попросился в попутчики Сергей Петрович.

     Потом, уже под утро, когда все, наконец, получилось как надо, лежа без сна с первой за десять лет сигаретой рядом с неожиданно связавшей прошлое, настоящее и будущее маленькой женщиной, Сергей Петрович понял, как ему на самом деле повезло, потому что не может человек в такой день оставаться один на один с непосильной ношей, просто не выдержит сердце, вот и все. А ему столько еще предстоит сделать, и курить, кстати, больше не надо, потому что нужны силы и запас лет, чтобы родить и поставить на ноги следующего Попова, иначе зачем бы ему стал писать письмо-завещание отец, столько выдержавший в жизни и успевший, словно последнее рукопожатие, передать ему свой наказ.

    Так уж совпало, что буквально через несколько дней его пригласил к себе патриарх Николай Николаевич и познакомил с представителями иностранного инвестора-стратега. Сергей Петрович и не подумал нарушать правила игры, Николай Николаевич не зря отметил его в свое время за умение держать язык за зубами, промолчал он и сейчас, хотя прекрасно понимал, что это за бойцы, прикрывшиеся экзотическими юрисдикциями. Для окружающих же Сергей Петрович просто выходил в кэш, так делали многие и помоложе его. Вполне вписывалась в общий  тренд  продажа дорогостоящего родового гнезда и предполагаемый переезд на покой в Теплице. Все, у кого образовывался хоть какой-то капитал, первым делом бежали покупать заграничную недвижимость. Во времена его молодости так покупали ковры и хрусталь, теперь дома и квартиры по всему свету.

     Вот как бывает, – думал в те дни Сергей Петрович, – живешь себе годами размеренной, от утреннего кофе до вечернего кефира, жизнью, и на тебе, оказывается ты просто копил силы, чтобы в нужный момент перейти в галоп. А я уж было совсем монахом заделался, забыл, как бабу надо раздевать, будто и вправду осталась одна дорога – в монастырь.

     – Мы, Коля, имеем хоть и корявую, ублюдочную, но все же рыночную экономику, – Сергей Петрович, наконец, сообразил, что надо сказать другу. И, главное, окончательно решил, что не надо рассказывать ни под каким видом. С Николаем Николаевичем можно было хорошо расслабиться, а дело делать придется наемному детективу и то, что ему-то и рассказал Сергей Петрович все как на духу, без утайки, было правильно, одному тут не справиться.

     – Мы, Сережа, жили, живем и будем жить при феодализме, только без аристократии. О таком варианте Иван Грозный даже мечтать не мог, – перебил его Николай Николаевич, – а нам с тобой крупно повезло, – он начал для наглядности загибать пальцы, –  родились в Москве – раз, прилично устроены – два, а главное – при деньгах, это три. Ты не в Вороново, а за сто пятьдесят километров от Москвы съезди. Вот где все без фиговых листков, наверху быдло и внизу оно же. Будто от человеков остались только пасти зубастые и лапы с когтями. Все, кто способен думать и творить, стараются унести ноги. Сначала в Москву, далее везде.

    – Хорошо, Коля, съезжу обязательно, только не сегодня. Извини, что не с того начал. В общем, я подумал, что вести поиски самостоятельно я не смогу. Нет времени, навыков, да и силенок, честно сказать, маловато для такого дела. Да и кто я такой? С какой стати мне должны давать документы в архивах? Я ведь Коновалов, а ищу почему-то Поповых. Можно, конечно, было достать бумажку в Союзе журналистов или еще где. Но все равно это долго, муторно и не очень грамотно чисто методически. В общем, капиталисты нас учили двадцать лет назад, что каждый должен заниматься своим делом.

     – И ты нанял человека.

     – Так точно, Коля. Такого вот Шерлока Холмса, отставника из московской ментовки, только без доктора Ватсона. Может быть, миссис Хадсон у него имеется. Не знаю, не видел.

     – Все шутишь, Сережа. И что твой Шерлок накопал?

     – Судя по всему, я действительно Попов. Но установить это окончательно может только генетическая экспертиза, анализ ДНК. С точностью в положительном случае девяносто девять и девять десятых процента, многое еще зависит от степени родства.

     – Сережа, я достаточно грамотный человек. Нужен родственник, желательно близкий и хорошо бы живой, – Николай Николаевич смотрел на друга внимательно, словно от предположения, что он может носить другую фамилию, что-то в нем должно было измениться прямо на глазах.

     – Кое-какие данные на этот счет имеются,– Сергей Петрович выразился предельно осторожно.

     – Не сомневаюсь. Твой Шерлок притащил тебе за твои кровные и, надо думать, немалые денежки кучу копий, разных выписок, цитат из мемуаров, старых фотографий и прочего. Зачем тебе все это надо, Сережа? – вопрос прозвучал с несвойственным Николаю Николаевичу нажимом. – Возьми, если уж так приспичило, и поменяй фамилию, был Коновалов, стал Попов, это на раз-два делается, заявление только подать, и все.

    – Все просто, Коля. Сейчас, сегодня я – никто. Понимаешь, никто. Фамилия у меня такая – гражданин Никто, – Сергей Петрович для наглядности воспроизвел указательным и средним пальцами рук известный жест, обозначающий кавычки. – Да, есть отцовская могила, там же лежит мама, которую я почти не помню, и все. Ниточка обрывается в Юрьевке, там вместе с другими в братской могиле похоронены старики, вырастившие отца и расстрелянные ни за что ни про что немцами в рогатых касках и серых шинелях. Эти старики знали, кто были настоящие родители Петра Попова, больше того, не отказали им в такое страшное время, как зима восемнадцатого года в России. Больше у меня нет истории. Это значит, что и меня нет, я живу вроде как по потерянному паспорту под чужим именем.

     – Между прочим, под этим именем на фронте воевал твой отец.

     – Не забывай, Коля, он воевал уже зная, что он не Коновалов. И это ничего не меняло, с немцами воевала вся земля, это не гражданская с ее индивидуальным выбором, а народная война, к сорок второму все поняли, что если их верх, не будет России.            

      – Хорошо, допустим ты идешь в своих поисках дальше, – Николай Николаевич почувствовал, что разговор превращается в спор, – больше того, у тебя все получается, и что это тебе дает? Посмотри на себя в зеркало  –  можешь сколько угодно прикидываться и дурачиться, хоть с ног до головы облейся «Тройным одеколоном», сразу видно, что ты солидный человек, от тебя за версту пахнет деньгами, большими деньгами, такие как ты управляют жизнью, вокруг них все и вертится. Пусть ты и не олигарх, не саудовский принц, но, по-моему, ты усложняешь. Цель, то, о чем мы и мечтать не могли, только в книжках читали, достигнута. Ты самый настоящий долларовый миллионер. Мистер Твистер. Чего тебе еще?

     – Я тебе скажу. Прежде всего, я должен выполнить просьбу отца. Согласись, это дело святое.

    Николай Николаевич молча кивнул. Он никогда не спорил без нужды.

     – А для себя я пытаюсь встроиться, вернее, занять свое законное место в истории страны. Как бы высокопарно это ни звучало. Я хочу, чтобы у меня кроме племени, был еще и род.Тогда я смогу себя уважать. Сам. Там, глубоко внутри. С этим уважением просыпаться и засыпать. Согласись, это совсем другое, чем получать улыбки, когда даешь на чай. Короче, это называется чувство собственного достоинства. 

     – Давай прервемся ненадолго, чувствую, мы скоро дойдем до темы прав человека, – Николай Николаевич умел вовремя понизить градус, – закажем еще чайку, горяченького, а то во рту пересохло, и пройдемся до ветра, пора уже.

     В последний год, после поездки в Дьяково, Сергей Петрович часто разглядывал немногие пожелтевшие фотографии в альбоме с потертым коленкоровым переплетом, сидел вечерами на темной кухне с кружкой остывшего чая, уставившись в одну точку, припоминая скупые рассказы отца, старался поставить себя на его место, придумывал такие сцены и ситуации, куда бы органично вписывались его дьяковские дедушка и бабушка. Получалась игра, напоминавшая желанные в детстве, а ныне забытые переводные картинки – капаешь водой на маленький, чуть больше почтовой марки, прямоугольник бумаги, осторожно стираешь пальцем верхний сероватый слой и из-под него неброско выглядывает силуэт дома, уличная сценка или портрет человека.

    Оказалось, что в памяти хранится масса всего, даже детские сны. Сергею Петровичу вспоминались проступавшие под осенними дождями надписи с ятями на фронтонах старых домов – «Москатъльная лавка», например, запах керосина и воска для натирки полов, одноконные повозки на автомобильных шинах, безногие инвалиды на самодельных досках-каталках с подшипниками вместо колес, соленые маслята из пахнущих гнильцой бочек, мальчишеские бои на грубо обструганных деревянных мечах после трофейного фильма «Королевские пираты», черный дым из трубы допотопного паровоза «Овечка», тащившего выкрашенные в зеленый цвет деревянные вагоны пригородного сообщения. Пусть и очень смутно, он помнил визжащие трамваи на Садовом кольце и серые силуэты пленных немцев, укладывавших дорожное полотно. В лесу, куда они с отцом ходили по грибы, в провалившихся блиндажах и осыпавшихся воронках еще догнивал в те годы последний мусор войны – ржавые консервные банки, обрывки солдатских ремней и бесформенное тряпье.

     Петр Иванович иногда брал сына с собой в Москву на деловые переговоры, он проводил их в буфете гостиницы «Савой» (потом «Берлин», теперь опять «Савой»). Маленького Сережу полненькие розовые буфетчицы в белых крахмальных кокошниках усаживали в глубокое кресло, покрытое холщовым чехлом, кормили бутербродами с красной икрой и сладкими пирогами, наливали горячий чай в блюдце и старательно дули на него, чтобы ребенок не обжегся. Бывало, когда переговоры затягивались, или переходили в ресторан этажом ниже, его оставляли под присмотром буфетчиц и мальчик, уставший от поездки и разомлевший от еды, так и засыпал в кресле.

      Позже, подростком, Сергей Петрович отпрашивался по воскресеньям у отца и уезжал бродить по Москве. Садился на Садовом кольце в троллейбус «Б» или «10», радовался, если везло – на этой линии работал знаменитый водитель, не только объявлявший остановки, но и рассказывавший попутно о московских достопримечательностях не хуже профессионального экскурсовода. Сергей Петрович выходил на заранее намеченных по книжкам остановкам. Трудно объяснить почему, но он мог долго стоять в полупустом тогда Пушкинском музее у «Мальчика на шаре» Пикассо и полотен импрессионистов. В те годы, вскоре после смерти  Друга детей, открыли Кремль и можно было свободно пройти через Боровицкие ворота посмотреть на Царь-пушку и Царь-колокол, зайти в Успенский собор, постоять у решетки на высоком холме, откуда открывался растиражированный в миллионах открыток вид на Замоскворечье и где, если верить придворному художнику, любил прогуливаться Вождь всех народов в сопровождении первого маршала. 

     Старинные кремлевские соборы особенно притягивали Сергея Петровича, хотя он и креститься-то толком не умел.  Тогда и подумать было нельзя, что пройдет почти полвека и в них возобновят службы, сам Патриарх в златотканных, украшенных жемчугом одеждах снова будет благословлять православных. Пока же оставалось только внимательно рассматривать картинки в книжках и особенно в журнале «Нива», что когда-то принес отцу сморщенный, с беззубым впалым ртом старичок-антиквар. Глядя на сцены коронационных торжеств, Сергей Петрович верил и не верил, что все это было вот здесь, на том самом месте,  где он давеча стоял, что это не иллюстрация к сказке. Да, все это было в его стране, и уцелевшие соборы высились на Кремлевском холме как и сотни лет назад, вот только страны, начинал понимать Сергей Петрович, тогда еще Сережа, той страны не было и уже никогда не будет. Даже если в Успенском соборе снова зажгутся пасхальные свечи.

     У отца Сергея Петровича были в Москве и вовсе странные дела. Так, он регулярно навещал нескольких старух, ютившихся в жалких фанерных пеналах коммунальных квартир. Петр Иванович приносил им объемистые пакеты с едой и давал деньги. После первого такого визита подросток Сережа был строго предупрежден о неразглашении подобных контактов в школе или на улице. Теперь-то Сергей Петрович понимал, в чем тут было дело. Старушки с чисто вымытыми руками, подкрашенные и напудренные, всячески старавшиеся держаться молодцом и даже кокетничать, несмотря на возраст, ссылки, допросы, инфаркты и жалкие седенькие букольки, были вдовами кооператоров, пошедших под нож вместе с Чаяновым и настоящей, еще дореволюционной кооперацией.  Потом их не стало, они ушли в небытие вместе с последними остатками империи, как ушли и забылись ситные калачи, леденцы в жестяных коробочках и мельхиоровые щипчики в коробках шоколадных конфет.

     Сергей Петрович все это помнил, просто много лет, несколько десятилетий, да нет, получается, что всю жизнь это было ему ни к чему. И вот на тебе, выплыло откуда-то, как выплывал, помнится, во время поездки с отцом по Волге старый пароход из речного тумана, сверкая огнями и шлепая по воде деревянными лопастями колес.

     Выходило, что от морозного зимнего вечера, что разъединил его с естественной и живой цепочкой предков, до сегодняшнего, в тепле и уюте своего дома, совсем недалеко, рукой подать. Легко представить себе, как дед с бабкой поеживаются от холода в полутемной юрьевской церкви, ожидая, пока его брыкающего ножками в перевязочках и заходящегося в крике отца окунут в медную старинную купель. За окном воет январская вьюга, дорогу замело и у лошади из ноздрей свисают сосульки. В церкви пусто, почти темно, пяток свечей еле-еле освещают придел, где совершается таинство, батюшка согласился крестить только поздним вечером, чем меньше людей будет знать, тем лучше. В деревнях уже верховодит голь перекатная и кожаные комиссары из недалекого Подольска, чуть что не так – револьвер в зубы и весь разговор. Одна надежда – в такую метель комиссары и активисты, скорее всего, бражничают в жарко натопленной избе, обменяв награбленное, а то и снятое с убитых на самогон.

     Вспоминалось то, чему Сергей Петрович не придавал значения много лет подряд. Никто ведь в лесу не рассматривает пристально отдельные деревья. А это-то и оказалось главным – лица людей. Среди поездной и трамвайной толпы, в бесконечных очередях за мукой или яйцами, в залах кинотеатров, позже на преподавательских кафедрах и в театральных фойе, правда, с годами все реже, но попадались лица, похожие на те, что смотрели теперь на него с немногих уцелевших фотографий и страниц старых журналов. Сейчас совсем беда – такие лица уже нельзя встретить в повседневной житейской толчее. Эта порода ушла, растворилась в многомиллионном человеческом океане. Ну да, – говорил сам себе Сергей Петрович, – вот же орловского рысака еле-еле, можно сказать чудом, спасли, еще немного, и не было бы породы. А тут никому и дела нет.  А может, так и было задумано, чтобы под корень, чтобы весь слой чернозема снять, до глины. И вот что странно, вовсе не одних же дворян это касается, то же самое и с купцами, крестьянами и с мастеровыми.

     Один раз в недавней своей ипостаси руководителя совместного предприятия и члена правления крупного банка довелось Сергею Петровичу встретиться на банкете и даже обменяться рукопожатием и парой слов с настоящим, без подмеса, Рюриковичем. Удивительно, но князь Лобанов-Ростовский, известный, кстати, коллекционер, будто вышел оттуда, из глубины веков, и был удивительно хорош своей статью, породистым носом с горбинкой, гордой посадкой головы. Эх, ему бы кавалергардский мундир, – подумал тогда Сергей Петрович. И еще добавил про себя со вздохом: «Да, такие воровать не могут органически, это тебе не образованщина».

    То, что вокруг сплошные дворняжки, – подводил итог Сергей Петрович, – это еще полбеды. Если копнуть как следует, там, два-три поколения назад, у них у всех на руках кровь.  

     Вечерние размышления не давали Сергею Петровичу покоя, он стал плохо спать, сосал валидол или пил на ночь валерьянку в таблетках, снотворное принимать не хотел, слышал, что не стоит привыкать даже к легким наркотикам. Теперь, попадая в московскую толпу, он пристально вглядывался в лица встречных. Особенно внимательным взглядом окидывал мужчин между двадцатью и сорока. Расскажи кому-нибудь чужому, что он ищет, тотчас вызвали бы психовозку. Он прикидывал, могли бы эти люди быть потомками убийц его настоящего дедушки, того самого Попова. Копию документа со штампами и подписями, отпечатанного на старинном «Ундервуде» с прыгающей буквой «о» на четвертушке листа скверной бумаги, он прочитал всего один раз и больше не мог заставить себя взять в руки. 

     «Как же я их всех ненавижу» – эту фразу Сергей Петрович повторял про себя всякий раз, когда навстречу попадалась подходящая на первый взгляд физиономия. Нужно было что-то делать, долго так продолжаться не могло. Повезло, что отставник-ментяра нарыл еще кое-что и решение сложилось само собой. Стало полегче. Сергей Петрович залез в Интернет, встретился с людьми из агентства недвижимости и, даже не пересекая границу – все по электронке и скайпу - купил дом в Теплице. Хлопоты по упаковке и отправке вещей, переписка с агентом-чехом по поводу налогов или мелких ремонтных работ съедали теперь значительную часть дня, но главное – впереди была понятная программа действий. 

     – Ну что, Сережа, надо бы эту Тамарочку оприходовать, – просветленный Николай Николаевич уселся на место после недалекого путешествия, ему удалось вроде бы незаметно сунуть официантке визитную карточку с мобильным телефоном и наспех нацарапанным призывом встретиться сегодня после закрытия заведения, – ты как считаешь?

     – Святое дело. Между прочим, ты там в туалете занимался оценкой своих возможностей или седые волосы с гениталий удалял?

     – Тут главное, чтобы потребности с возможностями совпадали. Тогда возникает гармония, – продолжал балабонить Николай Николаевич, – ну, ладно, это все потом, рассказывай дальше. Так что же все-таки раскопал твой детектив? 

     Секретарша расторопно сложила на поднос пустую одноразовую посуду, смахнула с приставного столика крошки, еще раз оглядела кабинет. Убедилась, что ничего не упустила и, стоя с подносом в руках, вопросительно посмотрела на шефа.

   – Манана Григорьевна уже здесь?

   – Только что подъехала, ожидает в приемной.

   – Вы ей предложили что-нибудь?

   – Она отказалась.

   – Хорошо, просите, – предисловий в разговоре с экстрасенсом не потребуется, можно сразу доставать фотографии.

   Смирновские фото Степан Николаевич убрал обратно в ящик стола, а фотографии Коновалова разложил веером на приставном столике.

   Поджарая, небольшого роста  грузинка, с приметной серебряной прядью в иссиня-черных, как у ворона, коротко стриженых волосах, молча кивнула в знак приветствия и словно орел с высоты спикировала хищным носом на приготовленные для нее фотографии.

     – Интересный тип. Непростой, с родословной.

     – Это лирика, Манана Григорьевна. Меня интересует, есть ли у него родственники, здесь или за границей.

     – Без всякого сомнения.

     Госпожа Надирадзе отличалась от других представителей своей профессии тем, что никогда, даже перед ярковыраженными лохами не устраивала спектаклей – с  употреблением непонятных терминов, пассами, закатыванием глаз и мнимым уходом в астрал. Одевалась просто, по-деловому, о своих достижениях и знаменитых пациентах не распространялась. От настойчивых просьб принять участие в популярных телевизионных шоу вежливо уклонялась. Главное, если не могла выполнить задачу или чувствовала психологическую несовместимость с клиентом – не брала заказ ни за какие деньги. За это ее больше всего ценили в Центре.

     – Так все-таки где, здесь или там?

     – Точно не здесь, а вот где там, сказать не берусь. История довольно запутанная, но интересная. Пахнет большой политикой. Не сейчас, в недавнем прошлом. Буду рада, если Вы меня пригласите, когда последует продолжение.

      – Непременно, Манана Григорьевна, – Степан Николаевич даже сподобился поцеловать проницательной даме ручку,  думая про себя, что и экстрасенсы должны же ошибаться, вряд ли ей еще когда-нибудь придется заниматься Сергеем Петровичем Коноваловым. Он же Попов. Его участь уже решена. Впрочем, не ошибается только Центр. Никогда и ни в чем. Не ошибется и на этот раз.

     – Так вот, дорогой мой Никола, – опустим массу интереснейших подробностей, главное состоит в том, что у моего отца есть или, скорее всего, был старший брат.

     – Ну-ну, допустим, чего в жизни не бывает, и где же он, этот твой, получается, дядя?

     – По всей видимости в Штатах.

     – Так я и думал, – рассмеялся Николай Николаевич, – стандартная история, сейчас все, у кого есть деньги, обзавелись дворянскими родственниками, а то и титулами. А это значит, что должна быть родня среди старой эмиграции, а она после войны вся потянулась в Штаты. Кстати, Поповы-то из каких? Если мне память не изменяет, знаменитые купцы были, миллионщики. Чаеторговцы, кажись. Эх, ребята, старика Островского на вас нет.

     – Мне продолжать? – обиделся Сергей Петрович.

     – Конечно. Ты слишком опытный бизнесмен, чтобы платить за любое фуфло, подсунутое спившимся ментом.

     – Тогда очень коротко. Ты историю, как выяснилось, неплохо знаешь, поэтому детали объяснять не буду. Мой настоящий дед Попов – купец из Калуги. Не самый богатый, но уважаемый. Маслобойный завод, несколько лавок. Дом, кстати, цел до сих пор. Ты будешь смеяться, сейчас там загс с потугами на Дворец бракосочетаний. Я в нем был, до того расчувствовался, что даже выпил бокал шампанского с новобрачными. Подумал, а не осталось ли тут случайно дедушкиной мебелишки – двенадцать стульев мастера Гамбса, надо бы распотрошить. Так вот. Потомственный почетный гражданин, церковный староста. Его старший сын, Павел, перед самой революцией окончил морской корпус, попал на Черноморский флот и угодил ни много ни мало в адъютанты к самому Колчаку. Вместе с ним ездил в Штаты, ты знаешь, там история интересная, потом Япония, далее Сибирь, тут уже все более-менее известно, в конце эпопеи поражение белых, расстрел Колчака. Здесь следы дяди теряются. 

     – Роман, да и только, причем приключенческий. Такие повествования, говорят, зэки очень любят слушать, загорая на нарах. Конечно, еще должна быть любовь-морковь. Ладно, какая же разница в возрасте с дядей у твоего отца?

     – Без малого двадцать лет. Отец – последыш, не забывай, тогда абортов в религиозных семьях не делали.

     – Правильно, но учет в Российской империи поставлен был неплохо, поэтому я и продолжаю утверждать, что бесследно люди даже в гражданскую войну не пропадали.

     – Ты, Николай, не с того конца подходишь к проблеме, – Сергей Петрович наконец догадался, что своими открытиями нарушает сложившуюся за много лет иерархию отношений и убрал из интонации наступательные нотки, – дело не в том, чтобы доказать, что они там, в Штатах или еще где – Поповы, нужно убедиться, что я – Попов. Надо ехать искать, если повезет, знакомиться, показывать бумаги, просить сделать анализ ДНК,  другого выхода нет. А выписки из церковно-приходских книг имеются. И на Попова, это дядя – из Калуги, и на Коновалова, то есть папу – из храма Покрова Святой Богородицы – это в той самой Юрьевке. С учетом светским властям церковные всегда хорошо помогали, без них бы историкам труба. Бумаг вообще у меня хватает, повезло, детектив оказался толковый. 

     – Ты же сказал, что едешь в Теплице, – Николаю Николаевичу начала надоедать вся эта история, неожиданно оказавшаяся такой сложной и запутанной. Он-то приготовился встретиться со старым другом, махнуть по кружке пива, может быть, сходить попариться в сауну, если раззадорятся, вызвать пару расторопных девах.

    – Теплице не отменяется, – Сергей Петрович хорошо понимал товарища, никто не любит вникать в чужие проблемы, мало ли, вдруг еще о чем-то попросят, и решил, что пора сворачивать встречу, главное сделано и сказано, – просто хочу тебя предупредить, не удивляйся, если меня еще куда-нибудь занесет.

     – Ой, Сережа, лукавишь. Сходил бы со всем этим бумажным добром в Красный крест, они тебе за милую душу кого хочешь отыщут. Не надо никуда мотаться, суетиться. Ты же основную работу уже проделал, пустяки на раз плюнуть остались. Ну, подмазал бы слегка для скорости, принес пару тортиков и шампанское, тамошние архивные тетки аллюром три креста бы забегали.  Да что я тебя ученого учу, не хуже меня знаешь, что западники доверяют официальным бумажкам, чтобы на бланке и даже конверт должен быть  соответствующий, а ты норовишь завалиться прямо на порог и чисто по-русски, с бутылкой «Столичной» под мышкой – «Здравствуйте, я Ваша тетя»!

      – Честно тебе скажу, Коля, не сидится мне что-то на одном месте. Кроме того, я вообще ничему и никому в этой стране не верю. Отец так меня с детства учил – «Не верь, не бойся, не проси». Тебе проще – тебя папаша до сих пор прикрывает. И Ирина у тебя есть. А я один как перст. Мне сейчас надо, как подводной лодке – лечь на дно и позывных не передавать. Такие старички с денежкой, квартирами и загородными домами у нас долго не живут. Там, как ни крути, лояльнее к богатым людям относятся. Так что я лучше начну переписку из Теплице.

     В одном Сергей Петрович покривил душой. Он уже не был один. Вопреки всяческой житейской логике, будто наверстывая упущенное, пару месяцев назад строго-настрого запретил маленькой женщине из коричневого автомобильчика избавляться от проснувшейся у нее внутри крохотной жизни. Но не торопился и официально регистрировать брак. Для этого их ожидало Теплице. Сергей Петрович, видимо, всерьез решил прожить вторую жизнь, больше того, все что с ним происходило на протяжение полувека с лишним, получается, было только репетицией, подготовкой к этой второй и настоящей, он твердо в это верил, счастливой жизни. Дерзновенная мечта – получить одним махом родовое имя, дом, жену и ребенка – признавал наедине с собой Сергей Петрович, может и не остаться безнаказанной. Как бы не прогневить Бога, а с другой стороны, за эти годы и десятилетия он же никому не сделал зла, разве такое не идет в зачет?

      Главное отличие Центра от других закрытых и специальных заведений состоит в том, что здесь всегда идут не только в ногу со временем, но и стараются опережать его. Достигается это максимальным использованием технических новинок. На всякого рода электронные штучки денег тут никогда не жалели. Очень любят и привечают разного рода умников, от таких в конкурирующих государственных конторах шарахаются как от чумы и избавляются под разными предлогами, а в Центре с ними всегда носились и умели ладить. Информация и прогресс – эти два слова можно смело делать девизом Центра.  

    Задача, вставшая перед Сергеем Петровичем, отнимет массу времени и заставит потратить для ее решения немало денег. Если, конечно, ему это время отмерено. В Центре, как только аппаратура прошептала начальнику в ухо недостававшее до этой минуты звено – имя – фамилия и отчество уже были известны, да к этому еще добавились весьма приметные вехи биографии, за решение задачи взялась машина. Тем более, что в Центре не держали архивов в привычном виде, никаких тебе подвалов с рядами металлических стеллажей и пыльными папками, не тряслись над пожелтевшими бумажками, а все, что было накоплено раньше и удавалось получить теперь, (а получали разными способами, поверьте, очень и очень много), хранилось в оцифрованном виде.

     То, что выдала на гора умная, как двадцать пять тысяч эйнштейнов машина, заставило Степана Николаевича вытереть непроизвольно вспотевший лоб клетчатым носовым платком и взяться за телефон. Вот оно главное богатство Центра и основа его могущества – люди. Это настоящее искусство – отбирать не просто талантливых, но выдающихся, больше того, способных научиться правильно реагировать на неожиданности, не терять драгоценное время, беспомощно копаясь в разного рода должностных инструкциях и кодексах служебного поведения, а соображать и просчитывать комбинации не хуже электронных машин.

     Босс обнаружился за городом, конечно, где же еще быть в такой чудесный весенний день нормальному семьянину. Услышав в трубке голос ответственного за важную операцию, понял, что случилось нечто экстраординарное. В Центре разного рода неожиданными поворотами сюжета никого не удивишь. В данном случае на кону стояли очень большие деньги, причем Степан Николаевич хорошо знал, что и ему после успешного завершения акции причиталась довольно приличная премия, позволявшая наконец-то  купить в Москве достойную квартиру. Тем не менее дело  и высшие интересы Центра были важнее всех привходящих соображений.

     – Сейчас буду у Вас сам, – босс, как всякий разумный человек не доверял даже линии закрытой связи, сколько бы ни твердили специалисты, что дают стопроцентную гарантию от прослушки.

     – Смените пару наружников, – распорядился Степан Николаевич по телефону внутренней связи, – пусть отдохнут. Повторите инструкции этим, как Вы сказали, Бибикову и Высоцкой. С головы объекта не должен упасть ни один волос. Они будут наказаны, даже если он поскользнется на банановой кожуре и подвернет ногу. У меня все.

     – Нет, Сережа, хоть ты режь меня, не могу принять пока твою версию, – Николай Николаевич крутил полученную информацию и так и эдак. Если бы перед ним лежали бумаги, он бы обязательно понюхал листочки и еще на свет просмотрел. – Адъютант адмирала, командующего Черноморским флотом, Верховного правителя России – это же очень круто! С другой стороны желторотый мичман, да еще из купцов. Ну, сам подумай, Сережа, Российская империя, золотое Георгиевское оружие, блеск орденов, белоснежные мундиры и ты меня, конечно, извини, ваша маслобойка в Калуге. У меня это в голове не укладывается.

    – Видишь ли, Коля, так уж работала система социальных лифтов в Российской империи. Потомственный дворянин Владимир Ильич Ульянов – классический пример. Меня в свое время что поразило – его матушке, воспитавшей братца Сашу-цареубийцу, император пенсию за мужа, действительного статского советника, платил. Положено по закону, вот Александр Третий на свою беду закон и не нарушал. Кстати, и на письмо вдовы с просьбой о помиловании  сынка самолично ответил.  Были, между прочим, в нашей истории два графа из казаков, а один – Евдокимов – из солдат. Никакие вовсе не фавориты, выслужили горбом и ранами. Посмотри, кто руководил Белой армией – Корнилов, Деникин, Алексеев – все они из простых семей, совсем не столбовые дворяне. Павел Попов, кстати, черный гардемарин,  Морской корпус, тут ты прав, заведение для благородных. Перед Первой мировой войной расширили набор на особые курсы, восполняли потери в русско-японской войне. Ошибки быть не может – все известны поименно. Беда российская, Коля, не в этом. Трагедия в том, что слишком мало ребят от маслобойки шли служить государству, революцию им подавай. Все и сгинули. И те, и другие. И стране прямо на наших глазах приходит пипец. На этот раз окончательный.

     – Может мне с тобой поехать, а, Сережа? – мысли Николая Николаевича устремились теперь в ином направлении, – надоело мне тут париться, сколько можно задницу на одном месте протирать?

     – Я же тебе сказал, обоснуюсь в Теплице и приезжай. Хочешь один, хочешь с Ириной.

     – Я бы вот с этой Тамарочкой в охотку приехал, – выдал Николай Николаевич сокровенную мечту, – покувыркался бы всласть напоследок и завязал.

     – Мечта всех алкоголиков, – прозвучал жесткий ответ, – последний стаканчик. За ним, как известно, маячит смирительная рубашка. Тамарочка – товар не экспортный, скоропортящийся, сугубо для внутреннего употребления.

     – Конечно, ты прав, Сережа. Жалко только, что все вы – отец, Ирина и даже ты не даете мне помечтать.

     – Чего тут мечтать, – возразил досконально изучивший приятеля Сергей Петрович, – ты же телефончик, небось, ей сунул?

     – Откуда ты знаешь? – удивился Николай Николаевич.

     – Неважно. Маша будет наша. Разве не так, Коля?

     Босс приехал быстро. По случаю весеннего выходного дня он не счел нужным париться в рубашке с галстуком, оделся по-спортивному, в джинсах и футболках теперь ходили все – и министры, и безработные. Выглядел босс моложе своего полтинника, было известно, что он неплохо играет в теннис, родители записали еще мальчишкой в секцию «Динамо» на Петровке. Отсюда точность движений, сильные руки и быстрый, примеривающийся к удару взгляд холодных серых глаз. Ходили слухи, что он закончил МГИМО и еще какое-то закрытое учебное заведение, но точно, конечно, никто ничего не знал. Босс доверял мнению подчиненных, но речь шла об отмене операции, на нее уже были затрачены приличные деньги, ожидалась и достойная прибыль. Только поэтому он счел нужным лично оценить данные прослушки.

     – Объект должен улететь завтра вечерним рейсом? – интонация ничем не выдавала реакции босса на услышанное, голос звучал ровно, если не равнодушно.

     – Так точно.

     – Что у нас есть на Павла Попова?

     – После ареста и расстрела Колчака ушел сначала в Харбин, потом, в 1926 году переехал в Штаты. Быстро получил гражданство, закончил летное училище, служил в морской авиации. В 1929 году женился на эмигрантке, княжне Красносельской. Подполковник. Награжден орденами США и Великобритании, французским орденом Почетного легиона. Зафиксированы два вербовочных подхода отечественных  разведслужб. Оба результатов не дали. Сбит в 1944 году в воздушном бою над Нормандией, взят в плен, свобожден из лагеря в апреле 1945. В 1948 родился сын - Питер Попов. Вскоре овдовел, успешно занимался бизнесом, второй раз не женился, умер в 1989 году. Урны с прахом супругов Поповых захоронены на православном кладбище в Ново-Дивеево. Питер Попофф мультимиллионер, двое детей, внуки, от дел отошел, проживает в пригороде Вашингтона. 

     – Вы что, предполагаете, отец  мог передать сыну тайну золота Колчака? – босс чуть скривил тонкие губы, это должно было изображать ироничную улыбку.

     – Конечно,  нет. Зачем повторять чужие ошибки. Так и до библиотеки Ивана Грозного можно дойти. В биографии лейтенанта Российского императорского флота, а впоследствии подполковника ВМФ США  Попова нет ничего такого, что нужно было бы скрывать от собственного сына, да и от кого-либо еще. Миссия Колчака в Штатах достаточно хорошо известна. Замысел операции не связан с потомками американского Попова напрямую.

     Босс строго посмотрел на подчиненного, в Центре не любили литературщины, предпочитали выражаться кратким, сухим официальным языком и не строить сложных предположений, основанных на эмоциях и догадках.

    – Пока я не улавливаю Вашу мысль.

    – Ознакомьтесь, пожалуйста, с этой бумагой. Главное в ней – фамилия исполнителя, – человек, похожий на Поскребышева ловко развернул свой компьютер так, чтобы начальнику было удобно прочесть короткий текст на экране.

    – Ага, – реакция последовала быстро. – Этот исполнитель, он кем приходится нынешнему главному кандидату в Президенты Всея Руси? Или однофамилец?

    – Дедушка.

    Босс понимал, как нелегко подчиненным брать на себя инициативу в строго иерархических организациях, да еще в таком щекотливом деле, но должен был довести разговор до конца – раз есть обязанности, есть и ответственность, – замысел операции, я предполагаю, у Вас уже сложился?

    – В общих чертах. Такие комбинации возникают раз в сто лет.

     Опять литературщина. Но босс уже чувствовал, что тут все должно сложиться. Другое дело, что в наше время никто не хочет рисковать. В мире стало слишком много денег, акций, облигаций, фьючерсов, всякой бумажной трухи, умело спекулируя, несложно сколотить состояние, равное бюджету какой-нибудь небольшой страны. И еще пропаганда на каждом углу. Даже в Центр стала проникать насквозь фальшивая, но назойливая и прилипчивая риторика обгадившегося уже не единожды общества потребления.  Никто не хочет больше стирать себе в кровь ладони, влезая на Кордильеры, чтобы увидеть неповторимое – два океана под ногами. Зачем? Можно сходить в кино, за сущие копейки купить диск и воткнуть его в телевизор, или еще проще – скачать картинку из Интернета. Так и здесь – риск огромный. Но ведь и выигрыш сумасшедший! Или не отменять завтрашнюю операцию, все готово, чик-чирик в стиле тридцатых годов прошлого века и два десятка миллионов зеленых в кассе, человек-двойник Коновалова с замечательной легендой в этом самом Теплице передает капитал, не спеша, порциями доверенному лицу Центра, возвращается на родину и исчезает на ее просторах. Далее – и целого мира мало. Все продумано и выверено.

     – Почему бы не совместить две комбинации и не отправить нашего человека в Штаты вместо этого Коновалова-Попова?

     – Только одно – ДНК. Здесь мы бессильны.

     – Стало быть, пока мы теряем двадцать миллионов.

     – Примерно так.

     – Кто нас вывел на этого Коновалова?

     – Николай Николаевич Смирнов.

     – Вот он и заплатит нам неустойку, ровно двадцать миллионов. Кстати, у него в банке контрольный пакет?

     – Да.

     – Ну и ладушки, банк нам очень даже пригодится, – босс всем своим видом давал понять, что тема закрыта.

     – Ему девяносто шесть лет, – замечание было явно лишним, но ведь и людям в Центре ничто человеческое не чуждо. Бывает.

     – Тем более. Он уже прожил свою жизнь, пора и честь знать. Столетний юбилей отметит на том свете. Хотя нервы у него, судя по всему, крепкие, так что глядишь и справится.

     Последние слова босса прозвучали веско, как приговор. В Центре всегда обходились без прокуроров, присяжных и адвокатов. И небезуспешно, мягко говоря, функционировали, твердым шагом вошли в двадцать первый век. Это, кстати, не так часто случается, чтобы организация, существующая, как убеждены многие, дольше, чем Ост-Индская компания, выжила во всех бурных исторических водоворотах. Великие империи развалились, а Центр ничего себе, живет и здравствует. Некоторые остряки шутят, что отцом-основателем Центра был чуть ли не Кощей Бессмертный, дескать, оттуда и первоначальный капитал. Типун им на язык! Хотя не исключено, даже есть основания предполагать, что ядро Центра сложилось в Смутное время, а идея пришла в  буйную головушку самого Ивана Болотникова. И первые деньги, естественно,  оттуда. Непростой был, между прочим, человек. Байки эти шепотом передаются в Центре из уст в уста, тревожат воображение молодых и еще не слишком-то опытных. Ну что тут скажешь, в мире нет ничего невозможного. Не подтверждаем, но и не опровергаем. Для полноты картины следует привести мнение некоторых  сотрудников, считающих себя аналитиками. Они, движимые благородными порывами патриотизма, считают, что Центр заменил собой органы, погрязшие в сомнительных сделках, и призван очистить их от прилипших, как ракушки ко дну красавца-лайнера, разного рода проходимцев и просто уголовных преступников. Ну да ладно, про чистые руки и горячие сердца мы тоже слыхали, и не раз. С другой стороны, чем бы, как говорится, дитя не тешилось.  

     Многие люди верят, что у каждого человека на земле, не важно, какой и кто он, есть свой ангел-хранитель. Он, этот ангел, конечно не всемогущ, но в силу своих возможностей хлопочет и старается уберечь подопечного от опасностей, бед и искушений. Так это или нет, никто не знает, завершив свой путь на земле, люди ведь не возвращаются обратно, чтобы поделиться впечатлениями. Но то, что в этот весенний день ангел Сергея Петровича постарался на славу, бесспорно. Еще и послал охранять его от уличных хулиганов довольно симпатичную пару топтунов, уже упомянутых ранее Бибикова и Высоцкую. Так и не узнает Сергей Петрович, что мог бы на следующий день отправиться вместо международного аэропорта «Домодедово» прямиком в подмосковную частную лечебницу с решетками на окнах, с паспортом, давным-давно потерянным спившимся бродягой и с легко устанавливаемым диагнозом после незаметного и совсем не болезненного укола – полная потеря памяти.

     Наружники, разомлевшие от непривычно долгого сидения в кафе, получили долгожданный сигнал отбоя и почти одновременно увидели входящих в заведение сменщиков, мужчину и женщину средних лет – они знали их в лицо, встречались в Центре. Конечно, о том, чтобы поздороваться и речи быть не могло, оставалось расплатиться, положить в карман счет, встать и уйти. Но и спешить не стоило, все должно быть естественным, учили в Центре, и уроки, полученные там, следовало запоминать сразу и навсегда. Полезнее для здоровья.

     Расстались у входа в метро. Младший собирался заехать в книжный магазин «Молодая гвардия» на Полянке, посмотреть новинки по криминалистике, старший хотел, наконец, остаться один, затеряться в многомиллионной Москве. На душе у него было почему-то неспокойно, муторно, он вспомнил о непритязательном шалмане неподалеку и решил зайти туда остограммиться. Перед глазами продолжали маячить сегодняшние объекты, напомнившие ему прошлое, веселые молодые годы, промелькнувшие быстро, как ярко освещенные вагоны метро в темном тоннеле. Там, глубоко под землей, словно в могиле, осталось то, что он не смог или не захотел сделать. В настоящем были еще несколько лет служебной лямки, а будущего у него не было. Уж это он знал точно.

     Николай Николаевич и Сергей Петрович, несмотря на многолетнюю дружбу и совместные деловые и развлекательные предприятия, как уже говорилось, никогда не влезали в детали жизненного обихода друг друга. Лет сорок назад, в дни их карьерного и мужского возмужания дружба у обычных людей очень часто проявлялась в повседневном, не реже раза в неделю общении с обязательным обменом информацией о том, кто где был и что видел, обсуждением  последних публикаций в журналах, а то и самиздата, займами небольших сумм денег для покупок или до получки, передачей ценных телефонов врачей или портных и тому подобными, по теперешним понятиям,  мелочами. У них было не так. Приятельство стояло на железобетонном фундаменте дела, тем более, что в опасные годы, когда оба только начинали, контрактов не подписывали, ментовку для выяснения отношений не привлекали и в арбитраж не бегали. Поэтому и понимали друг друга без слов.

     Получается, сегодняшний день стал исключением из правила, потому что Николай Николаевич все же отважился задать необычно сентиментальный вопрос.

     – Как же ты там будешь совсем один, Сережа?

     – Да ну тебя, Коля, скажешь тоже, – Сергей Петрович хотел было перевести все в шутку, но передумал, – боюсь, мне придется много ездить. Теплице – это моя штаб-квартира в центре Европы, оттуда я, конечно, смогу многое узнать, даже не трогаясь с места. Кроме Красного креста, есть ведь и другие источники и архивы. Есть, между прочим, православная церковь, среди прихожан всегда много русских. Не все же нам болтаться по Луврам и Британским музеям. Ты же сказал, что в наше время люди не исчезают бесследно. Сам понимаешь, пока что все очень неопределенно. Если все получится, нужно будет ехать встречаться...

     Сергей Петрович не произнес ключевого слова «родственники», что вполне объяснимо. Кто бы сейчас, здесь, сидя в московской забегаловке, взял на себя ответственность предрекать успех столь рискованному предприятию. И потом он привык быть один. Отец, после смерти жены, не хотел приводить в дом мачеху. Обходился не столь уж частыми, по потребности, вылазками, благо женского населения окрест всегда было больше мужского. Он, конечно, не мог предположить, что отсутствие в доме женщины приведет к тому, что и сын, войдя в пору, последует его примеру и будет устраивать свои любовные дела не связывая себя формальными узами и не афишируя нечастые победы. К тому же, пойдя по стопам отца, Сергей Петрович прекрасно представлял себе, какая незавидная участь ждет семью, если он засыплется. Тем более, что у него не было ни славного фронтового прошлого с наградами и ранениями, ни инвалидности, ничего  из того, что служило отцу пусть слабенькой, но все же страховкой.

     Вот и сейчас ему даже в голову не пришло отправиться в долгое путешествие с вновь обретенной подругой. Одно дело посвятить женщину в дело в общих чертах, другое – ежеминутно чувствовать ее присутствие и ловить вопрошающий взгляд. Что делать, он уже много лет принимал решения сам. И сам за них расплачивался, если что. Удастся ответить на главный вопрос – тогда пожалуйста. Свадьба, ребенок, общая крыша над головой, но только после того, как он обретет свое настоящее имя. Пока же он гражданин Никто.           

    Николай Николаевич тоже думал о своем. Сказать, чтобы он поверил на все сто процентов старому приятелю, значило бы недооценивать человека, как-никак прошедшего огонь, воды и медные трубы, пусть и с солидной поддержкой. Но инстинкт у Николая Николаевича был свой собственный и никогда его не подводил. И еще он за версту чувствовал присутствие женщины, по этой части у него был накоплен непревзойденный опыт – можно сказать, намеченная жертва еще не отошла от утреннего сна и даже не предполагает, чем будет заполнен сегодняшний день, а Николай Николаевич уже твердо знает, что ровно в одиннадцать вечера избранница ляжет с ним в койку и поэтому уверенно едет в любимый магазин в Столешниковом переулке и покупает две бутылки «Советского шампанского» и коробку конфет фабрики Рот-Фронт. Так и сегодня Николай Николаевич уловил в ауре, окружающей Сергея Петровича нечто, указывающее на перемену статуса старого холостяка. Последний час, смакуя пахлаву и запивая ее чаем, он сидел и мучился, решая, задавать вопрос или нет, а если задавать, то как его поточнее сформулировать.

     – Итак, – босс уже полностью стряхнул с себя остатки расслабляющего дыхания весеннего дня, – давайте по порядку. Изложите замысел, а я буду критиком.

     – Активная фаза операции начинается, как только Попов выходит на своего американского родственника и анализ ДНК доказывает, что они двоюродные братья. Что-то, возможно, появится в американской печати, скорее всего, в местной. После этого наши люди вступают в контакт с лицом, реально близким к кандидату в Президенты и дают понять, что на его деда имеется убойный компромат. На этом этапе мы не давим и не ставим условий. Разговор идет о том, что вот, дескать, есть такая бумажка. Пусть проверяют архивы, если повезет, наткнутся на копию докладной о расстреле купца Попова, обыске в его доме и конфискации имущества. Наш кандидат, молодой и способный политик, внук исполнителя-палача, скорее всего об этом ничего и не подозревает, ну служил дедушка в ВЧК в бурные годы гражданской, мало ли кто где служил. Если его правая рука не реагирует, запускаем историю нашего Попова в Интернет, начинаются сопли-вопли по поводу обретения им американских родственников, покойном дяде, вместе с Колчаком боровшимся с большевиками, герое Второй мировой и деде, погибшем от рук кровавых чекистов. Пока без имени палача, но с намеками, что журналисты эту тему усиленно роют. Думаю, что тут, на этой стадии, они будут вынуждены сдаться.       

     – Фактически Вы думаете победить в белых перчатках? И Президент огромной России будет кушать у нас с руки?

     Элегантный даже в поношенной футболке центровой москвич и дубоватый выходец из вологодских лесов не меньше минуты внимательно разглядывали друг друга, будто только что познакомились.

     – Так точно. Кандидат – парень способный, иначе не прошел бы кастинг за бугром. Он сразу поймет, что с таким дедушкой его репутации на Западе конец.  Учтите, вся операция обойдется не больше, чем в сотню тысяч. Да и журналисты слетятся на эту историю, как мухи на дерьмо.

     – Хотелось бы верить, и все-таки...

     Клон Поскребышева не дал боссу договорить. Впрочем, в критические моменты в Центре на такие мелочи внимания не обращали.

     – Риск, безусловно, есть. От дурака никто не застрахован. Я не могу поручиться, что никто из его окружения не попытается нас устранить. Может быть, не сразу, позже, через год-другой. Хотя это ничего и не решает.

     Босс, надо отдать ему должное, не стал раздумывать, на случай опасности в Центре были предусмотрены различные варианты, вплоть до ухода в подполье и серьезных сюрпризов, не зря же никто до сих пор не нашел карту минирования Москвы в том самом октябре 41-го. Многотонный фугас под гостиницей «Москва» и тот совсем недавно случайно обнаружили. Так что еще неизвестно, кто кого.  Да чего там, известно. Конечно же, Центр.

     – Моя задача?

     – Дать добро, определить условия сдачи и провести финальные переговоры.

     – Ладно, быть по сему. Отменяйте завтрашний выезд в Домодедово. И подумайте, как зачистить ситуацию, – босс поморщился, – не люблю я травмировать людей, только-только решили с Коновадовым-Поповым, теперь еще этот двойник. Он-то уж точно ни при чем.

     – Ничего не поделаешь, он один знает кое-что лишнее. С ним поработает госпожа Надирадзе, почистит ему память. Через неделю-другую будет как новенький, потом решим, что с ним делать, я согласен, труп всегда вызывает вопросы, как ни старайся.

     – О-кей, – перед своими босс не стал понапрасну изображать гуманиста, – и с этого Смирнова глаз не спускайте, я имею в виду младшего. Он нам нужен как канал информации от Коновалова-Попова.

     – Будет сделано. Он там на очередную официантку запал. Вот мы ее и вербанем. Прямо после полового акта, - позволил себе пошутить Степан Николаевич.

     – Хотелось бы иметь какую-то ниточку покрепче с Коноваловым-Поповым.

     – Тут все тоже продумано. Поставим его женщину на постоянную телефонную прослушку. Она бухгалтер в средненькой такой фирмешке, заложим проблемку на будущее, это несложно, небольшая ошибка с налогами, зато всегда можно возбудить дело и закрыть выезд.

     Так руководители Центра допустили первую ошибку – не приняли в расчет нанятого Коноваловым ментяру. Что-ж, и на старуху бывает проруха.

    Сергей Петрович подозвал Тамару, понятливая официантка, не дожидаясь просьбы, положила на столик кожаную папочку со счетом, снова взяла ее в руки, только уже с кредиткой внутри и отправилась к кассе. При этом девушка успела чуть заметно кивнуть Николаю Николаевичу.

     Сексапильная Тамара, надо отдать ей должное, выделялась из толпы себе подобных не только умением высокохудожественно использовать подарки природы, но и наблюдательностью. Без ее внимания не осталась утренняя возня Игоряши с каким-то незнакомцем у столика, за который позже усадили симпатичных папиков, ни замызганная «Газель», появившаяся невесть откуда и притулившаяся там, где обычно стояли только свои автомобили, да еще подозрительная парочка разномастных посетителей, появившихся одновременно с солидными мужиками и так и просидевших битых три часа за скромной кружкой пива и незамысловатой закуской. Что ни говорите, провинциальные уроки выживания не выветриваются никогда! Да, такие бабы как Тамара точно заслуживают большего, чем горячее признание немногих истинных ценителей, все чаще, правда, норовящих в наше время проскочить на халяву. 

    Теперь, стоя около кассового аппарата в ожидании, пока ссученный Игоряша прокатает кредитную карточку «Америкэн Экспресс», официантке, хочешь не хочешь, необходимо было решить непростую задачу. На хвосте у лысенького, что назначил ей свидание, явно кто-то сидел. Кто? В этом городе все сплелось в такой тугой клубок – ментовка, гэбня, бандиты, педерасты, отморозки всех мастей – голову сломаешь. Но и упускать свой шанс Тамара не хотела, сколько можно! Будь что будет, в конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Чем труднее придется лысенькому, она вспомнила имя на карточке – Николаю Николаевичу Смирнову – тем больше у него будет нужда в ней, Тамаре.

      – Надолго ведь расстаемся, Сережа. Может, продолжим вечерок?

     Сергей Петрович вопросительно посмотрел на приятеля.       

      – Конечно, Коля, приезжайте завтра вечером. Я с вами посижу часок и рвану в аэропорт. Ладно, не возражай, тебе надо на новом месте осваиваться. Я сегодня в последний раз на Сходне ночую, так что дерзай.

     – Как скажешь, Сережа. Шампанское за мной. Ох, чует мое сердце, ты не вернешься. Так и осядешь там, за бугром.

     – Ну что ты, Коля. Мне еще церковь в Юрьевке восстановить надо...

     Приятели не стали обниматься на прощанье, завтра вечером еще не раз расцелуются, звякнут бокалами с пенистым вином.

      Все-таки я молодец, – похвалил себя Николай Николаевич, – нюх у меня не пропал, завел Серега себе кого-то по-серьезному, а то на тебе, Теплице. Хотя с него станется, он и в Тулу поедет со своим самоваром. Но в главном он прав, потискаюсь я с этой сисястой досыта и надо к Кольке на Оклахомщину сваливать. Отец не вечен. Гори оно все тут синим пламенем!

2.

     Принятые в Центре решения, как уже говорилось, выполнялись неукоснительно. И не «как правило», это вы оставьте всяким там министерствам и иным государственным учреждениям, а «на все сто», как говаривали люди, занимавшие кабинет с панелями задолго до его нынешних хозяев. И неожиданно, будто бы из ничего возникшая операция, на самом деле только на первый взгляд кого-то непосвященного могла показаться экспромтом. Все действительно выглядело так, будто руководители Центра решились на ее осуществление почти мгновенно, не раздумывая и не загружая вычислительные машины набором вариантов в поисках лучшего. Это потом, через много лет, если доживут и сподобятся оставить мемуары, они припомнят, оценивая масштаб задуманного,  успешные, «центральные», как говорили исчезнувшие давным-давно эсеры, акции своих предшественников навроде срыва заговора «верховников» при воцарении Анны Иоанновны или устранения Отца народов за несколько дней до начала новой большой и, возможно, финальной чистки с последующим решительным рывком Красной армии через Берингов пролив. Ну, кто, скажите, из пишущих не соблазнялся историческими ассоциациями? Так что простим этим людям невольный, да и вряд ли возможный грех. Мемуары ведь публикуют только разоблаченные агенты, да и то нечасто и не всю правду, куда там!

     На самом деле Центр давно задумывал нечто подобное. И даже вкладывал определенный процент от валового дохода в молодых и средних лет политиков, показавшихся по тем или иным причинам перспективными. Конечно, очень осторожно, без грубых, прости Господи, вербовочных подходов, всяких там медовых ловушек, гомосексуальных грешков, карточных долгов и налоговых прегрешений. Люди, даже самые обычные и неприметные, сами того не зная и не задумываясь, оставляют, шагая по жизни, множество разнообразных следов, летать ведь никто из двуногих пока еще не научился. Внимательный следопыт никогда не останется без добычи – это закон. Но пока что ни один вариант не выстрелил. Разве что по-мелочи, на уровне депутатов региональных заксобраний, районных администраций и парочки начальников департаментов не самых хлебных министерств. Так что помочь посадить на трон обязанного Центру фигуранта – тут от перспектив дух захватывало и даже у такого тертого как босс человека сердце проваливалось куда-то вниз, к селезенке.

     Задумывая переброску коноваловского двойника на Запад и съем денег со счетов отставного кооператора, Центр  планировал инвестиции в будущее, хоть и не был первопроходцем, лавры первенства по справедливости принадлежали тут легендарному Коминтерну. Мир стремительно, на глазах, менялся, границы становились прозрачными, великое множество соотечественников вывело огромные состояния за бугор, и это была уже вполне сформировавшаяся кормовая база, важно было не торопиться, но и не опоздать, поставить свой ботинок в дверной проем, иначе дверь закроется навсегда. Коноваловских денег, кстати, в том-то и была их прелесть, вполне легальных, должно было с лихвой хватить на открытие заграничного отделения, скажем, в Лондонграде. Почему бы и нет? Тем более, что конечные бенефициары Центра такую задачу ставили, и не один раз. Босс, правда, не спешил, с самого начала коноваловское дело казалось ему излишне хлопотным, но что делать, уступил настояниям Степана Николаевича, не хотел обострять отношений. Инициатива снизу, как уже говорилось, в Центре приветствовалась.

     Теперь следовало переосмыслить ситуацию. И прежде всего, подобрать предстоящей, да нет, уже начатой операции кодовое название. «Операция преемник»? Хорошо, но очень легко расшифровывается, дурак догадается, о чем идет речь. Остановились пока на «Американский братишка», где-то это уже было, отсылало к знаменитому, в мновение ока ставшему классикой фильму. Ну и еще некая доля двусмысленности тут присутствовала, американский Попов ведь служил в ВМС. Босс обожал такие тонкие ассоциации. Так что ломать часами голову над кодовыми словами уже не хотелось, да и дел было невпроворот.

     Тут самое время сказать еще об одной важной особенности работы Центра, помимо сочетания таких древних, как филеры, методов с самыми современными вычислительными средствами и занимающей все  более важное место в подобных играх криптографией. Центр обходился минимумом штатных сотрудников. Все, что возможно – на аутсорсинг, именно так звучал управленческий принцип Центра. Люди, то бишь исполнители, в массе своей даже и не подозревали на кого работают, получали задание через третьи руки и через четвертые - кэш. Кто были эти люди – кандидаты филологических наук, врачи, бандиты, чиновники, актрисы или проститутки – Центр волновало в последнюю очередь. Практика подтвердила, что так спокойнее и, главное, выгоднее. Топтуны, следившие за Смирновым и Коноваловым, это, скорее, исключение, а вот, скажем, госпожа Надирадзе, получившая за свои услуги конверт и почти одновременно следующее задание напрямую, в штаб-квартире, типичный пример.

     Операция «Американский братишка» выходила в эти дни на первый план еще и потому, что переход банка Николая Николаевича-старшего под полный контроль Центра открывал серьезные возможности. Если хозяева Центра станут настаивать на зарубежном филиале – пожалуйста, можно работать через банк. Торопиться тут не стоило, лучше было начать со вполне официального и тщательного, не для Центрального банка, а для себя, аудита. Банк должен быть чистым, как стеклышко.

     Следующие тактические шаги Центра после короткого обсуждения определились минуты спустя после принятия главного решения – мягкая вербовка замечательной во всех отношениях официантки Тамары и ее перевод в другое заведение общепита, подальше от глаз сообразительного мэтра Игоряши. С Николая Николаевича глаз спускать не следовало, это был прямой ход на Коновалова-Попова, да и сам он еще не был до конца отыгран, мог пригодиться. А вот с возлюбленной Сергея Петровича торопиться не следовало. И брать ее под плотную опеку нужды тоже не было. До поры. Двойника, как уже было сказано, оставляли жить дальше, но по возможности на длинном поводке.

     Николай Николаевич запил сразу после девятин. Запил, как не пил никогда, по-мужицки, по-черному. На телефонные звонки не отвечал, выходить из дома было незачем, после поминок в холодильнике осталось полно выпивки и еды. На пятый или шестой день он уже перестал отличать сумерки от рассвета, заросшее недельной грязносерой щетиной лицо опухло, каждая клеточка тела, казалось, ходила ходуном. С превеликим трудом Николай Николаевич, поддерживая левой рукой трясущуюся правую и звякая горлышком бутылки о край стакана, наливал себе похмельную порцию и снова, до следующего захода, проваливался в полубессознательную муть. Есть он уже не мог, кусок в горло не лез, но от дивана в гостиной до кухни с полной грязной посуды раковиной и батареей пустых бутылок в углу, доползал и тупо пялясь в висевший на стене цветастый календарь, безуспешно пытался сообразить, какое сегодня число - и успокаивался на мысли, что до сороковин еще далеко и если не сегодня, то завтра, обязательно, непременно, в последний раз похмелится, приведет себя в порядок и вернется к невеселым, но неизбежным делам и заботам.

     Но вот дел-то, по большому счету, никаких и не осталось. Разве только приглядывать за остывшими головешками на пепелище недавнего семейного благополучия. Смертельную рану не залижешь, уход в небытие тут только вопрос времени, а для миллионера потеря состояния и возвращение к давно забытому образу жизни так называемых простых людей и есть, пусть не физическая, но, если угодно, гражданская смерть. Иначе бы они не сигали рыбкой с небоскребов, не топились бы и не стрелялись из коллекционного оружия…

     Николая Николаевича сломала, по большому счету, даже не скоропостижная смерть отца и предшествовавшая кончине потеря отцовского банка. Как-никак, но на жизнь, вполне себе обеспеченную по меркам множества соотечественников, ему бы хватило, даже с избытком. Да и, положа руку на сердце, человек он был вполне легкомысленный и придерживался простого правила – не брать излишне в голову и не напрягаться там, где можно не напрягаться. Так что до последних событий упирался он по большому счету только в постели с очередной подвернувшийся доступной бабой, а так все остальное происходило и делалось как бы само собой, прилагалось к славной фамилии Смирновых. Да и запил он не от большой любви к задержавшемуся на этом свете папаше, нет! - а оттого, что никак не ожидал полного игнора этого события со стороны Ирины Митрофановны. Понятно, что Никола никак бы не смог оторваться на похороны и поминки со своей Оклахомщины, американскому правнуку Нику и его супостатской мамаше тем более не было дела до умершего в далекой полудикой Москве престарелого предка, но уж Ирина-то Митрофановна была должна, обязана сесть на ближайший рейс и разделить с Николаем Николаевичем горе. Путь даже не от невосполнимой потери близкого человека, а от краха основы семейного благополучия и привычного безлимитного обихода.

     Ирина Митрофановна ограничилась весьма формальной и немногословной телеграммой, Никола прислал сочувственные строки по электронной почте, упомянув об искренней скорби безутешной якобы супруги и попросил прислать, если возможно, последние фотографии Николая Николаевича-старшего в целях достойного воспитания подрастающего потомка. Наверное, не так уж много окружавших Николу разномастных американцев могли похвастаться знанием своих предков аж до четвертого колена, неважно русских, ирландских или африканских. На фоне набирающих все большую силу латиносов вполне себе белый Ник, быть может, того и гляди станет когда-нибудь членом привилегированного братства «Череп и Кости». Почему бы и нет?

     Николай Николаевич слишком хорошо знал свою супругу – она могла многое вытерпеть и перенести, но только не потерю лица. Как уж там, за океаном узнались подробности о крахе, постигшем Смирновых, но вот, значит, узнались. И все, конец, остался, получается, Николай Николаевич вдовцом при живой жене. И решений своих Ирина Митрофановна менять не привыкла. Больше того, своим ледяным равнодушием она закрывала дорогому супругу сказочный американский вариант счастливой старости у голубого бассейна среди любящих чад и домочадцев. Другого способа пережить этот нокаутирующий удар судьбы, кроме водки, Николай Николаевич не придумал.

     Самыми тяжелыми были предутренние часы, недаром мореманы называют их «собачьей вахтой». Вот и сегодня Николая Николаевича охватила непонятно откуда взявшаяся тревога, тело под махровым халатом покрылось липким потом, желудок подкатился к горлу и, подавляя рвотные позывы, Николай Николаевич склонился над унитазом, но облегчения не наступило, только горькая слюна стекала на подбородок, и не было сил стоять на подгибающихся ногах. Ну вот, - шепотом признался себе Николай Николаевич, стоя на коленях в обнимку с холодным фаянсовым прибором, - еще немного, и черти запляшут в темном углу, белая горячка, санитары с веревками и полотенцами, психушка.

     В прихожей настойчиво надрывался, в сотый, наверное, раз повторяя выбранную когда-то собственноручно Ириной Митрофановной мелодию, дверной звонок. Это Сережа, - решил почему-то Николай Николаевич, - это Сережа приехал из Теплице, наконец-то.

     Сергей Петрович, по правде сказать, в эти дни почти и не вспоминал о московском друге с его несчастьями. В конце концов, покойник прожил длинную и, если не считать последнего рокового удара судьбы, вполне благополучную жизнь. Особенно на фоне смертельных подчас извивов недавней российской истории. Что же до Николая Николаевича – переедет в Штаты и успокоится, хватит кобелировать.

     Сергею Петровичу своих метаний хватало. Признаться, он уже почти жалел о переезде в Теплице, вот только менять что-либо было поздно. Да и сам этот европейский городишко после шумной Москвы казался ему, да и вправду был захолустьем, разве что в старой части города скорее симпатичным,тщательно прибранным, навроде молодящейся тетки, побывавшей в руках не одного мужчины, но все еще претендующей на замужество. Панельки социалистического периода ничем не отличались от московских и симпатий вызывать не могли. Коренные жители, кажется, из поколения в поколение знали друг друга и помнили всех, кто имел счастье тут родиться и вырасти. Сергею Петровичу в его теперешнем состоянии они казались на одно лицо, он и посещал-то единственный магазин  с русской едой, адвоката и риелтора. Контактов с неизбежной теперь во всех концах света, даже самых экзотических, русской диаспорой избегал, привычки ходить в церковь у него не выработалось. Ящики с мебелью, книгами и посудой так и стояли по углам двухэтажного дома нераспакованными, желание как-то обустраиваться и вить тут фамильное гнездо очень быстро улетучилось.

     Изо дня в день точили Сергея Петровича одни и те же сомнения – не поспешил ли он с переездом за границу, оставив, как ему казалось, на произвол судьбы так неожиданно обретенную любовь и, главное, новую, уже, наверное, шевелящуюся в тайниках женского тела, маленькую жизнь, будущего Попова. Слава Богу, утопить переживания в водке ему и в голову, в отличие о Николая Николаевича, не приходило. Вот только по вечерам, уже улегшись на ночь в постель, долго ворочался с боку на бок, мерещились всяческие несчастья и напасти, подстерегавшие уже не очень-то молодую и одинокую женщину. О чем он думал, старый дурак, почему не понял, какое ему подвернулось счастье, да и есть ли, в конце концов, разница, под какой фамилией, Коновалов или Попов, пойдет в детский сад и школу его, его собственный сын? И чем он мог помочь им отсюда, пусть даже и лета было сущие пустяки, меньше двух часов. А уж из Америки?

     Да-да, именно Попов, - возвращался Сергей Петрович к главной цели своего рывка в неизвестность, - у мальчика непременно должно быть настоящее, подлинное имя, родословная. В глубине души Сергей Петрович прекрасно понимал, что фамилия Коновалов ничем не хуже других, - отец пронес ее от Москвы до Берлина, расписался там, как он вспоминал в победный майский день, подвернувшейся под руку головешкой на Рейхстаге - но уже ничего не мог с собой поделать, отец распорядился именно так, а не иначе и нарушить последнюю волю покойного значило предать и себя и его. Ворочаясь без сна, иногда и до рассвета, он повторял эти слова снова и снова. Да и отступать, как ни крути, было поздно, даже с точки зрения бизнес-логики – инвестиции в проект сделаны и вот так просто взять и списать их в убыток было бы не по правилам.

     В отличие от своего московского друга Сергей Петрович привык в жизни полагаться только на себя и еще твердо усвоенные отцовские уроки. Вот и сейчас, получив от неутомимого отставного сыщика электронный адрес предполагаемого американского двоюродного брата, растолковал неплохо понимавшему по-русски адвокату непростую ситуацию, составил с его помощью то самое послание за океан, от доходчивости, тона и даже орфографии которого зависели теперь, как ни крути, три жизни – маленькой женщины в далекой Москве, их будущего сына и его собственная. Ну да, - рассмеялся своим мыслям Сергей Петрович, - еще и будущей тещи в подмосковном, по самые наличники занесенным снегом, домике. За окном, правда, благоухало цветами и зреющими плодами земли роскошное европейское лето.

     Ответ пришел быстро. Больше того, послание содержало в себе и приглашение. Наверное, - догадался Сергей Петрович, - американские родственники знали подлинную историю Поповых, ту, дореволюционную, передавали ее из поколения в поколение, и сюрпризом для них было только то, что нежданно-негаданно объявился у них в далекой Москве близкий родственник. Теперь следовало, не откладывая, заняться визой, билетом и прочими хлопотами, связанными с отъездом. В Москву Сергей Петрович решил ничего пока не сообщать, уйти, как подлодка, в радиомолчание, помнил отцовское: «Нашел – молчи!». Пальцы, конечно, так и тянулись к клавиатуре и кнопкам мобильника, но… «давши зарок – держись». На связи, в случае острой необходимости, был опытный, правда, отставной,  оперативник. Вот он-то, надо отдать ему должное, и почуял неладное.

     Красотка Тамара, помимо бьющей мужиков влет сексапильности, обладала с самых ранних провинциальных беспросветных лет одним очень полезным для девиц с ее бэкграундом качеством – запоминала только хорошее. Нет-нет, она вполне и даже лучше многих отдавала себе отчет, в каком мире вынуждена жить и бороться за место под солнцем, но все дурное она в себя не впускала, отряхивалась, как собака, попавшая под ливень, и шла дальше. Взять того же Игоряшу – в вечер после знакомства с Николаем Николаевичем похотливый мэтр зажал ее в углу подсобки и сопя уже полез было под юбку, но увертливая жертва схватила его за яйца пятерней, тренированной ноской грозди пивных кружек и пообещала при повторении попытки раздавить жизненно важный мужской орган. Оправила юбку и пошла дальше. Таких эпизодов Тамара в памяти как раз и не откладывала.

     С Николаем Николаевичем они успели провести две ночи и о них остались самые приятные воспоминания. Дело было совсем не в том, что и в первый и во второй раз Тамара на следующий утро обнаружила в сумочке конвертик с пятью хрустящими стодолларовыми бумажками. Партнер и это сделал тактично, так, чтобы молодая женщина ощущала себя не проституткой, а любовницей, а на вопросительный взгляд Тамары сделал забавную гримасу и пожал плечами, - да ладно, мол, на булавки и жене ведь дают.

К удивлению Тамары ее возрастной партнер оказался не только опытным, а еще и искусным любовником, творчески переработавшим и усвоившим главное в Камасутре – сексом люди занимаются ради взаимного наслаждения и оргазм партнера есть и твоя собственная в одном флаконе и радость, и цель акта, и состояние, рождающее чувство полноты жизни, причем в самом главном ее проявлении. Вот почему Тамара каждый раз после этих двух свиданий бежала по утренней Москве, ощущая необычную легкость во всем теле и, забравшись под душ в своей съемной конуре, напевала какие-то полузабытые мелодии, звучавшие в казавшимся в эти минуты безоблачном детстве, зная, что Николай Николаевич еще не раз будет ласкать ее всезнающими нежными пальцами. Приподнимая полные груди, оглаживая крутые полушария ягодиц и нежный выпуклый живот она была готова снова и снова приносить эту доставшуюся ей по капризу природы роскошь в дар разбудившему в ней женщину человеку, пусть их роман продлится, неважно, месяц, год, а вдруг, чем черт не шутит, может быть и десять лет. Чем дольше, тем лучше, это ведь и от нее, в конечном счете, зависит.

     Прошло две недели, даже чуть больше, но мобильник молчал. Тамара иногда вынимала его из кармана фирменного фартучка, убеждалась, что аппарат в рабочем состоянии, но пропущенных звонков на дисплее не значилось. Что-то случилось? Врожденный инстинкт подсказывал женщине, что она вела себя правильно, что они с Николаем Николаевичем подошли друг другу, как замок и ключ, открывший дверь в длинную-длинную, может быть на годы вперед еще и человеческую связь. Тамара подумывала о том, чтобы наведаться в их гнездышко, любезно предоставленное Сергеем Петровичем, но погасила порыв, понимая, что это будет напрасный труд, Николай Николаевич там не жил, но его адреса она не знала, телефон не отвечал, - он продиктовал номер на крайний случай, - так что оставалось только ждать...

     Тамара было совсем приуныла, но неожиданно ситуация разъяснилась. В заведение, ближе к обеду, заглянул и присел к тому самому столику, за которым наслаждались дружеской беседой приметные папики, молодой человек в бейсболке, тот самый, – запомнила приметливая Тамара - объявившийся вслед за солидными гостями и сразу показавшийся персоналу инородным телом даже в этом скромном кафе. Молодой человек заказал подошедшей Тамаре кружку пива и вместе со сторублевой купюрой вручил ей небольшой листок бумаги с  написанным от руки печаными буквами коротким текстом: «Завтра, 10.30. Фудкорт ТЦ «Новые Черемушки». Тот, кто писал записку, знал, что  «Двоеточие» открывается в двенадцать, дорога займет у Тамары десять минут, больше того, понимал, что она способна связать предстоящую встречу и молчание Николая Николаевича. К удивлению сообразительной Тамары, Игоряша без звука предоставил ей отгул на весь завтрашний день. Такая предусмотрительность, кстати, оказалась не лишней.

     Теперь самое время представить человека, названного бесцеремонным иногда, особенно с людьми, стоящими ниже на социальной лестнице,  Николаем Николаевичем Смирновым «ментярой». У этого человека, конечно же, имелись имя, отчество и фамилия – Иван Иванович Шпиц. Небольшого роста, с кривоватыми «кавалерийскими» ногами, коренастый, с карими глазами слегка навыкате и приметным носом, обычно именуемым насмешливыми одноклассниками всех времен и народов «руль», Иван Иванович был очень похож на еврея, но на самом деле происходил из семьи обрусевших в еще незапамятные времена, чуть ли не Екатерины Великой, поволжских немцев. О перипетиях судьбы его предков здесь распространяться не место, для этого придется написать не один том и, можно быть уверенным, это будет увлекательное повествование.

     Наш Шпиц, находясь в вызванным легким подпитием легкомысленном настроении, что бывало, правда, нечасто, любил шутить, дескать, Антон Павлович Чехова писал знаменитый рассказ «Лошадиная фамилия», познакомившись с одним из Шпицев, служившим как раз по полицейской части, но отверг, в творческом озарении, напрашивавшееся само собой название - «Собачья фамилия».

     Иван Иванович пошел по дорожке, проторенной далеким предком, правда в иных социально-экономических условиях и, дождавшись очередной смены государственного строя, вышел в отставку в звании подполковника и, как положено, с выслугой лет, государственными и ведомственными наградами и пенсией. Связи у Шпица, надо сказать, остались обширные, причем во всех стратах российского общества, человек он был общительный, умный, умел менять лица и образ, отчего на протяжении более чем четверти века непростой службы за редким исключением сходил за своего, как он говорил, и среди летчиков, и среди налетчиков. Отсюда возникла после отставки и многочисленная клиентура, грех было сидеть на даче, вытирать сопли внукам и окучивать картошку, слава Богу, появилась опять на российских просторах возможность покупать за деньги, что душа пожелает и свободно перемещаться через государственную границу с пачкой вполне легальной валюты. Так что сопли вытирала узбекская сиделка, а за картошкой Шпиц иногда ездил на Даниловский рынок.

     Главное, теперь Иван Иванович получил, наконец, возможность выбирать дела сам и эта свобода поначалу заставила кружиться привычную к строгой иерархии голову и даже стала причиной нескольких, впрочем, нефатальных, ошибок. Просто по прошествии некоторого времени частный детектив Шпиц стал разборчивее, очень часто приходилось и отказывать, традиционно он не любил чекистов и, натуральное дело, уголовных отморозков, предпочитал людей с легализованным состоянием и хотя бы минимально обтесанных, если уж не интеллигентных.

     Сергей Петрович Коновалов сразу пришелся Шпицу по душе. И чисто по-человечески и еще потому, что тоже происходил из семьи, как выяснилось, «с историей». Скорее всего, это и сблизило его с Коноваловым. С детективной точки зрения никаких сложных и тем более опасных поворотов в деле на первый взгляд не ожидалось, но опытный опер почуял что-то эдакое в воздухе, и сразу согласился на предложение Коновалова поглядеть на ситуацию шире и взять его, как выразился клиент, «под опеку». События вскорости подтвердят, что интуиция и на этот раз не обманула сыщика.

     Подполковник Шпиц не хуже остепененного социолога или антрополога разбирался в особенностях нынешнего российского социума. Он представлял его в виде слоеного пирога, нижний слой состоял из людей, задержавшихся где-то в средневековье, кормившихся натуральным хозяйством, охотой, чаще браконьерской, рыбалкой, собирательством и тому подобными занятиями. К ним примыкала многомиллионная страта иногда очень высокообразованных людей, объединенных с нижним слоем одним признаком – они не платили налогов, но кормились временами очень неплохо, работали нянями, репетиторами, сиделками, дизайнерами, механиками, копирайтерами, программистами, водителями, можно было еще перечислять и перечислять, вели мелкий бизнес. Эти два слоя были вполне аполитичны и, если и ходили на выборы, от их голоса ничего не зависело. Впрочем, сюда же можно было отнести и мелких чиновников, также как и легально  получавших заработную плату рабочих, врачей и учителей. Была еще и неизменная потаенная часть России – сектанты, воры-рецидивисты старых понятий, секс-сообщества, но их, в общем-то, в век спутников, Интернета, мобильных устройств и кредитных карточек держали под контролем.

     Государство, как это объяснял себе Шпиц, управлялось на разных уровнях, от муниципального до федерального, консенсусом тех, кто делил природные ресурсы и бюджетный пирог и имел возможность получать властную ренту. Неважно, были ли это недавние комсомольцы, дети и внуки цековских и совминовских чинуш, легендарные цеховики или вчерашние бандиты. Власть и деньги переплелись тут намертво. И вывески на конторах – с государственным гербом или фирменным логотипом принципиального значения не имели, важна была начинка. Верхушка этого слоя жила по стандартам двадцать первого века и цепко держалась за его блага. Это были центры силы, к ним сходились ниточки самых разнообразных связей, в их числе, заметим про себя, и тот самый Центр, положивший глаз на Коновалова, пусть он обходился и без вывески. Шпиц ощущал  присутствие интересанта в этом деле верхним чутьем опытного сыскаря, требовалось только найти доказательства и идентифицировать противника. Пока же, убедившись ио иремя посиделок клиента в «Двоеточии», что за Коноваловым ходит хвост, он сменил мобильный телефон и продумал следующие два шага – наведаться в квартиру маленькой женщины и установить закрытый канал связи с покинувшим родные пенаты клиентом. Слава Богу, Коновалов оставил по его настоянию адреса, электронный и почтовый, своего теплицкого адвоката. Мобильный телефон, по понятным причинам, отпадал, по крайней мере, на ближайшее время.

     Николай Николаевич усилием воли стряхнул алкогольный туман, на карачках дополз до входной двери, медленно поднялся, повернул ключ в замке, откинул цепочку и снова сполз на пол. В дверном проеме стояла, свеженькая, как картинка с обложки глянцевого журнала, Тамара. - Господи, на тебе лица нет, - только и смогла она вымолвить, - дай же мне пройти.

     Николай Николаевич с усилием отодвинулся в сторону от двери, освобождая проход, и закрыл глаза. Он понял только одно – Тамара его спасет.

     - Как ты меня нашла?

     Тамара не ответила, быстро прошлась по квартире, заглянула в загаженную кухню, в ванной комнате сняла с себя все, кроме белья, одела пришедшийся ей почти впору женский белый купальный халат, пустила в ванну тугую прохладную струю, не забыла плеснуть пены из пластиковой бутылочки, убедилась, что на стеклянной полочке под зеркалом торчат из фаянсового стаканчика несколько одноразовых бритв и вернулась в прихожую.

     - Тамара, - начал было Николай Николаевич…

     - Потом, все потом, – новым, хозяйским голосом отчеканила решительная молодая женщина, включила стоявший в кабинете компьютер, вышла в Интернет и взялась за мобильный телефон, – полагаю, не меньше пяти дней, - ответила на первый вопрос неизвестного собеседника, - да нет, меня узнал, думаю несколько часов ничего не пил, сейчас положу в ванну и побрею. Спасибо, - продиктовав адрес, закончила разговор Тамара, - ну конечно доллары. Жду.

     Спасительное появление энергичной официантки придало сил Николаю Николаевичу, он самостоятельно избавил себя от пропахшего противным потом белья, загрузился в пенистую теплую воду, подставил заросшие колкой щетиной щеки и подбородок ласковым женским рукам. Через двадцать минут Николай Николаевич был отмыт, побрит и уложен на застеленный чистым бельем диван в гостиной.

     Недавний Тамарин собеседник не заставил себя ждать, оказался средних лет человеком с внимательными серыми глазами, докторской эспаньолкой и объемистым кожаным портфелем в правой руке. Он споро помыл руки, облачился в белый халат, достал стетоскоп и тонометр, внимательно послушал сердечный ритм и померил давление.

     - Не вижу ничего угрожающего, но минут сорок или час я тут у вас побуду.

     - Сделайте одолжение, - попытался найти верный тон Николай Николаевич.

     - Как часто бывают запои? – осведомился врач.

     - У меня отец умер, - не отвечая на вопрос, объяснил ситуацию Николай Николаевич, - две недели назад.

     - Сочувствую, - откликнулся доктор, вынимая из портфеля все, что нужно для капельницы, огляделся и поставил торшер рядом с диваном, вместо подставки.

     Через двадцать минут Николай Николаевич мирно и беззвучно спал, глубоко и ровно дыша, доктор, расположившись в кресле, уткнулся в планшет, не забывая, впрочем, поглядывать на уровень прозрачной жидкости в пластиковом пакете, прикрепленном к торшеру, а Тамара удалилась на кухню - готовить кофе и осмотреться в холодильнике. Кроме того, ей нужно было подумать.

     Утром в фудкорте Тамара только успела присесть с чашкой капуччино за свободный столик, как на соседний стул опустился тот самый, похожий на Поскребышева человек и представился Степаном Николаевичем. Впрочем, родившаяся значительно позже ухода из жизни Вождя всех народов Тамара, признаться, не могла помнить неоднозначные страницы отечественной истории и ни о каком-таком Поскребышеве понятия не имела. Кивнула в ответ на представление и выжидательно посмотрела на Степана Николаевича, справедливо полагая, что ей-то представляться совсем незачем.

     - Я добрый знакомый Николая Николаевича, - продолжил Степан Николаевич, - и, смею утверждать, что он нам с вами небезразличен.

     Не дожидаясь ответа, новый знакомец объяснил, что у Николая Николаевича семейные неприятности, в них ему, дескать, вмешиваться не с руки, тут требуется заботливая женская рука, вынул из заднего кармана небольшой блокнот, написал перьевой ручкой фирмы «Монблан» адрес, пояснив, что в подъезде надо набрать на кодовом замке номер квартиры и колокольчик. Добавил, что Тамара может на него рассчитывать, но не оставил никаких контактов и не предложил денег, что было бы естественно в сложившейся ситуации. А затем сказал то, чем только и мог кто-то в столице нашей Родины напугать самостоятельную Тамару: «Пленочка с Вами в главной роли теперь у меня. Мастер, между прочим, копий нет. Вы похорошели, признаться, прямо-таки расцвели с тех пор, уже не девица, пусть и с данными, а женщина с большой буквы». Степан Николаевич улыбнуся одними губами, встал, откланялся и пошел к эскалатору походкой уверенного в себе хозяина жизни.

     Эх-ма, вот и Тамаре пришлось убедиться на собственном опыте, что тайное рано или поздно становится явным. Сразу по приезде в Москву ее, зеленую провинциалку, прямо у вокзального буфета выловил подававший когда-то большие надежды молодой режиссер, подрабатывавший в те смутные годы производствм порнухи. «Девушка, хотите сниматься в кино?» Вот и снялась, один-единственный раз, от голода и, слава Богу, не втяулась ни в эту мерзость, ни в ходившие рядом наркотики. Уж лучше терпеть сальные пальцы нетрезвых посетителей. Все, проехали, и вот на тебе - Степан Николаевич аккуратенько так взял ее за горло. Все это Тамара, вместе с известием о смерти Николая Николаевича-старшего, отсутствием в квартире законной хозяйки и запоем недавно обретенного любовника старалась, сидя над чашкой растворимого кофе в разгромленной кухне, свести к единому знаменателю и выбрать единственно правильную линию поведения, причем как можно скорее. И ошибиться тут было смерти подобно.

     Шпиц прекрасно понимал, что на одних подозрениях и интуиции версии не построишь. Чем он располагал? Один-единственный факт – слежка за клиентом, второй факт – наличие у Сергея Петровича состояния в двадцать миллионов с гаком зеленью говорил только о том, что клиент платежеспособен и представляет собой весьма соблазнительную дичь для разного рода охотников. Поэтому он решил не беспокоить Коновалова своими домыслами. Но и не стал откладывать дело в долгий ящик.

     Иван Иванович встал рано, в шесть часов утра и плотно позавтракал. Помыв посуду, еще раз тщательно побрился, но теперь не электрической, как обычно, а опасной бритвой. Вынул из сейфа в стене пачку внутренних паспортов и, не поленившись в сотый, наверное, раз тщательно рассмотреть фотографии, выбрал тот, где он был сфотографирован с усами и аккуратной бородой. Там же, в сейфе нашлись и все необходимые принадлежности. Признаться, Шпиц давненько не пользовался приемами маскировки, но здесь решил не рисковать и оказался прав – над дверью нужного ему подъезда была укреплена камера. Не оглядываясь, детектив уверенно набрал код и скрылся в подъезде. Излишне упоминать, что по дороге он дважды проверился – слежки не было, а во дворе убедился, что коричневый автомобильчик припаркован на традиционном месте, под навесом из профнастила на три машины.

     В ответ на неизменное - «Кто там?» Шпиц ответил простуженным голосом, – «МТС» и поднес к дверному глазку пластиковый бейджик, разглядеть что-то на нем было, правда, весьма затруднительно, хотя фотография была его, Шпица, только двадцатилетней давности. На плече он держал черную сумку на молниях из тех, что любят мастеровые, подрабатывающие частными заказами. Сигнализации в квартире нет, - отметил про себя Шпиц, пока в замке поворачивался ключ.

     - Что Вам угодно? – спросила маленькая женщина, отступив на два шага от двери и глядя на незнакомца без боязни, впрочем и без любопытства, как бы мимо, будто хотела удостовериться, что за входной дверью больше никого нет. Женщина была в халате, из кухни доносился запах кофе, наверное, он оторвал ее от завтрака.

     - Я на минуту, - извинился Шпиц, - мы сейчас осматриваем телефонные аппараты, на линии иногда заедает, знаете, стоит кому-то не положить трубку и вот тебе раз, не соединяет, хоть ты тресни, – понес он скороговоркой первую пришедшую в голову околесицу…

     - Вот телефон, - пропустив тираду мимо ушей, - откликнулась женщина и показала на стоявший здесь же,  на маленьком столике ничем ни примечательный аппарат, кажется, еще рижского завода, - я им вообще-то почти не пользуюсь. Извинившись, женщина ушла на кухню, наверное, присмотреть за кофе и что-то еще разогревалось, наверное, там у нее на плите.

     Шпиц быстренько разобрал трубку, жучок стоял, где и положено, но вынимать его сыщик не стал.

     - Все в порядке, я закончил, - позвал он хозяйку и, наклонившись к самому уху, прошептал: - Мария Николаевна, очень прошу Вас, если сегодня-завтра позвонит Сергей Петрович, поздоровайтесь и положите трубку, будто бы вас разъединили. Завтра ближе к вечеру я Вас обязательно найду и все объясню, не удивляйтесь и не бойтесь и на всякий случай – меня зовут Иван Иванович.

     Шпиц ободряюще кивнул в ответ на недоумевающий взгляд хозяйки и покинул квартиру. Дальше его путь лежал на Ленинградский вокзал, где Иван Иванович, предъявив тот самый паспорт, купил билет на «Сапсан», на сегодня, туда и обратно. Задерживаться в культурной столице Шпиц не собирался. Он еще успел, покрутившись на привокзальной площади, вычислить барыгу и, не торгуясь, купить него мобильный телефон, наверняка краденый. Лишним еще один прибор не будет, предположил отставной подполковник, ухмыльнувшись про себя в замечательные усы,  и подумал, что это наверняка не последнее с его стороны мелкое правонарушение в деле Коновалова-Попова. Устраиваясь в вагоне, решил, что с женщиной Коновалову повезло – ладная, ухоженная, с хорошей фигуркой, аккуратной короткой стрижкой и внимательными серыми глазами, чуть увеличенными стеклами  модных очков.

     Николай Николаевич проспал без малого восемь часов, до позднего вечера, и первым делом попросил пить. Тамара, помня рекомендации врача, принесла слабый чай с лимоном и присела на пол у изголовья дивана.

     - Мы решили, что зашиваться тебе преждевременно…

     - О чем ты? – вскинулся Николай Николаевич, и чуть было ни пролил чай на дорогой ковер.

     - Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, жаль не догадалась утром тебя сфотографировать. Неплохо было, кстати, послать фото в Америку, представляю себе реакцию.

     - Прекрати сейчас же. Что сказал доктор? – как говаривал Николай Николаевич-старший – «здоровье прежде всего, остальное приложится».

     - Доктор завтра заедет, я ему очень понравилась. Осмотрит тебя - за те же деньги, кстати.

     - Спасибо, - наконец-то вымолвил нужное слово Николай Николаевич, - ты очень вовремя появилась. И поинтересовался, – а как ты меня нашла?

     - Свет не без добрых людей, имя-отчество Степан Николаевич тебе ничего не говорит?

     - Очень даже, вопрос в том, а тебя-то он как нашел? – ответил вопросом на вопрос Николай Николаевич, вернул Тамаре пустую чашку, поднялся с постели и прошествовал в туалет. Нужно было сделать краткий перерыв в содержательной беседе и быстро сообразить, что сообщать Тамаре, а от чего воздержаться.

     Тамара  свое решение приняла еще сегодня утром, иначе бы просто вернула записку с адресом Степану Николаевичу, каким бы представительным и уверенным в себе он не выглядел, и никуда не поехала. И решение молодая женщина приняла еще там, в фудкорте, сообразив, что это ее единственный, может быть, шанс вырваться из окружавшей ее до сих пор мерзости. И уже потом, после ухода таинственного человека, ощутила, как сильно от него пахло властью, привычкой решать судьбы людей. Николай Николаевич был проще, эдакий богатенький шалун, но так уж легла карта, что именно он стал для нее подарком судьбы. Это было вчера, а сегодня, как знать, не станет ли Николай Николаевич ступенькой лестницы, ведущей в мир тех, кто как раз и решает? Тамара верила в свою женскую силу, нужно только сбросить опостылевший передник официантки и смыть в ароматной ванне кухонный запах «Двоеточия».

     Николай Николаевич, в свою очередь, решил, что о деталях распространяться покамест не следует, будем двигаться пошагово, но сложившуюся ситуацию от Тамары скрывать не стоит, рядом все равно ведь никого не было и не предвиделось. И потом, он был уверен, что следующий ход за Степаном Николаевичем. Кстати, покойный отец так и называл его в разговорах с сыном - «тот, который Поскребышев».  

     - Я, Тамарочка, считай теперь, что холостой, - объявил Николай Николаевич, вернувшись в гостиную.

     - Это как?

     - Благоверная моя, видно, решила остаться в Юнайтед Стейтс, на Оклахомщине, - равнодушным тоном продолжил отвергнутый муж.

     - Баба с возу, - поощрила дальнейшие объяснения Тамара, - кобыле, как говориться…

     - Короче, оставайся-ка ты у меня, - решительно и даже несколько грубовато предложил Николай Николаевич, - хватит по чужим постелям валяться.

     - Как скажешь, - сдерживая торжество и стараясь не выдать себя, - ответила Тамара – ты пока что вот эту таблетку прими, и еще чашку чаю выпей, доктор наказал, и спи, утро вечера мудренее. Я тебе в спальне постелю, а сама здесь лягу, ну-ну, не надо, - остановила она потянувшего было к ней Николая Николаевича, - выспись сначала.

     У Тамары еще оставалось много дел, квартиру она еле-еле успела прибрать начерно, да и со стиркой нужно было разобраться.

     Звонок Степана Николаевича раздался ближе к вечеру. Тамаре показалось по голосу, что он чем-то расстроен, а, может быть, просто устал на своей важной работе. Номер телефона на экране не высветился, - отметила про себя внимательная Тамара.

     - Как там Ваш подопечный? – поинтересовался Степан Николаевич.

     - В сложившихся обстоятельствах неплохо, - с долей неопределенности ответила Тамара.

     - Вы вот что, Тамара, на работу пока что не ходите, побудьте с Николаем Николаевичем недельку, потом мы что-нибудь придумаем. Или Вам нравится в этой самой точке?

     - Не слишком, чего уж там, - не стала прикидываться дурочкой Тамара.

     - Ну, вот и славно, - подытожил разговор Степан Николаевич, - я Вам через денек-другой еще позвоню и мы поподробней потолкуем, и еще, вы оба пока что в той самой однокомнатной квартирке не показывайтесь, воздержитесь. Конец фразы содержал не просьбу, приказ, - почувствовала сообразительная Тамара.

     Степан Николаевич и вправду устал. Давно с ним такого не случалось – он вот уже несколько часов не мог принять решение и посоветоваться было не с кем – идти с проблемой к боссу означало обнаружить слабость. Последнее в Центре категорически не приветствовалось. Это еще мягко сказано.

     Проблема была в двойнике. Известно, как в серьезных организациях поступают с отработанным человеческим материалом. Способы, конечно, могут быть самые разные – от пули до серной кислоты. Сказано ведь: «Нет человека – нет проблемы», и кем сказано. Не нам чета!

     Степан Петрович и сам не мог объяснить, почему он принял решение сохранить жизнь двойнику Коновалова-Попова. Никаких оперативных комбинаций с ним  на горизонте не просматривалось, все застыло в ожидании результатов поездки Коновалова в Штаты. К тому же по опыту было понятно, что как бы ни старалась госпожа Надирадзе, не была же она всемогущей. Если уж тайны человеческого мозга не смог разгадать, а только подступился к ним сам великий Бехтерев, что тут говорить. Что там помнит двойник на самом деле, это из него не вытянешь никаким гипнозом. Ясно одно – держать этого человека в закрытом лечебном учреждении больше не следует, неизбежно пойдут разговоры, он же не безвоздушном пространстве существует, надо что-то решать, нельзя же, в самом деле, устраивать в двадцать первом веке сцены из романа Дюма! К тому же где-то там, в подсознании, билась никак не желавшая пока что вылупиться на свет и оформиться в идею мыслишка по поводу - должен был, мог еще пригодиться этот человечек, ой как мог, просто не время пока. А труп – он всегда труп, рано или поздно убийство всплывет, начнется обязательное расследование и к чему оно приведет, предсказать невозможно. В любом случае хлопот не оберешься.

     Пока же следовало набросать для него и твердо вложить в сознание подходящую легенду, дескать, временно вывели в резерв, но операция продолжается, что-то в этом роде… В конце концов, ситуация там, в Штатах сдвинется с мертвой точки, и вот тогда события ускорятся, только успевай поворачиваться.

     Хотелось бы надеяться, - признавался себе Степан Николаевич, - чтобы так все и было, но… Впервые за последние годы заполз в подкорку червячок сомнения и шевелился там, подлец, не давал спать спокойно. «Не по себе сук рубишь» - шептал подлец-червячок, да еще в самые неподходящие моменты, лишая Степана Николаевича былой стальной уверенности.

     Дело тут было вот в чем. Центр, конечно, организация мощная, что и говорить, но не единственная. Таких предприятий, на грани и слегка за гранью закона, люди со связями и деньгами сварганили за последние пять-десять лет немало. Некоторые из них традиционно окучивали разнокалиберных бизнесменов, только теперь под крышей другой масти, иные специализировались на обнале, умниками считались мастера-рейдеры, а элитой слыли, конечно, финансисты на инсайде. В общем, специализация и тут существовала, как и положено в рыночной экономике. И как в ней, родной, все эти, как бы правильно выразиться, «предприятия», имели своих акционеров, иногда, впрочем, подставных. Словом – все как в Гражданском Кодексе, до поры, правда, пока не вступал в силу Уголовный. Но этого старались не допустить именно что акционеры, тут-то и обнаруживалось, кто из них чего стоит. Правда, тех функционеров, кто допустил до уголовки, щадить было не принято, волчий билет считался самой гуманной мерой. Так что Степану Николаевичу было из-за чего переживать. Со своей неожиданно вырвавшейся идеей комбинации на президентском уровне он рисковал головой.  Тем более, что он-то, как никто другой хорошо представлял себе возможности Центра, легенды-легендами, пусть дураки собирают себе на уши разнообразную лапшу. С первого дня в Центре Степан Николаевич разгадал эту нехитрую игру босса во всемогущество и многолетнюю таинственную историю организации, на деле сравнительно недавно сознательно отведенной от известной и вправду мощной региональной группировки, успешно пережившей девяностые. Чтобы отломить солидный кусок бюджетного пирога – а это, как ни крути, и было целью операции «Американский братишка» придется не то, что попотеть, винтом извернуться. Но самое опасное было – залезть в чужие охотничьи угодья.

     Итак, пока что двойник поживет в квартире Коновалова, в сложившихся обстоятельствах это самое спокойное место. В булочную, «Магнит» - и назад, как мышка в норку. И прослушка там осталась, догадались, не стали демонтировать.

     Архивы Центра сохранили полную запись беседы двух руководителей.  Разговор этот стоит привести полностью, возможно, он сыграл ключевую роль не только в жизни наших героев, но и бери выше, много выше - пафос в этом случае будет совсем не лишним. Действие происходило в кабинете с панелями и не отличалось накалом страстей, скорее это был диалог двух уважающих друг друга менеджеров за скромным завтраком, сервированном на столике для совещаний опытной секретаршей Степана Никлаевича.

     - Итак, ты по-прежнему хочешь выпустить этого двойника? – осведомился, намазывая на хлеб по-английски масло и мармелад,  босс.

     - Не совсем так, - Степан Николаевич любил точность, - я отправлю его на квартиру Коновалова. Положим в карман немного денег, документы обещали  подготовить через неделю. Квартиру мы почистили, ни писем, ни фотографий там нет.

     - Парень вроде бы тертый, судя по досье, - босс показал отличную, как всегда, готовность к любому разговору.

     - Я допускаю, что он улизнет, - признал Степан Николаевич, - но и держать его в психушке возможности больше нет, он практически здоров, к тому же персоналу рот не заткнешь, да и осведомители там наверняка имеются.

     - То есть вариант ликвидации ты исключаешь, - шеф еще раз настойчиво расставлял точки над «и».

     - Да, и на это есть несколько причин. Первая – придется кого-то нанимать, а это свидетель. Вторая – труп. Рано или поздно они всплывают, в другое время я бы пошел на такой вариант, но не сейчас, когда мы поставили перед собой задачу-максимум.

     - О ней мы тоже поговорим, - босс налил себе еще одну чашку кофе со сливками. А хвоста ты за ним пустишь?

     - Ни в коем случае, какого хвоста, этого наружника Бибикова, что-ли, да он его расшифрует в три секунды и вырубит, только и всего.

     - Значит, он уйдет, он же опытный десантник, может жить в лесу, питаться черт знает чем, выживать в экстремальных условиях…

     - Ну и пусть уходит, пусть прячется, думая, что мы его ищем, - Степан Николаевич, кажется, твердо решил для себя проблему двойника. Мы взяли этого бойца только потому, что он как две капли воды похож на Коновалова и сносно балакает по-английски. Все, других достоинств для пары месяцев жизни за кордоном него не было. С этой точки зрения потеря невелика, времени вагон, у нас же есть люди человека с финансовым образованием, чистые, как слеза.

     - И все-таки Степа, остается у меня осадок, что ты симпатизируешь этому лжеконовалову…

     - Он прошел такое, что нам и не снилось, - жестко ответил Степан Николаевич, - у меня бы рука не поднялась травить его какой-нибудь гадостью.

     - Ладно, будь по-твоему, - согласился, наконец, шеф, и напоследок, - а что, кстати, говорит Манана?

     - Он в порядке, вменяем и зла на нас не держит. Пусть даже он расскажет что-нибудь о подготовке к загранкомндировке, кто ему поверит? Разве что забулдыги какие-нибудь в дешевой пивной. И вообще, что он конкретно знает – о настоящем Коновалове и о том, что того ожидало, ровным счетом ничего.

     - Хорошо, проехали, настоящий Коновалов не объявлялся?

     - Пока нет, думаю, американскую визу он получит через неделю, не раньше, предположил Степан Николаевич.

     - Женщину его пасете?

     - Она на прослушке.

     - А эта официантка?

     - На крючке.

     - Так, с этим все, - подвел итог босс. - Что мы знаем о тех, кто стоит за кандидатом?

     - Нам придется нелегко, - признал Степан Николаевич, - но шансы есть, если не зарываться.

     - Точнее?

     - Нужно еще раз все прокачать и, думаю, претендовать на контроль над конкретными объектами. Отрасли мы не потянем, да нам и не дадут, область какую-нибудь захудалую я бы и сам брать не стал, возни и визгу много, а шерсти мало.

     - Ты не предполагаешь обсудить это на совете директоров? - задал босс резонный на его взгляд вопрос.

     - Категорически нет.

     - Почему?

     - Двадцать миллионов в кассу поступили. Неважно, от операции «двойник» или от Смирнова-старшего, им без разницы, - выложил свои аргументы Степан Николаевич. – Банк наш, целиком и полностью. То, что мы задумали, вне плана. Получится – мы герои, нет – бывает, из десяти вариантов, дай Бог, выстреливает один, это они знают, люди опытные. Денег мы потратим мизер, на ужины в ресторанах разве что.

     - Наверное, ты прав, - согласился босс. - Итак, в сухом остатке, готовь подробное досье на этого кандидата в Президенты всея Руси, мать его так и разэтак.

     Послание коноваловскому адвокату Шпиц составил заранее, тщательно подбирая слова, чтобы излишне не волновать клиента, на всякий случай написал номер нового мобильника (старый он отправил в Неву) и предложил связываться в ближайшие дни через Теплице экспресс-почтой, а также воздержаться от контактов с Марией Николаевной до прояснения обстановки. Иван Иванович понимал, что берет таким образом ответственность за жизнь близкой Коновалову женщины на себя, но другого выхода, при зрелом размышлении, не нашел. Такое уж это было поколение, привыкли отвечать за страну, а о себе думали в последнюю очередь. Не все, конечно, но многие.

     Встречу своему человеку в Питере Шпиц назначил у памятника «Стерегущему». Любил это место, от него рукой подать до Петропавловки, знаменитой мечети и любимого им Кронверкского проспекта, где проживала в далекие годы одна, скажем так, подруга далекой юности. И памятник любил, как все, что шло от души, без снова ставшей выпирать из всех углов казенщины. Да, погибли люди, герои, и другие люди – родственники, сослуживцы, знакомые, просто добрые и сострадательные души собрали деньги и вот тебе – стоит, несмотря на революции, войны и всеобщий разор замечательный памятник. Если вдуматься, он многое может рассказать о давно минувших временах.

     Старинный знакомый Шпица тоже был отставником, только военным, когда-то они вместе входили в одну компанию, что собиралась на Кронверкском. Виделись редко, а вот доверяли друг другу на все сто. Отставник подрабатывал теперь челноком, возил из близкой Финляндии продукты, появился в эти странные времена и такой своеобразный подвид малого челночного бизнеса, набиваться с утра в микроавтобус и пилить через границу до первого финского супермаркета, отовариваться там продуктами по списку бригадира-заказчика, ему же сдавать покупки и получать расчет. Выходило неплохо, да еще в валюте. Вот этому человеку Шпиц и передал послание для теплицкого адвоката, а внутри первого конверта поместился второй – для Коновалова. В пунктуальности чухонской почты, в отличие от отечественной, Шпиц не сомневался.

     Задерживаться в Питере Иван Иванович не стал, прошелся хорошо знакомым маршрутом, скромно пообедал по дороге и славно выспался в комфортабельном поезде. Как оказалось, не зря. Шагавшего в толпе прибывших в столицу пассажиров Шпица, еще не отошедшего от сна под убаюкивающий перестук колес, словно током ударило – где-то впереди, в толпе, мелькнуло лицо Коновалова. «Вот-те раз, да нет, не может быть», - застучало у сыщика в висках, и Иван Иванович физически ощутил резкий вброс адреналина и разом подскочившее давление. Именно так и получают люди инфаркт, в старину это называлось «он умер от удара». Шпиц, надо отдать ему должное, соображал быстро, случайностей он в своих делах не признавал, для него существовали только версии, вот и сейчас он «повел» похожего как две капли воды на Коновалова человека к выходу на площадь, потом к стоянке такси и приказал подвернувшемуся под руку бомбиле ехать за авто с желтой коробочкой на крыше не обгоняя, но и не отставая.

     Такси вывернуло на Ленинский проспект и тут Шпица снова чуть удар не хватил, озарило, как бывало с ним не раз за долгую карьеру – чувак ведь едет в квартиру Коновалова на Марии Ульяновой, не иначе! Шпиц уверенно приказал водителю обогнать такси, вышел у нужного ему дома и отпустил машину, заплатив ровно столько, сколько полагалось. Закрывая ладонями лицо, будто охраняя огонек зажигалки от ветра, прикурил и осторожно огляделся. В запасе у него было две-три минуты, не больше, сыщик подобрался, как зверь перед прыжком, он давно не испытывал такого напряжения. Долгий летний день уже почти угас, зажглись уличные фонари и била прямо в глаза яркая лампочка над входом в нужный подъезд.

     Шпиц думал сейчас не о камере видеонаблюдения над входной дверью и не о том, что клиент может его запомнить. Он просто еще ни разу не пользовался прибором, подаренным не так давно важным и неожиданно щедрым клиентом из закрытого НИИ. Шпиц чуть было не перекрестился, доставая из внутреннего кармана куртки устройство, как две капли воды похожее на авторучку. Нет-нет, он не собирался травить двойника ядом или стрелять ему в сердце, как в дешевых романах, да и на дворе был двадцать первый век, как-никак.

     Затормозило знакомое такси, двойник протянул водителю купюру, закрыл дверцу авто, выпрямился и повел плечами, разминая мышцы. Мощный парень, - подумал Шпиц, - плечи и бедра от десантуры, не иначе, - и постарался сблизиться с мужчиной ровно в тот момент, когда тот уверенно входил в подъезд. Ручка, как ей и полагалось, выстрелила маленькой, меньше булавочной головки, липучкой. На темносерой ветровке двойника даже пятнышка не осталось. Шпиц прошагал мимо подъезда, завернул за угол и глубоко вздохнул. Проверка работоспособности хитрого устройства была, правда, еще впереди. Основная его часть, планшет, хранилась у сыщика дома, в том самом сейфе, а сигнал шел, по словам ученого дарителя, с американского спутника.

     Итак, случайное сходство отпало само собой, случайностью – и счастливой стала встреча в вокзальной толпе. Прибавился еще один кусочек становящегося все более загадочным паззла. Слежка за клиентом, жучок в телефоне у Марии Николаевны и вот теперь двойник в квартире Коновалова. Это уже серьезно. Шпиц отказался от идеи добраться, наконец, до дома, принять душ и уж потом нанести обещанный утром визит Марии Николаевне. Во-первых, придется еще некоторое время побыть в гриме, иначе женщина встревожится еще больше. И потом вряд ли двойник сразу куда-нибудь рванет, - подумал сыщик, - тоже, небось, захочет выспаться. А вот под утро, не исключено. Опять вставать ни свет, ни заря, - пожалел сам себя Шпиц и пошел на проспект Вернадского ловить очередного бомбилу.

     Двойник стоит того, чтобы остановиться на нем поподробнее. Шпиц угадал – мужчина действительно служил в десанте, более того, в разведке и был еще, что называется, в самом соку. Но и грешки за ним кое-какие водились. Да и скажите на милость, у кого из тех, кто прошел Афганистан или Чечню, крыша осталась на месте? Это все люди меченые, да и не люди, а травленые волки. И лезть к ним с мерками офисного планктона смеху подобно, они видели такое, от чего нормальный гражданский человек лет пять спать не сможет. Если только после двойной порции феназепама или бутылки водки. А вот эти, травленые, умудрялись, за исключением редких, но почти неизбежных срывов и спали крепко. Вот только снилось им такое, что очень скоро они оказывались либо в братве, либо в конторах навроде Центра. Нашему двойнику, считай, повезло, сработало и то, что в десанте ему неплохо поставили английский, его, как уже говорилось, в Лондон хотели отправить, а не использовать втемную в мокрых делах.

     Еще его учили терпеть пытки, не спать сутками, запоминать только то, что нужно для дела, отсеивая всякую шелуху, не бояться никого и ничего и в тоже время быть всегда настороже, начеку. Многому учили и неплохо учили, надо признать. Так что приемы госпожи Надирадзе на нашего героя не действовали, он не раз успешно проходил тесты на детекторе лжи и на волну проницательной грузинки настроился легко, так опытный исполнитель подхватывает музыкальную мелодию с первых тактов и ведет ее дальше, без ошибок и не сбиваясь.

     И еще эти люди твердо знают, что верить нельзя никому и никогда. Итак, загранка накрылась медным тазом и то, что его оставили в живых, было, как он считал, ошибкой новых хозяев, не больше и не меньше. Рано или поздно они это поймут, значит, надо работать на опережение, чтобы жить дальше. Кроме того, у двойника было и кое-что в запасе.

     В этот вечер Тамара уступила настойчивым домогательствам восставшего из пепла Николая Николаевича не без умысла. Нет, она вполне натурально сыграла роль, но привычного сексуального удовольствия потуги ослабевшего после многодневного запоя возрастного любовника ей, конечно, не доставили. С другой стороны, их сегодняшнее барахтанье в постели ничем не отличалось от половых утех миллионов соотечественников, проживших много лет в законном браке и довольствовавшихся примитивным механическим ритуалом – и с плеч долой. Так звонкоголосые петухи с роскошными хвостами привычно изо дня в день вскакивают на скромных несушек. И те, между прочим, не жалуются, дело житейское. Так и Тамара, помогла униженному неожиданной и оттого еще более подлой изменой жены мужику одержать важную победу. Чем больше он утвердится с ней – тем дальше уйдет в прошлое бесполезная в сексуальном отношении старуха-предательница Ирина Митрофановна.

     В голове у Тамары занозой сидел вопрос – кто таков этот таинственный, уверенный в себе и всезнающий Степан Николаевич? Людей через ее недлинную еще жизнь прошло, признаться, немало и глаз у Тамары был, как мы успели убедиться, наметанный. Вот она и гадала, занимаясь автоматически стиркой, готовкой, уборкой, заказом продуктов на дом в «Утконосе», одновременно приглядывая за тем, чтобы Николай Николаевич с утра чистил зубы и брился, менял белье, одевал домашние брюки и куртку, а не пребывал весь день в халате, как какой-нибудь Обломов, да еще принимал таблетки, рекомендованные опытным эскулапом.

     Степан Николаевич не бандит, это точно. Но и не чекист. И уж конечно не мент. Важный чиновник? Но что могло быть нужно государственному человеку от отставника Николая Николаевича? В нынешней России даже намека на Госплан не осталось, министры, конечно, есть, но что они решают? Делят и пилят, подмахивают бумажки и выполняют приказы и резолюции, написанные совсем в другом месте. Насмотревшись за эти дни включенный с утра до вечера телевизор, Тамара гнала из головы мысль, что Степан Николаевич агент какой-нибудь иностранной державы и хочет завербовать Николая Николаевича, столько кругом, оказывается, если верить опытным экспертам и телеведущим, крутилось врагов. Господи, да какой из него агент, если он после полового акта еле-еле добрел от дивана до ванной комнаты, да и там Тамара сочла нужным подстраховать усталого любовника.

     Николай Николаевич и был рад уснуть после умелых ласк и теплой расслабляющей ванны, но Тамара на этот раз была настойчива и кое-что он все же ей рассказал. Итак, получалось, что Степан Николаевич ловкий бизнесмен, сумевший уговорить старика Смирнова отдать банк ему практически даром. Изначально миноритарная, доля офшорных компаний Степана Николаевича год за годом возрастала, пока, наконец, старик не уступил и не расстался с банком окончательно. Не по своей, получается, воле. Но, - отметила про себя цепкая до деталей Тамара, - изначально существовал и еще один совладелец, тот самый приятель Николая Николаевича, что был с ним в кафе в тот день, когда закрутился их нынешний роман. Уехавший на следующий день в Чехию, а вечером в этот же день они впервые с Николаем Николаевичем соединились в постели. В однокомнатной квартире этого самого Коновалова, соваться в которую недвусмысленно запретил Степан Петрович.

     - Когда тебе последний раз звонил Коновалов? – Тамара приподнялась на локтях и посмотрела в глаза успевшему прикорнуть Николаю Николаевичу.

     - Он мне из Чехии еще не звонил ни разу, - честно ответил Николай Николаевич и сам только теперь удивился, действительно, что это Сережа ушел в радиомолчание.

     - А ты ему? Он знает про папу? – продолжала расспросы Тамара, - Нечего пялиться, -  она решительно пресекла попытки погладить обнажившуюся соблазнительную грудь, - отвечай.

     - Кажется, я отправил ему эсэмэску, - Николай Николаевич не хотел возвращаться в тяжелые запойные дни, - но он не ответил.

     - Странно, - отозвалась Тамара, - ладно, спи, утро вечера мудренее, - и не поленилась, прошла в кабинет и включила компьютер.

     Если не считать рекламы и всякого спама, последним письмом оказалось как раз коноваловское: «Сочувствую твоей потере. Держись, На днях улетаю в Штаты. Вернусь, встретимся в Москве или в Теплице. Привет Тамаре. Сережа». Догадливый, получается, старикан, этот Коновалов. За день до него объявился американский сынок Николая Николаевича, поинтересовался, как там папа, жив еще или ушел вслед за дедушкой, - «сука такая», - подумала про себя Тамара и решила не волновать только-только ожившего любовника, успеется.

     А этот Степан Николаевич, получается, опасен, одна человеческая жизнь на его совести уже есть. Такие не останавливаются.

    Шпиц только прикоснулся к дверному звонку, не успев произнести заранее подготовленное ответное «Мосгаз», как входная дверь распахнулась и ему навстречу шагнула с дорожной сумкой в руке Мария Николаевна. Шпиц отступил на два шага и молча, автоматически подхватил сумку.

     - Я Вас заждалась, - с укором произнесла женщина, - у меня мама на даче волнуется, не любит она, когда я приезжаю на дачу поздно вечером.

     - Извините,  я только что с вокзала, - счел нужным объяснить ситуацию детектив, - нам нужно поговорить хотя бы минут десять.

     - Поговорим по дороге, - Мария Николаевна сунула квартирные ключи в сумочку и заменила их автомобильными, - можете начинать прямо сейчас, не теряя времени.

     - Видите ли, я вообще-то частный детектив, Сергей Петрович нанял меня, чтобы выяснить кое-какие детали своей биографии, - Шпиц предпочел начать с самого начала, - и, Вы только не волнуйтесь, перед самым его отъездом начали происходить вещи, которым я пока не могу дать объяснения…

     - Например? – перебила Ивана Ивановича не обнаружившая пока и капли волнения собеседница, - положите, пожалуйста, сумку на заднее сиденье, - открыла крякнувшую в знак приветствия «кореянку» и жестом пригласила сыщика занять переднее сиденье.

     Шпиц без лишних слов перечислил: слежка за Сергеем Петровичем, жучок в телефонном аппарате Марии Николаевны, двойник, как две капли похожий на Сергея Петровича в его пустующей квартире.

     - Вообще-то Сергей Петрович просил меня приглядывать в том числе и за Вами, мало ли что. Ну и вот, оказалось, не зря.

    - Я знаю. И что Вы собираетесь делать? – любой бы на месте этой женщины задал тот же самый вопрос.

    - По науке положено искать «кому выгодно». Если бы этим неизвестным нужны были деньги Вашего мужа, - Шпиц намеренно произнес слово «муж», словно желая подчеркнуть, что серьезно относится к ее безопасности, не отделяя от Сергея Петровича, - они бы обнаружились раньше, не дали бы ему уехать за границу. Тут что-то другое, а вот что, пока не знаю, - признался Иван Иванович.

     - А мне что делать? – не забывая переключать скорости и следить за соседними машинами в потоке, - задала еще один естественный вопрос Мария Николаевна.

     - Ну, - Шпиц слегка замялся, темнить он не любил, а сказать пока было и правда, нечего,- просто будьте внимательней, подмечайте, что вокруг Вас делается, телефон мой запомните и звоните сразу, в любое время, если будет что-то необычное или подозрительное. Сергея Петровича я предупредил, не позднее, чем завтра он получит мою записку.

     - А с моим телефоном что?

     А эта женщина не упускает главное, цепкая, привыкла иметь дело с деньгами, а они любят счет и точность, - отметил про себя Шпиц.

     - Пусть стоит, как стоял, - откликнулся Иван Иванович, - бытовые детали Вашей жизни их не интересуют. Их интересует Сергей Петрович.

     Как ни устал сегодня сыщик, голова еще работала и тут-то впервые и мелькнула мыслишка по поводу этой самой прослушки, но обнародовать ее он не стал, а попросил высадить его у станции «Теплый стан», аккуратно, без стука, прикрыл за собой дверцу, пожелав женщине легкой дороги. Шпиц проводил взглядом габаритные огни маленького автомобильчика, быстро смешавшегося с сотнями других, направлявшихся в сторону области, и зашагал к входу в метро. Тяжелый денек, наконец, закончился.

     Шпиц, при всем его опыте и разнообразных талантах, забыл-таки задать Марии Николаевне один очень важный вопрос. Правда, можно было не сомневаться, что назавтра он найдет способ исправить ошибку.

     Николай Николаевич поспал от силы часа два, стараясь не разбудить уставшую от домашних хлопот Тамару, прошел, не миновав, конечно, туалета, на кухню, включил неяркое бра над угловым диваном, сел и задумался. И то правда, подумать как следует было самое время.

     Как уже говорилось, дубаком Николай Николаевич отнюдь не был, отец и жизнь кое-чему научили. Вопросов накопилось множество, а ответов имелось гораздо меньше. Хорошо хоть, надо было признать, рядом была Тамара, не Спиноза, конечно, но единственное хоть сколько-то близкое существо. Итак, Тамара, - насколько можно и нужно ей доверять? А кто еще есть-то? То-то и оно. Второе, но по важности, может и первое - сколько осталось денег и иных активов. И сколько от них убудет, ежели придется разводиться с Ириной Митрофановной? А ведь придется и тянуть тут нечего. Надо считать, не откладывая в долгий ящик, и первым делом высвистывать многолетнего отцовского адвоката с типичной еврейской фамилией Шапиро. Третье. Что от него нужно этому Степану Николаевичу? Обычно рейдеры и даже бандиты последнее не отбирают, иначе жертва может встать на рога и пойдет ненужный им шум и гам, бывает, что оказывется прав тот, кто больше заплатит силовикам, а оппоненты могут и на нары загреметь. Так что тут, скорее всего, не деньги. Да, кстати, а почему они не взялись за Сергея Петровича, когда он так славно окешился? Получается, дали ему спокойно уйти за кордон с их же деньгами, между прочим, миллионов эдак под двадцать. Не по понятиям. И принялись за отца, грубо, между прочим, торопились, словно боялись, что не успеют вернуть свое. И угробили старика, а уж он-то им сколько помог. Почему? Четвертое. Сережа явно заторопился в это свое Теплице, да еще эта мутная история с завещанием отца. Соврал или нет? Не похоже на него. И все-таки, сдается, с Сережей все не так просто. Но это потом. Завтра садимся за калькулятор.

     На кухню вошла заспанная Тамара и вопросительно уставилась на Николая Николаевича.

     - Кстати, Тамарочка, ты посмотрела в электронке, есть что-то от Сережи?

     - Было, сразу после смерти твоего отца, потом ничего. Соболезнования, держись, мол. Судя по всему, он сейчас в Штатах. Пойдем спать, а то разгуляешься, будешь вертеться всю ночь.

     - Иду, - легко согласился Николай Николаевич, - вот только все-таки валокордина выпью, и, это самое, ты, Тамара, больше на работу эту поганую не ходи, не надо.

     - Ну, надо же, далась им эта работа, - подумала про себя Тамара, но промолчала, кивнула головой и только. И все-таки из уст Николая Николаевича это пожелание прозвучало по-другому, не как приказ, а как ласка и даже если и не признание в любви, то уж приглашение в семью, ни  больше, ни меньше.

     - Может, мне, Коля, мои шмотки из съемной конуры забрать? - по имени она обратилась к любовнику тоже впервые. И позволила себе промолчать про сообщение от сына, решила, что ничего срочного в тексте «Как ты там, отец, напиши, волнуюсь, Николай» не содержится, можно и подождать, не ставить немолодого уже человека на нерв.

     - Непременно, - откликнулся Николай Николаевич, - завтра с утра закажем такси, съездим сначал к тебе – за шмотками, потом к отцу на квартиру.

     В это самое время Иван Иванович Шпиц наконец-то разгримировался, убрал маскировку в сейф, достал из железного ящика плоский, как обычный ноутбук, прибор, нажал на нужную кнопку. Экран загорелся темносиним, глубоким, как ночное небо цветом и где-то там, в глубине пульсировала еле заметная звездочка маячка. Работает! Шпиц принял душ, выпил стакан теплого молока, завел будильник на три часа, улегся в постель и мгновенно уснул. Последней мыслью на сегодня было – если повезет, никуда этот двойник не денется.

     Сергей Петрович взял-таки себя в руки. Услужливый теплицкий риэлтер прислал рукастых мужа и жену, эмигрантов из Бангладеш, худеньких, но жилистых и охочих до заработка. За день они с посильным участием Сергея Петровича расставили мебель, разобрали ящики с посудой, убрали протертые от пыли книги на полки и в шкафы, развесили по стенам ковры и картины. Иконы из старинного сундучка Сергей Петрович доставать не стал – загадал, что если все закончится благополучно, освятит дом и закажет поминальную службу, дедушки и бабушки, как ни крути, были самыми настоящими праведниками, мучениками, как и миллионы расстрелянных, погибших в тюрьмах, лагерях и на этапах, уморенных голодом и холодом подданных страшной советской империи.

     Поздно вечером, расплатившись со своими смуглыми помощниками, Сергей Петрович ощутил зверский голод - за целый день, увлекшись, он выпил только пару чашек капуччино из пакетиков, впрочем, вполне сносного. Заперев дом, он вышел на улицу и задумался – а куда, собственно, ему идти? Единственные его знакомые в этом городе – адвокат и любезный риэлтер уже наверняка ужинали в кругу семьи, бангладешцы, получив деньги, попрощавшись поклоном и сложенными вместе ладошками, уселись на свои облупленные велосипеды и бодро укатили, радуясь, наверное, хорошему улову.

    - Нанять их, что-ли, смотреть за домом? - подумал Сергей Петрович и не спеша двинулся по уходящей вдаль неширокой улице, решив зайти в первый попавшийся ресторанчик.

     Идти пришлось недалеко. Время ужина уже закончилось, завсегдатаи обсуждали за кружкой пива последние новости, кто-то смотрел по телевизору футбольный матч, парочка отчаянно целовалась в полутемном углу, отрешившись от всего земного в восторге от слаженно исполняемой прелюдии к скорому и полному обладанию.

     Сергей Петрович ткнул пальцем в картинку меню, изображавшую соблазнительную свиную рульку, слова «дабл виски» звучат одинаково на всех континентах, с пивом предстояло еще глубоко разбираться, чтобы не чувствовать себя в Чехии круглым идиотом, поэтому обошелся также интернациональным «лайт».

     - Пан русский? – осведомился официант.

     Отпираться и корчить из себя какого-нибудь шотландца не имело смысла, Сергей Петрович кивнул, никакой агрессии в отместку за 1968 год он в вопросе не уловил, да и  продолжения не последовало

     Рулька оказалась великолепной, ее хватило бы и на троих, капуста в меру проквашена, Сергей Петрович впервые за последние дни до отвала наелся, попросил принести чашечку эспрессо, расплатился, оставив умеренные чаевые, кивнул в ответ на прощальный полупоклон официанта и вышел.

     В доме он специально оставил свет в холле, чтобы не было так одиноко возвращаться, он представил себе, как в удобном вольтеровском кресле ждала бы его Марина Николаевна и на него снова накатило. Сергей Петрович не нашел ничего лучшего, как в тысячный раз повторить себе – давши слово, держись, впереди пока что неизвестность и ничего не решено, ты не знаешь кто ты – Коновалов или Попов? Пока что тебе нечего ей сказать.

     Какое, впрочем, все это имеет значение? Подлец, идиот, бросил на произвол судьбы самое дорогое, что у тебя есть, последний в жизни подарок от расщедрившегося Боженьки, поперся за тридевять земель выполнять волю отца, будто бы это имеет теперь значение для давно ушедшего в землю человека. А для тебя, имеет? Там твой сын, и ты за него отвечаешь.

     Примерно так то корил, то оправдывал себя Сергей Петрович, сидя в большом доме, окруженный предметами, знакомыми и дорогими с детства. Вот на стене копия серовской «Девочки с яблоками», там отцовская еще подборка «Нивы» за 1912 год, прижизненное собрание сочинений Льва Толстого, в столовой мебель, помнящая тепло родительских прикосновений, старинная стеклянная ваза, в которую, наверное, мама ставила подаренные отцом цветы, на маленьком столике в углу переделанная из керосиновой бронзовая лампа. Он сохранил все эти вещи, надеясь, что они оживут на новом месте, отдохнув после долгой дороги и с их помощью устроится тут родовое гнездо.

     Вот только за стеной равнодушная к тебе улица и прохожие, говорящие на чужом языке и ты никогда не станешь для них своим. Единственная надежда на то, что маленький человечек, новый Попов, да-да, Попов сумеет врасти в эту землю, заговорит на местном наречии, освоит и другие, иначе нельзя в наше время, приведет сюда любимую девушку и тогда, да, тогда станет этот дом их родовым гнездом. Может быть, все, что он затеял - не зря?

     - Ты не мог больше видеть рожи этих наследников тех самых подонков, убивших твоего деда, - сказал вслух Сергей Петрович, - а ее, самое дорогое, оставил там, где хороводят и банкуют эти сволочи?  Если с ней что-то случится, тогда один выход – в петлю.

     Сергей Петрович спрятал лицо в ладони, больше он не мог сдерживаться, глухо, не стыдясь своих слез, - нет, не зарыдал, завыл. Да и кого было стыдиться, он был один тут, в этом Богом забытом Теплице.

     Шпиц заводил будильник больше для проформы. Он давно, еще со времен срочной службы в армии привык вставать точно в заказанное время. Вот и сегодня четырех часов сна ему оказалось достаточно, умылся, побрился, а позавтракать решил после дела в известном немногим любителям месте, где готовили настоящий грузинский хаш, так что обошелся пока парой глотков растворимого кофе.

     Странное получилось совпадение, Иван Иванович устроился в той самой беседке во дворе коноваловского дома, где всего несколько дней назад поджидали его клиента топтуны из Центра. Впрочем, следить за вчерашним двойником Шпиц не собирался. Точка на экране планшета за ночь не сдвинулась с места, объект, несомненно, находился в квартире. Шпиц хотел еще раз взглянуть свежим, утренним взглядом на этого человека, чем-то он заинтересовал сыщика, чувствовалась в нем какая-то уверенная сила, одним словом, столь редкий в людях в наше время стержень. Ну и не последнее дело – надо было убедиться, что объект выйдет из дома в той самой куртке.

     Двойник покинул квартиру около шести утра, городской транспорт уже ходил во-всю, стало быть, этот человек не опасался видеокамер и, окинув внимательным взглядом двор, двинулся к остановке троллейбуса. На плотном тренированном теле была все та же темносерая ветровка. Шпиц, ругая себя за курение натощак, все-таки не удержался, надо же было чем-то занять себя на ближайшие пять минут. Потом, тщательно затушив окурок о край ближайшей урны, решил прогуляться пешочком до ближайшего метро, Университет. Кстати, в той самой неприметной шашлычной он рассчитывал увидеться с очень нужным человеком и, не откладывая, набрал номер. Интуиция, активизировавшаяся на голодной желудок, подсказывала сыщику, что совсем упускать из вида двойника не следует. Возможно, он-то и есть ключ к разгадке всей этой истории. Попозже Шпиц рассчитывал повидаться с Марией Николаевной.

     Двойник не стал брать такси, воспользовался городским транспортом, несмотря на обилие в нем камер видеонаблюдения. Он был уверен – не станет Центр объявлять на него загонную охоту – дорого, хлопотно, да и зачем? Работу вместо сгоревшей командировки за бугор не предложили, стало быть, он им без надобности. Захотят – найдут. И все же мужчина решил на пару месяцев залечь на дно, и поглубже. Но и недалеко от Москвы. Такую он поставил себе на сегодня задачу. И еще: «не имей сто рублей, а имей сто друзей». Главную часть его биографии в Центре, получается, так и не узнали. Иначе постарались бы удержать у себя.

     Не торопясь, на троллейбусе и на метро с пересадкой двойник добрался до станции «Улица 1905 года», прошел пешком до входа на Ваганьковское кладбище, не заходя в ворота свернул вдоль забора направо и метров через триста, у бензозаправки, убедившись, что рядом никого нет, ловко махнул через невысокий забор и уверенно зашагал между могил по узкой тропинке. Почему-то именно здесь, на кладбище, он постарался не попадаться на глаза охранникам в черной униформе и  в поле зрения камер.

     Те, кого он искал, устроились на привычном месте, в заросшем травой, давно забытом родственниками решетчатом металлическом павильоне с двумя покосившимися мраморными ангелами и поминальным, тоже мраморным столиком. Трое загорелых крепких мужчин в одинаковых робах, полулежали прямо на траве вокруг столика, завтракали. Видно, могильщики – лопаты были сложены тут же, в углу. Появление двойника их не удивило, один из рабочих подвинулся, освобождая место, налил полстакана водки, подрезал еще колбасы и хлеба. Натюрморт дополняли зеленый лук, вареные яйца и малосольные огурцы. Молча чокнулись, выпили. Двойник со вкусом похрустел огурцом, быстро умял пару бутербродов с колбасой, но от второй отказался.

     - Батя уехал в отпуск неделю назад, оставил тебе кое-что, - сообщил мужик лет сорока пяти, с обильной сединой в коротко стриженых волосах, видимо, старший в этой компании, - вы, мужики, идите, мы тут чуток потолкуем.

     Двое рабочих, не говоря ни слова, поднялись, кивнули двойнику, взяли лопаты и не спеша удалились. 

     - Ты поешь еще, чай вон есть, в термосе - предложил седой, - я сейчас вернусь, здесь недалеко, – и тоже поднялся.

     - Мне бы Интернет, - попросил двойник, - и если есть, чистую флешку.

     - Сделаем, – ничуть не удивился седой.

     Двойник с наслаждением вытянул ноги, расслабился, подставил лицо солнышку и закрыл глаза. В самом деле, кого можно опасаться на кладбище, не покойников же?

     Седой отсутствовал минут пятнадцать, не больше, протянул двойнику небольшой пластиковый пакет, перехваченный крест-накрест скотчем, планшет в черном плотном футляре, и снова устроился за столиком.

     Двойник, не таясь от седого, освободил пакет от скотча, вынул их него новенький паспорт, водительские права, карточку медицинского страхования, удостоверение ветерана боевых действий и не слишком толстую пачку долларовых бумажек. Пакет он сунул в задний карман джинсов и включил планшет.

     - Я пойду пока, - сказал, поднимаясь седой, ты отдыхай, - загляну минут через сорок.

     - Ага, - откликнулся двойник, еще раз посмотрев в паспорт, - а я Гаврилов, Игорь Евгеньевич Гаврилов.

     - Вот и славно, - отреагировал на сообщение седой, - будем знакомы, Никонов, Геннадий Петрович.

     Гаврилов набрал в поисковике «интимные знакомства без обязательств», внимательно просмотрел объявления, прочесал еще пару аналогичных сайтов и через двадцать минут нашел подходящее, с фотографией дамы лет пятидесяти пяти у старенького автомобиля и большой, но недостроенной дачи. Огляделся и сделал селфи на фоне кладбищенской березки так, чтобы не было видно мобильных плит и оградок, перегнал картинку с сайта и фотографию на флешку и выключил планшет. Оставалось дождаться седого.

     - Ну что, порядок? – поинтересовался Никонов, увидев закрытый планшет.

     - Передай привет Бате, и спасибо за все, - ушел от ответа Гаврилов, - устроюсь, дам знать.

    - Удачи, - откликнулся Никонов и протянул загрубевшую от каждодневной копки руку, в этом сообществе не привыкли расспрашивать и разглагольствовать, даже после поллитра совместно выпитой водки, потом порылся в нагрудном кармане рубашке и отдал Гаврилову квадратик плотной бумаги с номером телефона, - Батя просил оставаться на связи, осенью выборы, всяко может обернуться.

     Человек, которого они называли Батя, двадцать лет назад завербовал Гаврилова, когда тот еще был, по правде сказать, только подающим надежды салагой, один-единственный на свете знал его агентурную кличку, и только он мог передать ее другому человеку. Одновременно кличка была паролем - к тому, кто его произнесет, Гаврилов поступал в полное и беспрекословное подчинение.

    Гаврилов покинул кладбище, не таясь, через главный вход, в ближайшем отделении «Сбербанка» поменял триста долларов на рубли, увидел вывеску «Евросеть», купил, предъявив новенький паспорт, недорогой смартфон, перегнал на него свое фото на фоне березки и отправил на почту Зинаиды Петровны – так звали женщину с сайта знакомств. Затем Гаврилов не спеша прогулялся в сторону метро «Баррикадная», зашел в попавшееся по дороге кафе и заказал чашечку эспрессо – хотел убрать оставшейся во рту привкус водки. Двойник не рассчитывал на быстрый ответ, его могло и вообще не быть. Но почему-то ему хотелось, чтобы сработал именно этот вариант и он решил подождать полчаса. Эсэмэска с адресом пришла через двадцать пять минут, Гаврилов улыбнулся миниатюрной, как статуэтка, чернявой официантке с раскосыми глазами, нараспев негромко произнес в такт своим мыслям – «Ах ты Зинка, корзинка», посмотрел расписание электричек Киевского направления, расплатился и вышел из кафе.

     Шпиц славно позавтракал большой пиалой густого наваристого хаша с горячей лепешкой, попросил принести чаю, его подавали в заведении в больших расписных фаянсовых чайниках, и некоторое время смотрел осоловевшими глазами на блюдечки с колотым сахаром, медом и пахлавой. Стыдно признаться, но уставший за последние двое суток детектив банально задремал и не заметил, как за его столик присел человек лет пятидесяти с совершенно неприметной внешностью, «серый, как моль». На такого посмотришь и сразу забудешь, будто его и не было. Первое впечатление,  в который уже раз, истине не соответствовало. Человечек этот славился в свое время на весь МУР как самый умелый филер, больше того, обладал даром перевоплощения и умел влезть, что называется, в душу любому фигуранту. Чаще всего его называли по прозвищу - Перепел, от фамилии Перепелкин. Вот этого самого Перепела-Перепелкина и поджидал в заведении Шпиц.

     - Поешь чего-нибудь? – предложил Шпиц.

     - Завтракал, - отказался Перепел, и поинтересовался, - кто?

     Прежде, чем ответить, Шпиц все-таки попросил принести еще один чайный прибор.

     - ФИО настоящие или липовые, ни еще какие-нибудь установочные данные мне не известны, а вот личико ты запомни, - Шпиц показал наружнику фотографию Коновалова.

     - Хорошее лицо, не бандитское, - выдал комментарий Перепел.

     - Думается мне, он из войск дяди Васи, но это догадка и на твои выводы влиять не должна. Насчет того, бандитская она или не бандитская, мы-то с тобой хорошо знаем, насколько в этом мире все условно. Особенно теперь, когда губернаторы по фене ботают, и на все  государственные должности свой прейскурант имеется.

     - Натурально. Излагай задачу.

     Шпиц взялся за ноутбук, открыл крышку, еще вчера вечером он увеличил карту Москвы до размеров экрана, теперь захватил Новую Москву и область. Звездочка светилась где-то между станциями Селятино и Рассудово Киевской железной дороги.

     - Здесь, наверное, кроме старых поселков, с десяток садовых кооперативов, всяких там «Ручейков» и прочее. Можно предположить, что он заляжет в каком-то из них, снимет комнату, хотя, думается, скорее всего, сидеть без дела или грибы собирать не будет, найдет какую-никакую подработку. С его славянской внешностью он тут  в глаза бросаться не будет. Но мне очень нужно его найти и понять, что он там делает. И, повторяю, хотелось бы услышать твое суждение об этом человеке.

     - Контакт?

     - Категорически исключено. Поезжай завтра, дай ему время устроиться. Понаблюдай издалека, составь свое мнение и бегом назад. Звони в любое время дня и ночи, - Шпиц порылся в кармане и протянул Перепелу несколько пятитысячных купюр, - на расходы.

     - Бывай, - лаконично откланялся Перепел.

     Шпиц знал, что опытный наружник не подведет. Теперь самое время было спокойно посидеть и подумать. Первое, что он решил для себя – Марию Николаевну беспокоить больше не надо, пока во всяком случае. Приглядывать – это да, а расспрашивать о делах Сергея Петровича не стоит. Помниться, клиент что-то рассказывал о банке и своем приятеле по имени Николай Николаевич, том самом, с кем Шпиц видел его в «Двоеточии». Больше того, значительная часть состояния Сергей Петрович вложил в этот банк, а потом не без выгоды вышел в кэш. Может, тут и разгадка. В наши дни и за гораздо меньшие суммы не заморачиваясь лишают жизни, вон сколько стариков за квартиры порешили. А тут миллионы. Только кто? Не те ли, кто поселил этого фигуранта в коноваловской квартире? Тепло, Ваня, тепло.

     Шпиц закрыл ноутбук, взял в руку телефон, отправил короткую эсэмэску и снова закрыл глаза. Конца краю этому не  будет, такая уж профессия.           

     «Люди – наш капитал» - любили при каждом удобном случае прокламировать те, кто с легкостью превратил в лагерную пыль сотни тысяч своих соотечественников. Шпиц отличался от основной массы бывших коллег именно тем, что старательно коллекционировал людей, обладавших уникальными знаниями и умениями в самых разных областях деятельности. Ему мог пригодиться профессор Тимирязевки, всю свою жизнь изучавший почвы средней полосы России или сварщик, владеющий аппаратом, как покойный Ростропович виолончелью. Люди эти были хорошо известны в своей среде, увлеченные и  небогатые, - потому что, гений, как правило, цены себе не знает.

     Шпиц ожидал сейчас как раз такого человека. Фамилия его скажет кое-что лишь ограниченному кругу людей, очень редко его в качестве эксперта приглашают разные СМИ, несколько лет назад он умудрился найти спонсора и составил двухтомник интервью с банкирами, начиная с перестройки и появления в России первых коммерческих банков. Большинство этих людей теперь днем с огнем не найдешь – кто-то на кладбище, кто-то беззаботно пирует на собственных яхтах, кто-то в бегах, а кто-то и на нарах. От многих только и остались эти сказанные когда-то слова, почти как крохотные косточки от некогда огромных доисторических животных. Правда, объединенные под одной обложкой увлеченным летописцем он дают возможность увидеть не только картину, но и почувствовать аромат той неповторимой уже эпохи…

     Эксперт принял приглашение Ивана Ивановича умять по шашлычку, но от выпивки отказался и, одолев последний кусочек ароматной баранины, вопросительно посмотрел на детектива, разливавшего по пиалам свежую порцию крепкого чая. 

     - Итак, кто на этот раз у нас на прицеле?

     - Пока ничего конкретного, подозреваемых нет, я ведь на пенсии…

     - Не темните, Иван Иванович, отставных чекистов и ментов не бывает, - эксперт повторил набившую оскомину расхожую фразу.

     - Вам что-нибудь говорит фамилия Смирнов? – не стал ходить вокруг да около Шпиц.

     - Какой из них, старший или младший? – прозвучал уточняющий вопрос.

     - Тот, что банкир.

     Шпиц не упоминал в разговоре имени собеседника, такой между ними существовал давний уговор.

     - Понятно. Докладываю, как выражаются в ваших кругах. Николай Николаевич Смирнов–старший. Банкир первой волны, в прошлом крупный госплановский начальник. Объединил капиталы госпредприятий, теневиков, а затем и снимавших в то время кожанки и малиновые пиджаки бандитов. Банк поднялся из третьей сотни в первую. Несколько дней назад скоропостижно скончался. Год за годом уменьшал свою долю, а перед смертью и вовсе уступил, как говорят знающие люди, свои акции каким-то офшорам. Вроде бы, есть там Британские Виргинские острова, Багамы, ну и Лихтенштейн, как же без него. Тут дело пока темное, надо ждать годового баланса, может тогда что-то прояснится.

     - Убийство не просматривается? – Шпиц предположил крайний вариант.

     - Доказать это, если что-то и было, очень сложно. Николаю Николаевичу исполнилось недавно девяносто пять лет. Правда, опять-таки, знающие люди говорят, что на здоровье он не жаловался. Но ведь и наука не стоит на месте, каких только ядов не напридумывали. Дело Ивана Кивелиди помните?

     - Так кто же все-таки стоит за этим? – Шпиц кивнул, с памятью у него было все  порядке. Но он ждал ответа на свой вопрос, слишком давно знал собеседника, темнить тот не любил.

     - Самому интересно.

     - А фамилия Коновалов Вам что-нибудь говорит? – скорее наугад спросил сыщик.

     - Конечно. Потомственный кооператор, состоятельный человек, многолетний пайщик смирновского банка, не так давно продал долю и вышел из Совета директоров. Кстати, очень неплохо наварил.

     - Получается, надо бы узнать, кто стоит за офшорами и кто там конечные бенефициары, – подытожил Шпиц.

     - Совершенно верно, вот только тут я Вам не помощник, не моя специальность. Конечно, что-то могут знать ребята, занимающиеся расследовательской журналистикой. Но этот путь рискованный – никогда не знаешь, кому они могут слить Ваш интерес, вот и засветитесь. Впрочем, Ваши коллеги по борьбе с преступностью не намного лучше...

     - Врубим-ка еще по чаю, - предложил Шпиц, давая понять, что деловая часть встречи завершена. Проводив эксперта, он планировал проехать на почту, посмотреть, нет ли чего новенького в ящике, а попозже вечером навестить двор, где жила Мария Николаевна, убедиться, что окна светятся и под навесом стоит, целый и невредимый, ее автомобиль. Да и прогуляться не мешало, совсем задницу отсидел в этом кафе. Детективу, кстати, лучше всего думалось во время пеших прогулок, вот и предстоящий разговор с двойником Коновалова следовало обдумать тщательно, парень,  судя по всему, непростой. Интересно, кто все-таки за ним стоит, не сам же он завалился в квартиру Коновалова. Правда, спешить тоже не следует, посмотрим, что принесет в клюве Перепел.

     Зинаида Петровна три года назад потеряла мужа. Прожили вместе тридцать пять лет, по мнению многих, хорошо, дружно. И на тебе - сгорел мужик за один месяц, как свечка. Коллеги ее жалели, но время настало такое, что решает теперь один человек – собственник, поэтому на пенсию ее отправили день в день, дали, правда, шестимесячный оклад, по нынешним временам весьма щедро. Тут все понятно – приехала в Москву дальняя родственница, надо устраивать, вот и устроили на место Зинаиды Петровны. Как-то сразу все навалилось, разладилось и с детьми, в квартире тесно, внуки, оставаться в роли подай-принеси, нет уж, увольте!

     Когда был жив муж, мечтали заканчивать свой век на даче, строили потихоньку, да вот недостроили. А дом получался хороший – канализация, газ, водопровод – редкость в Подмосковье. И оставалось не так уж много – утеплить, оббить модным нынче сайдингом и живи хоть круглый год. Зинаида Петровна поставила своим условие – дом я доделаю и это МОЙ дом, а вы – живите, как хотите. К тому же повернулось так, что отошел их поселок к Новой Москве и Зинаида Петровна собиралась, завершив летне-осенние хлопоты, оформить прописку по ул.Фруктовая, д.63. И чтобы без приглашения никто сюда – ни ногой! Проживу и без вас, скромно, на пенсию, зато никому не буду должна.

     Можно, конечно, было горе горевать и дальше, стареть и поддаваться всяким болячкам, а можно продолжать жить. Каждый тут решает сам. Глядя иногда на себя в большое зеркало, Зинаида Петровна думала – не яблочко наливное, конечно, но еще хоть куда. Грудь, попа, бедра вполне. И признавалась в одинокие бессонные ночи – хочется мужика, хочется, аж до стона, до спазм там, где его ждут. Вот и по телевизору говорят, что на Западе пожилые регулярно занимаются сексом и после семидесяти. Это дураки придумали, кто сам тогда не жил, что в СССР секса не было, чушь собачья. В Советском Союзе презервативов хороших не было и место надо было найти, а уж если звезды сошлись, гуляли во-всю, только держись. Зинаида Петровна вспоминала иногда нечто эдакое – кровь горячо приливала в голову.

     В первую неделю откликнулись на ее объявление одни старички – мухоморы и приживальщики. Из тех, кто ходит на встречи «Кому за пятьдесят», цедит там безалкогольные коктейли и разговоры разговаривает. В общем, импотенты. Нужен был мужик в соку, рукастый, чтобы и сам гвозди умел забивать и нанятых таджиков в кулаке держал. Лето пролетит быстро, пойдут осенние дожди, надо успеть с дачей до холодов. Ну и чтобы в постели не подкачал.

     В свою очередь, Гаврилов, поглядев на вышедшую ему навстречу Зинаиду Петровну сразу понял, что не ошибся – здесь он был нужен вдвойне, и днем, и ночью. Неотделанный дом и изношенная старая «Нексия», это он увидел еще на фото, требовали, чтобы ими занялись, и как можно скорее. Зинаида Петровна, хоть и прямо с огорода, старухой не выглядела, на загорелом лице ярко светились живые голубые глаза. Но особенно приглянулась Гаврилову фигура – таких женщин ценили раньше в крестьянских семьях, костяк хоть куда, основательный, ноги с крутыми бедрами и крепкими икрами уверенно топтали землю, упругий широкий зад приспособлен рожать хоть в поле, хоть на лавке в бане, грудь ждала уверенной мужской ладони. На вид хозяйке больше пятидесяти не дашь, а то, что по паспорту было на шесть-семь лет больше, значения не имело. Разница у них получалась лет двенадцать, ну и что из того?

     - Игорь, - представился Гаврилов.

     - Зинаида, - ответила хозяйка дома, - проходите, мойте руки, сейчас будем обедать...

     -Ты меня прости, Коля, - промурлыкала за утренним чаем Тамара, - я тебя вчера волновать не хотела, ты и так перевозбудился с этим Степаном Николаевичем…

     - Не тяни, - Николай Николаевич и не думал сердиться, разве можно зло держать на такую бабу, ее бы сам Кустодиев на руках носил и красок не жалел.

     - В почте письмо от твоего сына.

     - Что пишет? – Николай Николаевич разительно отличался от себя, лежавшего под капельницей всего-то пару дней назад, волноваться он, во всяком случае, и не думал. Какой-то переворот совершался в нем в эти дни, наверное, энергия молодого женского тела заряжала его, так вливает мощь в старый аккумулятор электрическая сеть.

     - Интересуется твоим здоровьем. Что ответить, давай я настучу, - предложила Тамара.

     - Ни в коем случае. Никаких переговоров без Шапиро. Ни слова, ни полслова.

     - А кто это? – задала резонный вопрос Тамара.

     - Два мира свяжет один Шапиро, - пошутил Николай Николаевич, - адвокат моего отца, вот допьем чай, позвоним ему и договоримся о встрече.

     - А как же мои шмотки? – Тамаре хотелось поскорее разделаться со съемной комнатой  и тем самым еще прочнее утвердиться рядом с Николаем Николаевичем.

     - Покрась губки и заказывай машину, я-то готов, - Николай Николаевич с удовольствием шлепнул Тамару по соблазнительной заднице, придавая необходимое ускорение, любят же бабы возиться с макияжем, - иди-иди, чашки я сам помою.

     Квартирная хозяйка хотела было что-то выговорить Тамаре про ее отсутствие, но осеклась, увидев входящего вслед за разбитной квартиранткой солидного пожилого мужчину. Залог, правда, не вернула – ее право, Тамара съезжала, не предупредив, да еще раньше срока.

   Николай Николаевич не стал садиться, прислонился к дверному косяку и молча наблюдал, как Тамара перебирает свое барахло, вопросительно поглядывая на любовника. Если Николай Николаевич кивал, вещь укладывалась в видавший виды чемодан, если выразительно кривил губы – летела на пол. Так что хозяйке достались еще и джинсы со стразами и модными дырами на коленках, и футболки с сердечками. Николай Николаевич предпочитал строгий стиль.

     Такого же старого строгого формата оказался и многолетний адвокат Николая Николаевича-старшего – Яков Михайлович Шапиро, для Смирнова-младшего с детства просто дядя Яша. Николай Николаевич молча выслушал вступительный сочувственный монолог старого адвоката, Тамара в кабинете устроиться не посмела, подала чай-кофе, а потом держалась поблизости, ушки на макушке, меняла посуду и пепельницы.

     - Не удивляйтксь, Николай, мы с Вашим отцом люди старой формации, у нас всегда в прихожей наготове чемоданчик с бельем и сухарями, так нас приучили. Так что дела  Николай Николаевич оставил в полном порядке и за будущее Вы можете не беспокоиться. Знаете, старики всегда держат наготове смертный комплект, так и тут. Я Вам передам несколько папочек, Вы их внимательно изучите и мы еще раз встретимся, там все по темам, то есть по счетам и юридическим лицам, разобраться несложно.

     - Объем наследства Вы приблизительно не прикидывали?

     - Я не финансист, но, думаю, бедствовать Вам не придется, а суммы ведь зависят от конъюнктуры, курсов валют и прочего.

     - Вы мне скажите, дядя Яша, - отец добровольно отдал банк, и если так, то почему? – Николай Николаевич, признаться, не ожидал ответа на свой вопрос, но не задать его не смог, не удержался.

     - Отвечу как юрист, - глядя на Николая Николавевича серыми водянистыми от старости глазами, - круглый как шар Шапиро выпрямился в уютном кресле и тщательно выговаривал слово за словом, - передача произведена с участием нотариуса, посчитавшего Вашего отца вменяемым и дееспособным. Остальное – субъективные мнения.

     - Как я понимаю, оспорить сделку вряд ли возможно...

     - Именно это я и хотел сказать, - кивнул Шапиро, - хотя в юридической практике встречаются вновь открывшиеся обстоятельства, но это решать Вам.

     - С этим договорились, - не стал развивать скользкую тему Николай Николаевич, - а кто, кстати, представлял покупателя?

     - Степан Николаевич Максименко, у него имелись все полагающиеся доверенности.

     - Мне, наверное, понадобится Ваша помощь еще в одном вопросе, - решился Николай Николаевич, – скорее всего, предстоит бракоразводный процесс.

     - Ну что же, - ничуть не удивился старый еврей, - тогда примите один совет. Оформите эту очаровательную даму экономкой, причем официально, через соответствующее агентство. Глупо терять деньги на пустом месте, - произнес Шапиро, улыбнулся понимающе, и встал, чтобы откланяться.

     - Коля, ты знаешь, - нашла, наконец, случай признаться Тамара, - ведь мне твой адрес дал этот самый Степан Николаевич.

     - Понятно, - рассеянно произнес Николай Николаевич, думал он, по правде сказать, о другом, - ты вот что, Томочка, отбей Сереже по электронке просьбу дать нам координаты этого его мента, напиши: «человека, которому ты поручил реставрировать церковь в Юрьевке». Так и напиши, потом объясню, что к чему.    

  

3.

     Сергей Петрович не зря, получается, крутился несколько лет в общем бизнесе с иностранцами. И с первой минтуты, после того как пожали друг другу руки с американским Поповым в лобби гостиницы «Хилтон», понял, что взял верный тон, заявив, что все расходы по экспертизе и прочие накладные берет на себя. Внимательный взгляд серых глаз американца просигналил, что русский поступил правильно. Сергей Петрович не собирался играть роль бедного родственника. Он хотел сразу расставить точки над «и», постарался дать понять, что прилетел за тридевять земель по делу, а совсем даже не по велению таинственной и весьма поистрепавшейся за годы коммунизма русской души. Как-то так получилось, что они оба прониклись ощущением, что поняли друг друга и нашли общий язык, мешая русские и английские слова.

     Предполагаемый двоюродный брат не выламывался из общегопринятого представления о состоятельных американских пенсионерах – белозубая искусственная улыбка, коротко стриженые седые волосы, свободный крой спортивной одежды. Дорогие часы и унивеситетский перстень с голубым камнем. Только заинтересованный наблюдатель мог уловить некоторое сходство с русским собеседником – цвет глаз, породистый нос с горбинкой, хороший гвардейский рост, поджарость, свойственная людям с родословной и отсутствие признаков старческой отечности на лице, что говорило о правильном образе жизни без злоупотребления спиртным и табаком. Внимательный наблюдатель, пожалуй, мог бы допустить близкое родство двух пожилых людей из стран-антогонистов, но такового в многолюдном холле гостиницы не нашлось. Да и сами они признавались потом, что никакого «зова крови» не ощутили. Неосознанную взаимную симпатию, может быть, но не более того.      

     Сергей Петрович, теперь на несколько дней Серж, и Пит расстались у ступенек известной клиники. Первым сел в такси Пит, а за ним, в следующее, Сергей Петрович. Условились через неделю встретиться здесь же, в ресепшн, на случай плохой погоды. Сергей Петрович купил в холле гостиницы путеводитель по Нью-Йорку, взял в баре стакан свежевыжатого апельсинового сока, достал маленький блокнот и стал составлять расписание на неделю – музеи, обязательные Статуя Свободы и смотровая площадка на Эмпайр Стейт билдинг, вечером кино и непременно пара бродвейских мюзиклов и клубы с популярными мелодиями пятидесятых годов. О живой негритянской музыке он мечтал давно, со времен часа джаза на Голосе Америке, когда к трещащим от глушилок приемникам прилипали все мало-мальски стоящие советские молодые люди и их верные подруги. О «Терра Блюз» и «Смоллз» он прочитал еще в Москве во всезнающем Интернете. И еще, оказывается, в Нью-Йорке ловят лобстеров и готовят в ресторанчике, что прямо так и называется –«Ред лобстер».

     Сергей Петрович предусмотрительно постарался нагрузить себя впечатлениями под самую завязку, только так можно было хотя бы на время отодвинуть тревожные мысли о том, что происходит в Москве, обойтись без снотворнного на ночь или заменяющего таблетку стакана виски. Сообщения от Шпица и Николая Николаевича он получил еще накануне, открыв лэптоп в гостиничном номере. То, что написал Шпиц, не столько удивило, сколько зримым образом подтвердило давнюю доморощенную теорию о том, что за все хорошее в жизни следует расплата, особенно в России. Стоит только высунуться, обозначить, что у тебя есть что-то, чего нет у большинства окружающих, да и просто, как иногда думал про себя Сергей Петрович, выйти на улицу со счастливой улыбкой на лице. Желающие привести тебя к общему знаменателю найдутся в три секунды. Недаром отец с детства приучил не выделяться в толпе, ничем и никогда, даже кляксой на пионерском галстуке - тут же рискуешь прослыть вольнодумцем и предателем дела Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, далее по списку.

     Ответ Николаю Николаевичу потребовал некоторых, недолгих, впрочем, размышлений. Сразу вспомнились новые партнеры Смирнова-старшего, легко угадываемое для опытного глаза происхождение их капиталов. Тогда Сергей Петрович не стал заморачиваться чужой проблемой, но теперь, похоже, намечался третий акт Марлезонского балета. Первые два – перехват банка и смерть старика – дело, конечно, в Москве обычное, бизнес, ничего личного, но послание младшего Смирнова ничем иным, как криком о помощи, квалифицировать было нельзя. Сергей Петрович вспомнил с улыбкой их недавние посиделки в немудрящем кафе, сексапильную Тамару-официантку и подробно написал, как, не привлекая лишнего внимания, найти старого сышика. И подумал, конечно, давно ведь жил в московских джунглях, что все это каким-то образом связано – слежка за ним самим, сигнал тревоги от старого приятеля и цель нынешнего вояжа за океан. Вот только каким? Тревогу за маленькую женщину Сергей Петрович постарался убрать в дальний угол сознания. Но избавиться от нее, он хорошо это знал, не получится, оставалось только ждать. И еще надеяться на способности, хватку и порядочность Шпица.

     Сергею Петровичу стало тесно в гостиничном номере, он выглянул в окно, но кроме  автомобильных огней и всполохов рекламы далеко внизу и светящихся окон соседних небоскребов ничего не увидел. Накинул свитер на плечи, сменил тапочки на мягкие замшевые мокасины, положил в карман мобильник и насколько десяток на всякий случай и направился к лифту. Как ни странно, людей на улице было немного, да и то сказать, полвторого ночи. Стараясь запомнить дорогу, Сергей Петрович обошел отель, постоял у небольшой церкви, чудом сохранившейся среди исполинов из бетона и стекла и тут уловил манящий запах горячих сосисок. Пожилой усталый негр в красной бейсболке и белом переднике стоял, засунув руки в карманы, у тележки с хотдогами. Ароматный пар из-под крышки напомнил Сергею Петровичу, что последний раз он ел в самолете, а пригласить предполагаемого двоюродного брата в ресторан отметить встречу он поостерегся, вот и остался голодным. Сергей Петрович получил у негра две булки с сосисками, пакетик горчицы, бумажные салфетки и бумажный же пакет с рекламным текстом. Подумал о том, чем все это запить и вспомнил про мини-бар в номере. Вот так и получилось, что первый вечер в Нью-Йорке Сергей Петрович отметил, сидя в кресле перед телевизором с банкой безалкогольного пива и с аппетитом уплетая хот-доги. Совсем по-американски. И заснул легко, несмотря на полный желудок        

     Шпиц уже в который раз перехватил Марию Николаевну на парковке, поздоровался и осведомился, нет ли новостей.

     - Если Вы имеете в виду коллег из Мосгаза, - съязвила Мария Николаевна, - то больше никто не заходил и не звонил, - женщина внимательно посмотрела Шпицу в глаза, словно хотела загипнотизировать, благо была с сыщиком одного роста и вздохнула, - из Америки ничего, и добавила не без ехидства, - а борода Вам шла, зря Вы ее сбрили.

     - Может, на службе что-то необычное? – Шпиц с досадой отметил про себя недопустимый профессиональный промах, а косвенный намек на молчание Сергея Петровича проигнорировал..

     - Откуда Вы узнали? – удивилась Мария Николаевна, - в самом деле ясновидящий. Ходят слухи о какой-то внеплановой проверке, то-ли фирму собрались продавать, то-ли генеральный уходит. Но толком никто ничего не знает.

     - Получается, первым делом проверяющие придут в бухгалтерию, то есть к Вам, - сделал очевидный вывод сыщик.

     - Есть еще финансовый директор.

     - Скажите, у Вашей матушки имеется загранпаспорт? – Шпиц оставил без внимания последнюю фразу, да-да, по звону тревожного колокола спасают стариков и детей, тех, кто не может за себя постоять.

     - Есть, мы с мамой прошлой осенью в Турцию ездили.

     - Замечательно, - обрадовался Шпиц, - к сожалению, подготовить маму к перемене мест нет времени, а Вам, Мария Николаевна, сегодня же, не мешкая, следует взять больничный.

     - Вы что, серьезно? - Мария Николаевна, чтобы скрыть волнение, полезла в сумочку и зачем-то достала оттуда совсем ненужные ей сейчас очки.

     - Более чем, - Шпиц решил, что чуть-чуть давления не помешает, - Вы возьмете больничный, сообщите об этом на работу и в городскую квартиру заедете только за документами, потом, не задерживаясь, сразу на дачу. К телефону не подходите. Завтра рано утром подъедет мой товарищ, легко запомнить, Перепелкин и вывезет из города в безопасное место. У него старый Опель-Пассат серого цвета. Не узнать невозможно. Имейте в виду, все действительно очень серьезно.

     - А вы что же? – Мария Николаевна подумала, что все это как-то связано с Сергеем Петровичем, что что-то важное он от нее скрыл и задала еще два более чем уместных вопроса: – с ним все в порядке? - и, словно спохватившимь, что выдала свои чувства в общем-то малознакомому человеку, – а маме я что скажу?

     - Отвечаю в порядке поступления вопросов, - детектив решил, что главного он добился и незачем больше повышать градус разговора, - я и так засветился, тут кругом камеры понатыканы, а я, как Вы справедливо заметили, бороду невовремя сбрил. С Сергеем Петровичем все в порядке, а маме в качестве лапши на уши что-нибудь сами придумаете, девушки это умеют. И вот еще что, - счел нужным добавить Шпиц, - вещей берите по минимуму, никаких чемоданов, теперь все, что угодно и где угодно купить можно. Как только будет что-то от Сергея Петровича, я с Вами свяжусь.    

     Шпиц с минуту смотрел вслед отъезжающему автомобильчику. Эта женщина мало того, что красивая, еше и с перчиком, ее бы на руках носить, а он вон как разговаривает, с нажимом, как с нерадивым подчиненным. И с бородой, старый пень, прокололся. Шпиц покачал головой и направился к метро, нужно было заглянуть в абонентский ящик на почте. Теперь вот еще и отбить телеграмму старому другу в Белоруссию. Перепел довезет дам до Смоленска, посадит в поезд, а в Минске их встретят  и спрячут так, что сам черт не найдет. Партизанский край, они там к такому привычные.

     Удача в очередной раз за эти суматошные дни улыбнулась сыщику. И не в том было дело, что, по всей видимости, наклевывался еще один небезденежный клиент. Главное, подход к Николаю Николаевичу нарисовался прямой, не нужно было ходить вокруг да около и задавать наводящие вопросы.

     И вот что еще отметил внимательный к деталям Иван Иванович, разглядывая и так и эдак четвертушку бумаги, вынутую из конверта. Писал Смирнов сам, от руки - значит, был уверен - конверт попадет в руки именно ему, Шприцу. Встречу назначил в людном месте, в Третьяковке, в один из ближайших трех дней, между часом дня и двумя. Если его обложили сверхплотно, в чем Шпиц сильно сомневался, вычислить наружку труда не составит. Конечно, грим не помешает, он-то знает Смирнова в лицо, а тот его нет. Ну и еще подъехать к музею пораньше, эдак за часок, посидеть и покурить у входа на лавочке. Скупые строчки письма говорили о том, что Сергей Петрович воспринял его информацию на полном серьезе, да и Смирнов-младший не зря в юности читал запоем детективные романы. На всякий случай в письме был указан адрес покойного Смирнова-старшего, там в подъезде имелся, конечно, почтовый ящик.

     К встрече со Смирновым, сказал себе Шпиц, нужно пдготовиться особо, он представлял ее молниеносной, как учат агентов разведки - не теряя зря ни секунды, задать один-единственный, главный вопрос и немедленно разойтись в разные стороны.

     Как по заказу в кармане брюк затрещал мобильник, на связи был Перепел, говорил звонким голосом, надышался, наверное, свежего воздуха.

     - Клиент просто-таки гигант, - доложил Перепел, - днем работает, как вол, а ночью кровать так и ходит ходуном, на весь кооператив слышно. Аж завидки берут...

     - Ты не очень-то веселись, - одернул филера Шпиц, - давай подробней и по делу.

     - Ошибся ты в одном, не «Ручеек», а «Дружба», километра два от Рассудова, участок 184. Хозяйка – Сергеева Зинаида Петровна, пятьдесят семь лет, пенсионерка. Я бы, как и фигурант, тоже не отказался. Но, честно сказать, не сдюжу, баба будто пропущенные лет десять наверстывает. А парень этот с утра до ночи и сам работает и за бригадой таджиков присматривает.

     - Баба меня не интересует, - отмел ненужные подробности Шпиц, - что ты о фигуранте думаешь?

     - Десантура, спецназ. С позиции силы наезжать бесполезно, не откроется.

     - Надолго он там, как думаешь? – именно это и было важно Шпицу на сегодняшний день.

     - Мне его контакты неизвестны, - резонно заметил Перепел, - а так с этой Зинаидой можно не один год вполне себе комфортно прокантоваться. Да и работы там полно, летом ремонты всякие, зимой – сторожить. Но только такие люди обычно в какую-то систему встроены. Один условный сигнал – и поминай как звали.

     - То-то и оно, - отозвался Шпиц, - ладно, снимайся оттуда и жди звонка. Я попозже решу, где встретимся. Очередная командировка у тебя намечается, только теперь подальше, так что подготовь свой «Пассат».

     - Лады, – ответил прочно забытым словечком из пятидесятых годов Перепел, - конец связи.

     На третий день знакомства с Зинаидой, уже поздно вечером Гаврилов отпустил таджиков, взял старенький велосипед, побелевшую от многочисленных стирок брезентовую штурмовку, мыло с мочалкой, первое попавшееся полотенце и отправился на пруд. Хотелось побыть одному, привести мысли в порядок, да и душ, конечно, хорошо, а вечерняя вода-парное молоко еще лучше. Баньку ему только предстояло соорудить. Управиться бы до осенних заморозков с домом, понятно, что вечно с погодой везти не будет, зарядят дожди и все пойдет медленнее, с натугой.

     Вечер был хорош, заря красной полоской догорала над недалеким лесом, постепенно прячась за верхушки старых елей и высветился на еще голубеющем небе фарфоровый матово светящийся месяц. Гаврилов быстро разделся, с шумом, поднимая тучу брызг, бросился в воду, проплыл уверенным кролем метров двести к противоположному берегу, вернулся, взял мыло и с наслаждением стал тереть тренированное тело грубой мочалкой.     

     У пруда было безлюдно, Гаврилов подумал было развести огонь на старом кострище, но оставил эту идею – яркое пламя всегда привлекает зверей и людей. Зверей Гаврилов не боялся, да их тут и не было, а с людьми ему сейчас дела иметь не хотелось.

     Шпиц с Перепелкиным не ошиблись – Гаврилов действительно служил в спецназе, прошел огни и воды, вот только с медными тубами не заладилось. В общем, перебивался с хлеба на квас, к бандитам идти душа не лежала, в какой-нибудь ЧОП тоже – те же бандиты, наряженные в дурацкую форму и охраняют таких же бандитов, только богатых. Пристроился к ребятам на кладбище. Там-то его и отыскал Батя и предложил зарубежную командировку. Свел со Степаном Николаевичем и оказался Гаврилов в загородном пансионате, из трех корпусов в двух лечили тронувшихся умом, в третьем жил персонал и там же поселили Гаврилова. Ежедневно к нему приезжала женщина-преподаватель, занимались английским языком, этикетом, даже танцами. Одевался Гаврилов там не в ношеные джинсы, а в тройку с галстуком, появились запонки, дорогие часы. Мягкая шляпа, платок в кармашке пиджака, зонтик – все как положено. Научился вставать при появлении женщины, узнал, когда нужно снимать шляпу в лифте, а когда нет, как едят рыбу, мясо и овсянку. Понял, что зачем-то делают из него джентльмена. Действительно, руки за два месяца помягчели, сошли мозоли и царапины.

     Зачем все это было, так и осталось для Гаврилова загадкой. Передали команду быть готовым назавтра к отлету, а куда и зачем осталось неизвестным – паспорт, билет и прочее должны были вручить в аэропорту и приказано еще было подчиняться соседу по самолетному креслу, тот должен был произнести пароль – «От Бати» и все, Гаврилов поступал в его распоряжение. Так же, без объяснений, неожиданно все отменилось, исчезла немногословная преподавательница, Степан Николаевич тоже не удостоил аудиенцией, приехала грузинка-психолог, но эти тесты для опытной десантуры – детский лепет. Потом отвезли на квартиру в Москве. И все, тишина.

     Опыт подсказывал Гаврилову, что рано или поздно все узелки развязываются, а загадки разгадываются. Батя обещел выйти на связь, значит выйдет. А так – ему и у Зинаиды было неплохо.

     Гаврилов сел на велосипед и через десять минут был дома. По чуть изменившемуся, с ноткой уважения тону Зинаиды, понял – женщина, пока он принимал водные процедуры, заглянула в его карманы, посмотрела документы и ветеранское удостоверение произвело впечатление. Ну и слава Богу, меньше будет ненужных вопросов.

     Николай Николаевич чувствовал, что дальше тянуть с письмом в Америку нельзя, но и взвешивать каждое слово надо было на аптекарских весах – потом в дело вступят адвокаты, уж они-то мастера все перетолковывать по-своему. На решение проблемы по взаимному согласию Николай Николаевич не рассчитывал, да и многоопытный Шапиро советовал исходить из худшего, он неплохо знал Ирину Митрофановну.      

     Письмо предназначалось Николе. Николай Николаевич хотел уверить сына и жену, что находится в хорошей форме, пришел в себя после печального события и занимается делами, оставленными отцом. Главное, что он хотел, чтобы уразумели за океаном – банка больше нет, вернее, он есть, но принадлежит другим людям и уступлен новым владельцам за бесценок. Вряд ли этому поверит Ирина Митрофановна, но вот явится ли она самолично, чтобы на месте оценить состояние дел или доверится адвокатам, русским ли, или наймет сразу еще и американских – все это и хотел выяснить Николай Николаевич. Забросил он и еще один крючок, написал, что собирается сдать отцовскую квартиру, тысяча-полторы баксов в такое время лишними не будут. Это к тому, что если Ирина Митрофановна проявит инициативу и сочтет их брак подошедшим к концу, но для дележки имущества объявится в столице Российской Федерации то, наверное, захочет жить отдельно или, как минимум, пустующую квартиру как можно скорее реализовать. Жить в Москве она могла и на родительской даче. Вопросов и полунамеков Николаю Николаевичу на первый раз показалось достаточно.

     Тамара несколько раз заглядывала в кабинет, пока Николай Николавевич по старинке, пером по бумаге, мучился над текстом, принесла ему кофе с молоком. Выжидала, когда он решит насчет Третьяковки. Вышло, правда, иначе.

     - Вызывай такси, Тамарочка, - распорядился Николай Николаевич, - поедем в эту долбаную твою кафешку, заберем трудовую книжку, потом на фирму, оформим тебя ко мне экономкой, будешь, - не отказал себе в удовольствии хихикнуть Николай Николаевич, - оказывать мне услуги официально. Так что придется тебе постараться, Тамарочка, я работодатель требовательный, строгий, у меня премию заработать - ох-как нелегко. И рабочая одежда, между прочим, за свой счет. А в Третьяковку завтра, сегодня с письмом закончим, меня отец учил, что бумага должна полежать хотя бы час-другой, а еще лучше пару суток.

     Николай Николаевич еще раз с неизменным восторгом провел взглядом по ладной Тамариной фигуре и решил для солидности одеть костюм с рубашкой и галстуком.

     - Только ты в такси посиди, пока я с кафешкой разберусь, - попросила Тамара.

     - Ученого учить – только портить, - откликнулся Николай Николаевич и напомнил, - нам надо еще в отцовскую квартиру заехать.

     Если бы Шпиц мог дотянуться до Смирнова-младшего, он бы ему с удовольствием накостылял по шее. Это же надо так отстать от жизни! Лет эдак пятнадцать можно было летом вот так запросто - захотелось, и пошел в Третьяковку, нынче хвост тянулся метров на триста, не меньше, на пару часов очередь и лавочки все заняты, стоишь на виду, словно голый. Можно подумать, что вся Россия тянется летом в столицу, поглазеть на Кремль, попасть в Оружейную палату и еще сюда, в самый знаменитый московский музей. Объективно говоря, это радует, что народ рвется к культуре, и получается к лучшему, что Смирнов не объявился, но день, конечно, пропал, почитай, впустую.

     Сыщик зашел перекусить в «Елки-Палки» у метро «Третьяковская». Закончив трапезу, написал несколько строчек на листочке из блокнота, предложив Николаю Николаевичу встретиться в то же время завтра, не откладывая больше, но не в Третьяковке, а рядом, в скверике за станцией метро «Новокузнецкая», потом купил в киоске на углу Пятницкой конверт, зашел в собор Святого Климента полюбоваться в который раз старинным допожарным иконостасом и поставить на всякий случай свечку православному святому с католическим именем. Переживал-таки, как там дела у Перепела с подопечными. Оставалось доехать до квартиры покойного Смирнова-старшего и опустить конверт в почтовый ящик. Шпиц не сомневался, что Николай Николаевич проверяет ящик не реже раза в день, не зря же указал в своем письме такой способ общения.

     Выбор на вторую половину дня у детектива был невелик – давно пора, как обещал Сергею Петровичу, выбраться в Вороново или навестить, наконец, своих на даче, подкинуть внукам вкусненького, попариться в баньке, сменить бельишко. Шпиц между семьей и долгом выбрал первое, просто потому, что элементарно устал и еще он предвидел, что свободные часы образуются у него не скоро – люди, способные найти двойника среди миллионов соотечественников, и двойника не простого – обученного разным специфическим приемам – люди очень даже непростые. И весьма опасные. И еще Шпиц понимал, что после молниеносной эвакуации Марии Николаевны вкупе с матушкой неизвестный ему пока что противник вычислит его в течение суток-двух. О том, кто это мог быть, Иван Иванович пока не задумывался – дай Бог, чтобы не Контора. Нехватало еще только вступить в безнадежную схватку с государевой машиной.

     Такси доставило Николая Николаевича к дому, в котором он родился и вырос и он вдруг почуствовал - что-то изменилось, нет, не в доме, в нем самом. Он больше не ощущал себя здесь частицей  малого мира детства и юности, хотя все было бы вроде на своих местах. Дом еще предвоенной постройки вот уже лет тридцать регулярно чистили пескоструем и поновляли краску, как никак четыре мемориальных доски на стенах обязывали, несмотря на дефолты и иные нестроения, да и квартиры здесь прикупили важные чиновники и нувориши, потеснив прежнее поколение насельников, разорившееся в эпоху крутых перемен. Вот и отделение «Сбербанка» на месте и неказистый фонтанчик во дворе тянет к небу прозрачную струю, мощные тополя тоже на своих местах, с аккуратно подрезанными ветвями и молодая зелень, как пышная шевелюра, красуется вокруг старых стволов, ревниво поглядывая друг на друга.

      Тамара осталась в машине, заходить в квартиру пара не собиралась, и то сказать, набегались за день. Тамара, окончательно взявшая бразды правления жизненным обиходом в свои руки (экономка, так экономка!), старательно выметала из дома следы пребывания Ирины Митрофановны и принялась менять на свой вкус скатерти, расхожую посуду и кухонные полотенца. До мейсенских сервизов, персидских ковров, павловской мебели и картин, правда, пока что не добралась. Так что на переднем сиденье такси с трудом уместились пакеты с едой из «Азбуки вкуса», кое-каким новым дамским тряпьем и хозяйственными мелочами. Николай Николаевич, словно ослепленный восторгом первой любви подросток, охотно потакал Тамариным желаниям, впрочем, признаться, по большому счету довольно скромным.

      Обычный почтовый конверт без марок и подписи прятался в ворохе успевшей накопиться всего лишь за два дня пестрой рекламы. Николай Николаевич сунул конверт в карман пиджака, рекламные бумажки отправились в картонный ящик в углу у стены. Еще раз ощутив прохладу темноватого подъездного холла со старыми, из мраморной крошки, ступенями, ведущими к обрешоченному лифту, вдохнув присущий только этому месту, словно въешийся, несмотря ни на годы и ремонты, в прочные стены запах, Николай Николаевич вышел из подъезда и шагнул в нагретый за летний день ранний московский вечер.                

     - Все в порядке? - осведомилась внимательная к мелочам Тамара.

     - Дома, все дома, - отозвался Николай Николаевич и продиктовал таксисту адрес.

     Хлопотный день закончился тем, что любовники, поужинав, легли, против обыкновения, порознь, как в дни выздоровления после запоя. Тамара уснула сразу, Николай Николаевич прислушивался к размеренному дыханию молодой здоровой женщины и думал, ворочался с боку на бок, никак не мог отключиться, делал несколько глотков минералки и продолжал думать. Он знал эту свою привычку – откладывать все на последний момент, так повелось с детства, - уроки, мытье рук, экзамены, все на свете. И хотя в подкорке он вроде бы готовился к встрече с Сережиным ментом, чувствовал, что связно изложить свои пожелания не сможет. Больно уж все было расплывчато, недаром и многоопытный Шапиро подтвердил, что доказать чей-то злой умысел в отцовской смерти будет практически невозможно. Одна только деталь не давала покоя Николаю Николаевичу – настойчивое, похожее на мягкий вербовочный подход, внимание этого Степана, как его там по батюшке, к Тамаре. С какого бодуна? Не Тамара же ему нужна, смешно в самом деле! Нужно, скорее всего, чтобы она приглядывала за партнером, не оставляла его ни на секунду, знала каждый шаг и не на один день вперед. Господи, никому нельзя верить в этом мире, неужели и Тамара работает черт знает на кого, то ли на бандитов, то ли на спецуру, с ума можно сойти. Нет, не может этого быть, не должно так быть!

     Николай Николаевич разволновался, подумал было, проходя через гостиную на кухню за валокордином, а не нырнуть ли к Тамаре под одеяло за самым простым и естественным доказательством любви и верности, но сдержался – невыспавшимся, помятым и усталым завтра выглядеть было нельзя.

     На следующий день Николай Николаевич после валокордина проспал до одиннадцати, но проснулся бодрым, голова не болела, дурные мысли о Тамариной роли в этой истории остались там, в ночной темноте, как оставались раньше детские кошмары, нападавшие во время зимних ангин с высокой температурой и уходившие прочь, стоило только пропотеть как следует, выздоравливая и ощущая легкость в теле и предвкушая любимые игры во дворе – в снежки или царя горы...  

     Вместе Николай Николаевич и Тамара доехали на метро до Третьяковской, вышли в город напротив «Макдоналдса», прошли Климентовским переулком мимо собора, где уже догорела вчерашняя свечка Ивана Ивановича и свернули налево, на Пятницкую; через сто метров перешли на другую сторону, Тамара нырнула в старые деревянные двери Новокузнецкой, а Николай Николаевич обогнул здание станции и вот он – условленный скверик с яркими цветочными клумбами, свежепосаженными кустами и чахленькими еще молодыми деревцами. Так и задумал давний почитатель детективных романов – неожиданно разделиться, запутать слежку, заставить топтуна, если таковой был, метаться в непределенности, за кем из двоих следовать. С Тамарой было условлено встретиться в неприметном заведении дальше по Пятницкой, во дворе.

     Топтун, однако, за приметной разновозрастной парой не следил. Это  Иван Иванович определил наметанным глазом и все равно – бережного Бог бережет – свел, как и задумал, контакт к минимуму. Заметил приоостановившегося, как бы выбирающнго свободное местечко на скамейках сквера Николая Николаевича, поднялся и пошел навстречу вероятному клиенту, проходя мимо, приостановился и, показывая рукой в направлении трамвайных путей, словно уточняя маршрут, быстро задал интересовавший его один-единственный вопрос.

    - Имя, отчество, фамилия человека, подписавшего документы по уступке банка?

    - Степан Николаевич Максименко, он..., - Смирнов-младший хотел было продолжить фразу, но небольшого роста мужчина в низко надвинутой почти на глаза темной бейсболке без приметных надписей и огромных темных очках на пол-лица уже стремительно удалялся и через несколько секунд скрылся за станционным зданием, наверное вошел в метро. Николай Николаевич нерешительно потоптался на месте, передумал садиться на облюбованное место и направился переулочком, мимо подвальчика, в котором когда-то шумела известная всей пьющей Москве рюмочная и обновленного при прежнем мэре рынка снова на Пятницкую к тому самому неприметному кафе во дворе, поджидать Тамару. Ему вдруг до спазма в пересохшем горле зхотелось выпить холодного пива из запотевшего бокала и, чем черт не шутит, дождашись Тамару, хлопнуть стопку водки.

     Шпиц о подобном приятном времяпровождении мечтать не мог. Он исходил из того, что на все про все у него есть максимум сутки, потом его, скорее всего, расшифруют.  Прямо из метро сыщик позвонил старым коллегам, еще трудившимся на «Петровке 38» и, не вдаваясь в детали, попросил заказать пропуск. Второй звонок он сделал знакомому журналисту, вот уже лет двадцать писавшему (и умевшему молчать, если надо) на криминальные темы и договорился о встрече в любимом восточном шалмане. Натиравшую лоб бейсболку и ставшие ненужными очки Шприц снял прямо в вагоне метро и убрал в карман куртки.

     На Петровке на него даже слегка обиделись, настроились после звонка ветерана раздавить пузырь-другой, но люди все-таки были понимающие, дело есть дело, вот только помочь ничем не смогли – Степан Николаевич Максименко по полицейским учетам не проходил. Или сменил паспорт, такое тоже бывало, но ни его фотографии, ни отпечатков пальцев у Шприца не было, добудешь, пообещали старые кореша, подскакивай, не откажем.

     Криминальный репортер и, между прочим, автор нескольких книг и сценариев к известным многомиллионной телеаудитории сериалов не отказался от шашлыка и отдал должное графинчику с хлебным вином. Неколько минут они с мечтательной дымкой в глазах вспоминали былые пирушки – зубрик в Доме Журналиста и селедочку по-суворовски в ВТО. Были времена и прошли. Страшно не это – не вернутся никогда, вот в чем трагедия!

    - Твои ребята из МУРа правы, - отдышавшись после четвертой рюмки и солидного куска брызжущей соком баранины, произнес старый журналист, - нет этого фигуранта в их картотеках, он вот тут, в этой самой голове, - собеседник Шприца посмотрел на сыщика слегка осоловевшими маленькими карими глазками, постучал пальцем по вспотевшей лысине и накрыл рюмку ладонью, - все хорош, меру знаем.

     - Чаю? – осведомился Шприц.

     - Само собой, и, как говорится, не для печати, - заметил-таки хранитель криминальных тайн, скорее, правда, по привычке. В Шприце он был уверен, попито было немало, а наружу не утекло ни капли.

     Шпиц все-таки счел нужным кивнуть, подозвал смуглого официанта и приготовился внимательно слушать.

     - Ну так вот, запоминай, человек этот лет пятнадцать назад приехал покорять столицу, поступил, заметим, без всяких связей в Плешку, закончил с красным дипломом, в аспирантуре не остался, хотя и предлагали, а стал, сложно поверить, но это именно так, финансистом одной подмосковной ОПГ, замечу, не самой крупной, но живучей, потому что обошлась без внутренних распрей и отстрелов и первой, двинувшейся в легальный бизнес и, оответственно, во власть, пусть и на местном уровне. Как говорят знающие люди, поставили студента-отличника сначала на обнал, потом он разрабатывал рейдерские схемы, но сам, конечно, выступал как консультант, в костюмчике от Бриони и крахмальной сорочке с галстуком-бабочкой. Тут все известно – захватывается предприятие, выдаивается досуха и банкротится. Эта вчерашняя ОПГ сегодня – своеобразный холдинг со своей специализацией, всякой мокрухой и бытовухой, они, упаси Господь, уже давно не занимаются. Теперь у них вполне респектабельный банк, а наш Максименко, насколько я знаю, генеральный директор некоей инвестиционной компании. Так он, во всяком случае, представляется. Думаю, в области они достигли предела, им надо легализовать лавэ там, за бугром, а здесь лезть выше, на федеральный уровень. Статус нужен. Ты меня понял?

     - Спасибо, вполне, - отозвался Шприц, переваривая услышанное.

     - Деньги на кону хорошие? – не удержался журналист.

     - За людей, как всегда, боязно. Да и за державу тоже, пожалуй, - уклонился от ответа Шпиц.

     На том разговор и закончился, но не закончились сыщицкие хлопоты. Надо было заскочить домой, переодеться, кое-что взять и поспешать в Рассудово. Откладывать встречу с двойником никак было нельзя.

     Впервые за почти сорок лет свой жизни человек с паспортом на имя Гаврилова начал строить планы на будущее. Ближе к вечеру он снова блаженствовал, лежа на поросшем курчавой травкой берегу, ощущая каждую клеточку промытого от дневного пота тела, наслаждаясь слабеющим теплом опускающегося за горизонт солнца и смотрел, как упорный старик-рыболов умело тащит из воды уже пятого, наверное, карася.

     То ли эта донельзя мирная картина, то ли весь обиход последних дней под кровом неожиданно ставшей близкой, чуть ли не родной Зинаиды расслабили Гаврилова, привыкшего жить в постоянной боевой готовности, словно внутри дожидалась своего часа туго сжатая стальная пружина, стоило только нажать невидимую кнопку и дальше тренированное мускулистое тело само знало, что делать – давить на спусковой крючок, метать смертоносное лезвие или идти в рукопашную.

     Гаврилов привык жить по приказу и другой жизни не знал. Детский дом, интернат, казарма, а последние несколько месяцев у людей Бати после армии – общежитие. Сколько он себя помнил, за него решали другие – когда сесть на горшок или за обеденный стол, звонок означал перемену,  сержантский мат – подъем, а офицерская команда – атаку или отступление. Два месяца непонятных тренировок в психушке со всеми этими вывертами непривычных оборотов речи – «извините, как мне представляется, разрешите, думаю,  что» вызвали недоумение, не более того. Так толстые деревянные доски пола натирают желтым воском, но структуру дерева это вовсе не меняет. Надо только поскорее выкинуть этот странный эпизод из памяти, вот и все.

     С Зинаидой все обстояло гораздо серьезнее. Прежде всего это было конкретное, жизненно необходимое и понятное любому нормальному человеку  дело – достроить к зиме дом. Утро, день, вечер и ночь были под завязку заняты – завтрак, бритье, работа, обед, отдых, работа, ужин, Зинаида, сон. Так или примерно так жили люди вокруг – копались в огороде, солили огурцы, красили заборы, укладывали новую отмостку вокруг дома, косили траву, топили баньки, таскали воду из колодца, смотрели футбол, жарили шашлыки, пили водку или пиво, гуляли с детьми и внуками и читали им сказки. Гаврилов прикидывал этот немудрящий обиход на себя, гадал - может ли он в него вписаться, с Зинаидой, конечно.   

     Женщин у него было достаточно – подавальщицы и санитарки, офицерские жены и проститутки, все они со временем слились в какой-то пестрый ком и запомнилась только одна, как ни странно, арабка, занимавшаяся древним ремеслом, чтобы отработать долг, висевший на семье после смерти мужа в войне во имя Аллаха – так, во всяком случае, он понял скупые слова женщины за то время, что они провели в саманной хижине на толстом ватном одеяле, брошенном прямо на глинобитный пол. Гаврилов почуствовал, что понравился этой жещине, она что-то шептала ему на ухо, он, как ни странно, понял, что ей нравится, как он делает это и она хотела продлить акт, получить удовольствие, и это было для нее, пусть всего на мгновения, дороже денег. Гаврилов провел с ней намного дольше оговоренного часа, запомнилось, как женщина коротким гортанным возгласом одернула просунувшего нос в дверную щель то ли родственника, то ли сутенера и он мгновенно исчез и больше не появлялся. Это было давно, за тысячи километров от подмосковного Рассудова, но вот запомнилось. Зинаида чем-то напомнила Гаврилову ту, безымянную смуглую женщину с большой грудью и мягким уютным животом. И еще – у обеих была грубоватая кожа, на ощупь немного как бы шершавая, отличавшая их от всех встреченных Гавриловым женщин, но это их не портило, а, наоборот, нравилось Гаврилову.

     Зинаида была немногословна, с соседями и рабочими у нее были ровные отношения, без панибратства, но и без враждебности. Чувствовалась в ней внутренняя, скрытая сила характера, привычка решать жизненные проблемы самостоятельно, без оглядки на третьих лиц.. Наверное, она и покойным мужем руководила, - думал про себя Гаврилов, - но вслух они о своей прошлой жизни не распространялись. Им было ладно вдвоем сегодня, а загадывать, ну что можно в наше время загадывать? Вон была нерушимая, казалось, империя и раз – и не стало!     

     Что же, так тому и быть, будем держаться Зинаиды, - размышлял про себя Гаврилов, - а там, зимой, наверняка подвернется какая-никакая работа, мастеровые, не боящиеся замарать руки люди везде нужны. Вот и председатель этого самого кооператива приглядывается...

     Задумавшись о житье-бытье, Гаврилов и не заметил, как рядом с его лежкой оказался пожилой невысокий мужичок в темной бейсболке и видавшем виды пиджаке со скромной орденской колодкой на лацкане.

     - А это откуда? – спросил мужичка, собираясь дать ему на пиво, Гаврилов, показывая на ленточки двух орденов Красной звезды, - из-за речки, что ли?

     - Бандитские пули, - прозвучал ответ и мужичок, присев без приглашения рядом прямо на травку, представился,  - Шпиц, Иван Иванович.

     - Мент? – осведомился Гаврилов.

     - Бывший.

     - Бывших ментов не бывает, - эх, испортил Гаврилову хорошее настроение этот невовремя вынырнывший неизвестно откуда орденоносец.

     - Это не про нас, это про горячее сердце, холодную голову и чистые руки, - не согласился Шприц.

     - Короче, мужик, - Гаврилов специально не стал произносить легко запоминающееся ФИО мента, - чего надо? Не тяни.

     Шпиц достал из внутреннего кармана фотографию и молча протянул ее Гаврилову.

     - Так это вроде как я, - неуверенно протянул Гаврилов, скользнув взглядом по картонке, - откуда это у вас?                   

     - Да нет, дорогой мой, не ты. В квартире этого человека ты переночевал, прежде чем завалиться сюда, в Рассудово, под бочок к гостеприимной Зинаиде Петровне, - Шпиц применил известный прием – дескать, нам все про тебя известно, - так вот, я хочу знать, кто тебя разместил на улице Марии Ульяновой? Я-то догадываюсь, но хотелось бы услышать от тебя.

     - А вам-то зачем? – Гаврилов неожиданно для себя непроизвольно перешел на «вы».

     - Мне-то незачем, - передразнил его Шприц, - тут ты прав, вляпался в грязное дело не я, а ты. И человек этот, что на фото, чуть-чуть из-за тебя не погиб. Так что соучастие в покушении на убийство тебе светит, - тут Шриц, конечно, блефовал, но останавливаться не собирался, - Уголовный кодекс дать почитать, или на слово поверишь? Ладно, не тяни кота за хвост, некогда мне с тобой тут рассиживаться, кто тебя со Степаном Николаевичем свел?

     - Батя, – раскололся, наконец-таки, Гаврилов.

     - Командир, что-ли, твой бывший? – догадался Шпиц.

     - Ротный, он после дембеля всякие подработки мне устраивал.

     - И что тебе приказал Максименко, ну этот, Степан Николаевич.

     - Да чудно как-то, - Гаврилову стало легче говорить, появился кто-то, кто мог объяснить происшедшее с ним за последние несколько недель, - поселили меня за городом, на территории спецбольницы, учили английскому, разным манерам, как себя вести за границей и вроде бы я уже должен был на следующий день вылетать, как все сорвалось, еще подержали там с неделю, дали немного денег и адрес этой квартиры и все, конец связи.

     - Куда вылетать, в какую страну? – ковал железо, пока горячо, Шпиц.

     - Не знаю, клянусь чем хочешь, не знаю. И этого Степана Николаевича видел два раза, с Батей в кафе и в больнице, еще училка каждый день приходила и грузинка-психолог. И все.

     - Кто знает, что ты здесь? – Шпиц поверил Гаврилову.

     - Никто, - Гаврилов вслед за Шпицем поднялся на ноги, - я собирался отзвонить Бате через пару дней, он должен был из отпуска вернуться.

     - Сиди тут тихо и не высовывайся, - посоветовал Шпиц, - сыщик узнал все, что ему было нужно, - Батя тебя запросто еще не раз сдаст, в аренду, - усмехнулся своей невеселой шутке Шприц. 

     - А что все-таки с этим человеком, что на фото? – полюбопытствовал Гаврилов.

     - Пока все нормально, а дальше от нас зависит, - закинул удочку Шпиц.

     - А я-то что могу?

     - Ты знаешь Максименко в лицо, это уже немало. В покое они с этим Батей тебя все равно не оставят, шестерок с опытом им всегда не хватает. Так что решай. Здесь и сейчас, - поднажал Шпиц.

     - Что делать? – сделал выбор Гаврилов.

     Жизнь, как известно, не обходится без драматических эффектов, вот в этот самый момент на берегу появился Перепелкин и вопросительно посмотрел на странную пару – коренастого пожилого Ивана Ивановича и его мощного, на две головы выше собеседника, мужчину в самом соку - Гаврилова.

     - Иди к нам, - пригласил боевого товарища Шпиц, - мы тут как раз планы на будущее строим.

     Босс появился в кабинете с панелями только в пятницу, в конце рабочей недели. Видимо, вращался последние дни, как он иногда выражался, подражая высоким чиновникам начала прошлого века – « в сферах». Нынешние служивые предпочитают выражаться иначе – «за зубцами», например. Впрочем, это дело вкуса. Степан Николаевич прошел достаточно жесткую школу, догадывался, конечно, кое о чем, но мыслишки свои по любому поводу хранил при себе.

     Как по заказу, вслед за боссом все та же неизменная и неприметная секретарша принесла новость – соглядатай в фирме, где трудилась главбухом Мария Николаевна сообщил, что объект третий день как не выходит на работу, якобы находится на больничном, а сегодня утром с почтой пришло заявление с просьбой освободить от работы по собственному желанию в связи с семейными обстоятельствами. На конверте - проверено лично - штамп почтового отделения, расположенного неподалеку от места жительства объекта

     - Распорядись, Степан Николаевич, снять жучок у нее на квартире и изъять записи с видеокамер в подъезде и во дворе. И отзови этих аудиторов, нечего зря деньги палить, - приказал босс ровным, ничего не выражавшим тоном, - я сейчас вернусь, - и вышел из кабинета.   

     - Кто-то работает против нас, - предположил Степан Николаевич, стараясь поймать настроение вернувшегося в кабинет босса.

     - Это очевидно, - заметил босс, холодно взглянул на Степана Николаевича и позволил себе пофилософствовать с не ожидавшим такой реакции подчиненным, - это жизнь и, не я это заметил, борьба за существование, за пищу, за самок. Ладно, жду предложений.

     - Я бы подождал пленок с видеокамер, это займет некоторое время.

     - Резонно, тем более, что вот-вот придут новости из Штатов, пора бы уже.

     На том и расстались.

     Через год в семье русских Поповых этот опасный, согласно устоявшемуся поверью, день - пятницу, 13 июня начнут ежегодно отмечать как самый главный семейный праздник, важнее, чем дни рождения или Новый год.

     Поздней ночью или ранним утром, тут важно с какой стороны Атлантики смотреть, в номере Коновалова раздался резкий звонок гостиничного телефона. Гадая, уж не объявлена ли пожарная или еще какая тревога, Сергей Петрович, путаясь спросонья в шлепанцах, поднял трубку и чуть не сел на пол от удивления. На том конце провода была Мария Николаевна. Ну да, - вспомнил пришедший в себя Сергей Петрович, - я же говорил ей, что остановлюсь в Хилтоне.

     - Ну как ты там, в логове мировой закулисы? – осведомилась как ни в чем ни бывало Мария Николаевна, будто их не разделяли тысячи километров земной и океанской глади и ничего особенного не случилось за те несколько дней, что они провели друг без друга.     

      - Я в порядке, - только и нашел, что сказать Сергей Петрович, - сегодня едем в клинику, - и спохватился, наконец, - откуда ты звонишь?

      - Из Полоцка, - вполне буднично ответила женщина.

     - Откуда? – закричал в трубку Сергей Петрович.

     - Из Полоцка, - повторила Мария Николаевна, - это в Белоруссии. Твой Шпиц меня сюда привез, вернее, не сам Шпиц, а его товарищ, - пустилась в детали приученная бухгалтерской практикой к точности Мария Николаевна, - в общем, со мной все в порядке, - нашла она, наконец, слова, услышать их Сергей Петрович мечтал все эти беспокойные дни, - мы тут с мамой.

     - Маша, с тобой действительно все в порядке?

     - Ну да, только я с работы уволилась.

     - Плевать на твою работу, - как ни крути, глупый выходил разговор, - Маша, я тебя очень люблю, как мне тебя найти?

     - Шпиц знает. Сережа, мне пора, длинные разговоры не приветствуются, целую тебя и удачи.

     Сергей Петрович еще какое-то время слушал короткие гудки, переваривая сказанное любимым человеком. Посмотрел на часы, Шпицу звонить было еще рано, да и зачем – главное дело старый мент сделал, детали он при первой возможности опишет по электронке.

     До клиники Сергей Петрович доехал под бесконечный и громкий поток сознания украинского таксиста, расплатился, в два прыжка осилил четыре ступеньки и увидел, что Питер опередил его – стоял в скромной приемной с листочками в руках и улыбался, глядя на вращающуюся стеклянную дверь. Сергей Петрович понял – все позади, он не зря приехал сюда и вообще затеял всю эту историю. Отец написал ему правду.

     - Ну что, братец, 99,95, сомнений быть не может, - сообщил Питер, даже веснушки на его лице, казалось, искренне и широко улыбаются.

     - Я, пожалуй, присяду, - Сергей Петрович ощутил себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух, закружилась голова, только сейчас он понял, в каком напряжении жил эти несколько последних месяцев и дней и покончить с этим состоянием могло только одно – несколько строчек на листочках бумаги в руке у Питера.

     - Давай давление померяем, мы же в клинике, - предложил Питер.

     - Спасибо, нет, - Сергей Петрович нащупал в кармане обязательную, как ключи от квартиры, таблетку валидола и положил сладкий кругляш под язык. Осмотрелся в поисках кресла. Питер помог ему усесться.

     - Хочешь посмотреть? – Питер резонно считал, что результаты анализа ДНК окажут гораздо более живительное воздействие на русского родственника, нежели примитивный валидол, о существовании которого в медицинской практике давно забыли граждане считающих себя цивилизованными стран.         

     - Конечно, - признался Сергей Петрович, взял листочек и уставился на эти самые волшебные цифры, с них-то, как ему казалось в Москве, закончится существование под  чужой фамилией и начнется новая, подлинная жизнь.

     - Ну вот что, - взял дело в свои руки Питер, - нечего тут рассиживаться, ты, брат, в Америке, у нас тут время - деньги.

     - Пойдем куда-нибудь, выпьем, - робко предложил Сергей Петрович. В то, что он на самом деле Попов и что у него в Штатах есть двоюродный брат он в глубине души верил, но вот как эта встреча произойдет в реальности и что за человек Питер и массу других обстоятельств и подробностей не смог бы придумать даже самый опытный сценарист, будь он хоть дважды лауреат Сталинской премии, не к ночи будь помянута.

     - За выпивкой дело не станет, - уверил Сергея Петровича Питер - он держался так спокойно и уверенно, будто чуть ли не каждый день встречал новых братьев и сестричек, - а ты чего-нибудь ел сегодня?

     Сергей Петрович отрицательно помотал головой, ранний звонок основательно выбил его из колеи, так что спуститься в ресторацию на шведский стол ему и в голову не пришло, автоматически побрился, умылся, оделся и так и просидел три часа, глядя на розовеющее между крыш огромных домов нью-йоркское небо.

     - Что ты обычно ешь на завтрак? – братьям предстояло еще многое узнать друг о друге, но начинать надо было с самого простого.

     - Знаешь, - признался Сергей Петрович, уже стоя на мостовой у входа в клинику, - я так и не удосужился попробовать здесь пиццу. У вас же тут все едят пиццу.

    - Ну это как сказать, - заметил Питер, и, оглядевшсь в не слишком хорошо знакомом районе, увидел приметную вывеску, - ага, вон там «Сбарро», они в печи ее делают, пойдем, а потом – в «Хилтон», возьмем твои вещи и ко мне, у нас насыщенная программа...

     - Мне еще одно дело надо сделать, - Сергей Петрович вопросительно взгянул на американского кузена.

     - Говори.

     - Мне обязательно надо купить обручальное кольцо. Хорошее обручальное кольцо. Понимаешь?

     - Ну конечно. Заедем на Пятую авеню и купим...

     - Отец до последнего дня мечтал съездить в Россию, - счел нужным сказать Питер вместо тоста, когда Поповы уселись за столик и разлили по бокалам белое калифорнийское вино из порционных бутылочек, - до 56-го, сам понимаешь, это было невозможно, да и потом - он вообще плохо ходил, приземлился неудачно, а в лагере военнопленных известно какие там доктора, срослось, и ладно. Но то, что родители погибли, он понимал, дошли какие-то весточки через третьи руки.

     - Вряд ли он бы что-нибудь узнал, - откликнулся Сергей Петрович, - всех замученных и казненных мы до сих пор поименно не знаем, также как и погибших в войну, впрочем.

    - Ты хочешь сказать, что это до сих пор продолжается? – Питер не окончил фразу, но и так было поятно, что он имел в виду под «этим». Александра Исаевича они тут все, небось, читали.

    - Масштабы, конечно не те, но все приемы оттуда. И чем дальше, тем больше.

    - Ладно, доедай свою пиццу, - было заметно, что ответ двоюродного брата огорчил американца, - и поедем.

     - Прошу тебя, Питер, давай не будем о политике, - Сергей Петрович умоляюще посмотрел на брата.

     - Честно говоря, я собирался вместе с тобой поехать в Россию, - признался Питер.

     - Это когда и если я туда попаду, - Сергею Петровичу, хочешь не хочешь, пришлось объясняться, - видишь ли, я сейчас живу в городе Теплице, это в Чехии.

     - А как же Россия, и история с нашим дедом?

     - Я постараюсь тебе все объяснить, только не на ходу, а по порядку.

     - Хорошо, - согласился Питер.

     Яков Михайлович Шапиро, вопреки обыкновению, засиделся у Николая Николаевича. Деловой разговор был давно окончен, но старик расслабился, поддавшись чарам хозяйственной Тамары, ловко и быстро уставившей чайный столик миниатюрными бутербродами с красной икрой и ветчиной, печеньем, конфетами и свежайшими пирожными из ближайшей, только-только открывшейся пекарни. Николай Николаевич тоже суетился вокруг гостя, разомлевшего от угощения, а, главное, от близости благоухающего молодостью и бьющего в глаза любовной энергией соблазнительного женского тела. Никакой ревности к старому любителю клубнички Николай Николаевич, конечно, не испытывал – вот-вот должен был появиться долгожданный Шпиц и Смирнову не слишком хотелось смешивать два, пусть и близких, вида человеческой деятельности – юриспруденцию и криминалистику. До поры, во всяком случае. Но и не знакомить между собой адвоката и сыщика было уж, как ни крути, совсем не комильфо.

     Шпиц, как и договаривались, прибыл ровно в восемь вечера, минута в минуту. Об адвокатском таланте и репутации Якова Михайловича он был, несомненно, наслышан. Присутствие Шапиро в квартире Смирнова говорило, между прочим, еще и о том, что с размером гонорара стесняться не следует, раз уж Николай Николаевич может позволить себе одного из самых дорогих столичных специалистов. Тактичный Шапиро после взаимных представлений, приветствий и улыбок поспешил откланяться и вышел, сопровождаемый Тамарой, вызвавшейся проводить старика до такси.

     - Иван Иванович, поймите, я хочу расчитаться за смерть отца, - выпалил Николай Николаевич, едва Шпиц присел у чайного столика.

     Клиент явно спешил высказать главное в отсутствие этой женщины, Тамары, - сделал правильный вывод Шпиц.

     - С кем же, позвольте Вас спросить? - осведомился сыщик

     - Фамилию, имя и отчество я уже Вам назвал при нашей первой встрече.

     - Если Вы так уверены, что Вашего отца убил именно этот человек и у Вас достаточно доказательств, я тут  не нужен, берите под ручку Шапиро и подавайте заявление в ближайшее отделение полиции, - Шпиц не ожидал такого поворота от разумного вроде бы человека, к тому же рассудительный Шапиро ему все наверняка объяснил. Зачем весь этот спектакль?

     - Вы что, поссорились? – первым делом осведомилась наблюдательная Тамара, - это все ты, Коля, на минуту выйти нельзя. Простите, пожалуйста, - это уже Шпицу, - он последние недели на нервах...

     - Все нормально, - постарался погасить напряжение Шпиц, - мы еще о деле и не начинали.

     - Я сначала свежего чаю заварю, - захлопотала Тамара, - чаю попьете, потом о делах будете говорить.

     - Извините, - взял себя в руки Николай Николаевич, - вы должны меня понять...

     - Еще как понимаю, - уверил клиента Шпиц, - но, во-первых, Вы не уркаган, чтобы лишать жизни человека без следствия и суда, а во-вторых, эти люди как раз, скорее всего, бандиты и уберут вас со своего пути, не задумываясь. Просто прихлопнут, как муху. 

     - Что же делать?

     - Прежде всего, я хочу знать, с кем из вас выходил на контакт этот самый Степан Николаевич Максименко. Кроме Вашего покойного отца, конечно.

     - Со мной, - сказала Тамара и повторила, - со мной.

     - Теперь подробнее, - сыщик внимательно посмотрел на Тамару, - когда, где, что говорил, оставил ли номер телефона, не спешите, здесь каждая деталь имеет значение.

     Шпиц не собирался посвящать Николая Николаевича и Тамару в то, что ему уже было известно и тем более делиться предположениями и версиями. Он слишком хорошо знал, что любое дело изобилует непредвиденными поворотами и успех кроется в быстроте реакции на эти самые повороты. Тем более, что Мария Николаевна с матушкой вне пределов досягаемости и эту карту он у противника из рук выбил. И, кто бы это ни был, ему придется менять планы, перестраиваться на ходу и, значит, возможны ошибки.     

    - Многое, если не все будет зависеть от Вас, Тамара  - сделал вывод сыщик, - насколько естественно Вы будете разговаривать с этим Степаном Николаевичем. Он должен быть уверен, что Вы его боитесь и готовы выполнить то, что он прикажет. Только так мы сможем понять их планы, хотя бы приблизительно и, может быть, сыграть на опережение. Если, конечно, нам повезет. Согласны?

    Николай Николаевич и Тамара переглянулись и, не сговариваясь, кивнули.

     - Хорошо, - подытожил разговор Шпиц, - я берусь за это дело, единственное требование – немедленно ставьте меня в известность сразу же после контакта. Даже если он просто скажет «Доброе утро».

     Разговор у пруда с пожилым ментом не выходил у Гаврилова из головы. В самом деле, не каждый день тебе предъявляют, нет, не обвинения, а утверждение, что ты, парень, встал не на ту сторону и по сути играешь за бандитов, вот и Батя твой, если смотреть правде в глаза, сдал тебя напрокат, как сутенер сдает клиенту проститутку. От такого у любого загорятся уши.

     Вопрос стоял очень просто – сможет ли теперь Гаврилов спокойно, вот как сейчас, уверенными движеними обшивать сайдингом стены, потом, умывшись холодной водой, садиться обедать, покуривать и дремать на сытый желудок, после отдыха складывать в аккуратную поленницу доставленные накануне дрова, ужинать и заваливаться в койку рядом с горячим, жаждущим ласки женским телом. И при этом каждую секунду помнить – ты проститутка. А ведь он хотел построить, наконец, человеческую жизнь, такую, как у всех людей вокруг.

     В детском доме, едва малыши встают на ноги, их учат одному – оскорбления нельзя спускать никому и на плевок нужно отвечать ударом, даже если противник старше и сильнее тебя. Иначе конец – набросятся кодлой и забьют, а так есть шанс уцелеть, пусть и без зубов и с переломанными костями. Это неизбежный удел тех, кого не взяли в приемную семью и кому надо продержаться и выжить до выхода на волю, а вот на воле есть выбор из двух вариантов – тюрьма или армия.

     Гаврилова в семью не брали ни разу – у него был взгляд затравленного волчонка, всегда готового укусить. Но он и не бегал из детского дома – знал, что за побег могут запереть в дурку и наширять всякой гадостью. Он терпел, как волчонок скалил клыки и зализывал раны, и терпел, год за годом. Мальчишка точно знал, чего он не хочет – дурки и тюрьмы. А вот чего хочет, не знал. И не мог знать – этому, жизни за забором, воспитатели не учили. Потом была армия и потом был Батя.

     Гражданка, по наблюдениям Гаврилова, мало чем отличалась от армии. Там и там существовала строгая иерархия, младшие подчинялись старшим и выполняли их приказы. На гражданке не носили погон со звездочками и брюк с лампасами, но все безошибочно отличали начальников – по прикиду, маркам автомобилей, властным ноткам в голосе. Так с первого взгляда, без слов стало ясно, кто есть кто, когда Батя представлял Гаврилова Степану Николаевичу. Дело было в кафе на Пресне, второй раз Гаврилов увидел Степана Николаевича уже в пансионате. В тот раз он привез с собой человека, в распоряжение которого и должен был поступить Гаврилов – типичного ботаника средних лет в очках и без всякой специальной подготовки. Гаврилов тогда понял – никаких силовых действий не предвидится. Это и вызывало вопросы – зачем тащить спецназовца за кордон, если не нужно ничего взрывать или устранять неугодное лицо.

     Появление отставного мента только запутывало дело и совсем не помогало разгадке головоломки. Один только вывод можно было извлечь из слов этого Шпица – то, чем занимался Степан Николаевич и на что его, Гаврилова подписал Батя, сильно пахло уголовщиной. В том-то и дело! Убивать противника, одетого в военную форму, да еще выполняя ясный и недвусмысленный приказ для солдата норма, иногда под раздачу попадали и гражданские, но тут тоже ничего не поделаешь – война. Она спишет, уже списала, проехали, отвоевался. Получается, вляпался Гаврилов в то самое, чего старался избежать с самого детского дома. В дерьмо.

    Ошибиться в этот раз никак было нельзя. Выбор – нормальная жизнь среди людей, крыша над головой, Зинаида или продолжение следует и что потребует от него Степан Николаевич или его люди в очередной раз – неизвестно. Бати Гаврилов как раз не опасался, контракт выполнен, они в расчете и брать или не брать следующий решать Гаврилову. За отказ никто не осудит и не накажет, вольному воля, мы не в армии и ты мне не командир. У бандитов не так – коготок увяз, всей птичке пропасть. В том, что его найдут – хоть в Рассудово, хоть во Владивостоке Гаврилов не сомневался, тут иллюзий быть не могло. Значит, Шпиц прав. Хочешь жить чистым – помоги побороть Степана Николаевича. Или-или.

      Иван Иванович Шпиц, как и всякий российский пенсионер, тосковал по канувшей навсегда встроенности в коллектив, по прошлому, наполненному человеческим многолюдьем, симпатиями и антипатиями, интрижками, дружескими посиделками и чувством локтя. Теперь вот из близких остались супруга, окруженная сопливыми внуками, выросшие, но так и не ставшие взрослыми людьми дети. Казалось, что весь этот кагал, как птенцы в гнезде, вечно смотрел на Ивана Ивановича с широко открытыми ртами и требовал еды и одежды, докторов и лекарств - то есть денег, денег и еще раз денег, а вот поговорить по душам было не с кем. Шпиц вспоминал встречавшиеся иногда на московских улицах парочки холеных американских пенсионеров и гадал – о чем они говорят по вечерам после полувека совместной жизни. Наверное, о сокровищах Оружейной палаты. Перепелкин? Этот обходился сотней слов и парой десятков междометий. Можно было, конечно, заехать разок-другой на Петровку, но там люди крутили уже другие дела, так что и здесь он представлял собой всего лишь дым от давно отгоревшего костра.           

     Привычный элемент расследования любого дела – оперативное совещание сыщик теперь проводил сам с собой. Пора было писать очередное сообщение Сергею Петровичу.

     Итак, кое-какие новые данные появились. Интересно, отметил сыщик, хвоста за ним не было, а проверялся он тщательно. Стало быть, у этого Степана Николаевича не так уж и много людей, если они до сих пор ковыряются с камерами наружного наблюдения. Это хорошо, но не главное. Вопрос – зачем им Тамара, коли они прибрали к рукам банк Смирнова-старшего и Николай Николаевич-младший им без надобности, иначе давно бы на него вышли. Рейдеры обычно на этом успокаиваются и переваривают добычу, как анаконда жирного поросенка. Этим ребятам другие высоты теперь покорять надо.    

     Что им нужно от Сергея Петровича, что тут за комбинация? Силовой отъем денег, похищение, горячий утюг и электрошокер, Мария Николаевна в заложниках - все эти прелести девяностых? Не похоже. Двойник сюда не вписывается. История с сорвавшейся в последний момент поездкой двойника куда-то за границу тем более. К тому же многолетний опыт говорил, что преступники не смешивают разные профессии – домушник никогда не станет переучиваться на карманника. Именно это и смущало Шпица. Одно дело – рейдерство, другое – бандитизм, а именно им и пахло в случае Сергея Петровича. Если бы не двойник, черт бы его побрал. Шпиц был уверен, что Гаврилов сказал ему то немногое, что знал, искать этого самого Батю не имело смысла, тот наверняка знал еще меньше. Если уж эти «они» хотели выпотрошить Сергея Петровича, то делать это следовало среди родных осин, глупо было выпускать такого фазана за кордон, да и Гаврилов явно не киллер.

     Предположим, - размышлял Шпиц, - они планировали что-то сделать в Теплице, но это  в сто раз труднее и опаснее. Тем более, что знали каждый шаг Сергея Петровича, тут тебе и наружка и прослушка, и Мария Николавевна под рукой.

     Нет, не сходится. Идеально было бы прихватить этого Степана Николаевича за одно чувствительное место и порасспросить с пристрастием – но где же его искать? Ждать, ничего другого не оставалось, ждать, пока противник не проявит себя.

     Шпиц не стал обременять клиента размышлениями да сомнениями, но вывод сделал и настоятельный совет по электронной почте дал – в Москву ни ногой без американского кузена. Поднять руку на американского гражданина – риск страшный, международный скандал обеспечен, а со спецслужбами шутки плохи. И, конечно, Мария Николаевна должна оставаться за бугром, в безопасности.   

     Вопреки обыкновению, босс не поехал за город. По странному совпадению ему, как и Шпицу потребовалось привести мысли в порядок. Дачная семейная суета и тем более кабинет с панелями тут не годились. Так уж получилось, что среди множества дел, старых и новых проектов история, связанная с Сергеем Петровичем Коноваловым становилась для Центра рубежной. Нет, конечно, дело было вовсе не в Коновалове с его пусть и солидным состоянием и не со связанной с этим возможностью легализации на благословенном Западе. В конце концов, всю эту авантюру придумал Степан Николаевич, ему и отвечать, если что. Босс не любил авантюр.

    Местом, чтобы поразмышлять, а если получится и выработать решение, должное определить тактику Центра на ближайшее будущее, босс выбрал Нескучный сад. Доехав на троллейбусе до приметного дома на Ленинском проспекте, еще бы, его строил будущий Нобелевский лауреат, а во время оно простой зк/зк, босс сменил шум огромного города на чириканье птиц, негромкие разговоры и детский лепет наслаждавшихся свежим воздухом москвичей всех возрастов и состояний. Народу, кстати, было немного и прошагав по извилистой дорожке метров триста, босс уселся на свободую скамейку, подумав с досадой, что забыл купить по дороге пакетик орехов для местных белок, то тут, то там подбегавших к посетителям в надежде полакомиться.           

     Босс, как уже упоминалось, закончил в свое время престижное учебное заведение – МГИМО и знания получил солидные, но вот в те смутные времена дипломатам платили сущие копейки и перебиваться с хлеба на квас желания не возникло, тем более, что кругом, как грибы после дождя росли совместные предприятия, кооператоры бойко торговали компьютерами и вареными джинсами, мальчишки с необсохшим еще на губах молоком дерзко крутили миллионные суммы в банках и инвестиционных команиях. Не говоря уже о всяких МММ. Так будущий босс попал в набиравшую силу компанию людей, только-только сменивших пресловутые малиновые пиджаки на костюмы от Гуччи. У них были большие деньги и им нужен был человек с чистой биографией, умеюший мыслить стратегически и нестандартно, одним словом, с фантазией. Так родился Центр со всем его мифами и легендами. Босс самолично придумал и с удовольствием поддерживал эту игру в таинствнность и старые скелеты в шкафах, благо отечественную историю знал хорошо.

     Несмотря на полученную в институте специальность – «международные отношения» и в отличие от множества своих коллег и просто сограждан босс не испытывал никакого пиетета перед Западом и всяческие разрядки и прочие хождения в так называемый цивилизованный мир считал явлением временным, а посему стремление непременно обосноваться в одном из престижных районов Лондонграда, да еще крутить там крупные дела наравне с аборигенами, чистой воды иллюзией и напрасными хлопотами. Тем более с деньгами, как ни крути, сомнительного происхождения. Офшоры, это еще куда ни шло. Родина с ее необозримыми просторами и несметными богатствами – вот настоящий Клондайк. А за бугор можно иногда съездить развеяться, распустить поясок на две дырочки.          

     Дело Коновалова могло сыграть и должно было, никак иначе, сыграть только в контексте набиравшей силу выборной компании как предлог для встречи и начало серьезного, взрослого разговора. Втереться, ввинтиться, встроиться в команду победителя – шанс есть и его надо использовать. Только так, а не иначе, войдя пусть и на третьих ролях в команду удастся припасть к вожделенному фонтану государственного бюджета. Там, в Сити, ты дикарь, дикарем и помрешь, а здесь ты тот, кто говорит с партнерами по переговорам на одном понятийном диалекте, да и у кормила сидят такие же бойцы, просто успевшие чуть раньше занять места в партере. Вот задача – все остальное мелочи.          

     Жаль, что этого не понимает Степан Николаевич. Понятное дело – из провинции и сразу деньги, масштаб, столица! Наивное намерение разговаривать с вероятным (если не случится ничего чрезвычайного) победителем президенткой гонки с позиции силы вызывало лишь скептическую улыбку. Босс и рассмеяться бы в лицо нахалу себе позволил, только время пока не пришло. Поставить возомнившего из себя невесть что провинциала на место давно было пора, а теперь вот сам подставился, лучше не придумаешь. Итог всех его усилий и вправду невеселый – Коновалов с возлюбленной вне пределов досягаемости, двойник сбежал и адреса не оставил, в активе только банк и то, если никто копаться в этой истории не будет. А уж не сообразить, что нанятый Коноваловым отставной мент будет активно играть и после отъезда клиента, имея при этом прослушку их разговоров, это просто ни в какие ворота! Ладно, это не главное, Степан Николаевич, считай, спекся, сам виноват.

     Итак, пора подвести предварительные итоги. Переговоры с командой будущего президента надо вести самому. И проиграть тут нельзя. Иначе десять лет труда насмарку.

     Босс поднялся со скамейки, дорожка, круто спускаясь, привела его к набережной Москва-реки. Здесь было солнечно и многолюдно. Молодежь каталась на досках, самокатах и велосипедах, парочки толкали коляски с младенцами. Люди постарше вели за руку внуков или лакомились мороженым, многие спускались по гранитным ступенькам к реке, там один за другим причаливали прогулочные теплоходы. За какие-то пару лет парк изменился, исчесли деревянные шалманы тридцатых годов с нехитрыми аттракционами и от шашлычного чада больше не першило в горле. Новое лицо старого парка привлекало, как привлекает все свежее и молодое. «Вот ведь, так и надо, - подумал босс, - люди дело сделали и денег заработали, без всякого там Сити и Гайд-парка. А чем мы хуже?»

     Сергей Петрович только постфактум, прокручивая в памяти свежие впечатления во время долгого перелета в Европу, понял, что эти три дня в провинциальном американском городишке рассказали о стране больше, чем горы печатных страниц дипломированных американистов. Но сначала была дорога в этот самый Джорданвиль и за полтора часа он успел рассказать только что обретенному кузену всю историю своей жизни, а, главное, то, что произошло за последние полгода. Не стал Сергей Петрович скрывать и странные обстоятельства, связанные со слежкой и необходимостью срочного отъезда, вернее бегства Марии Николаевны из Москвы.

     - Тебе обязательно нужно возвращаться в Россию? - задал вполне логичный вопрос Питер.

    - Мне нужно сменить все документы на новую фамилию, причем обязательно решением суда - это раз, иначе будет невозможно узнать судьбу бабушки. Пока что я знаю только, что ее скорее всего, отправили в лагерь. Но официальный запрос я могу сделать только, как ее родной внук, Попов. С Коноваловым никто и разговаривать не будет. И тогда по закону они мне отказать не смогут. Дальше буду подавать на реабилитацию, наши  тобой дед и бабушка – не враги народа. Враги народа – те, кто их замучили и лишили жизни. И еще я хочу восстановить храм под Москвой, рядом с ним, как я думаю, похоронены приемные родители отца. Это два. Ну и еще женюсь, если ты не откажешься быть свидетелем. Но свадьбу планирую сыграть в Теплице. Мы с Машей будем растить ребенка там.

     - Понятно, - отреагировал Питер, - конечно, я поеду с тобой в Москву, это ведь и моя бабушка тоже. И выпью, наконец, водки на твоей свадьбе, лучше предлога мне все равно не найти.     

    Питера Попоффа в Джорданвиле знали, кажется, все. Обретение одним из самых видных горожан двоюродного брата в далекой и таинственной Москве стало событием, уступавшим по своему значению разве что высадке американских астронавтов на Луне. Так что более-менее обстоятельно поговорить кузены смогли только во второй половине пятницы. С утра в субботу поместительный дом с пятью спальнями начал наполнятья взрослыми детьми Питера с их половинами и Попоффыми-внуками и Сергей Петрович к ланчу уже перестал запоминать имена. По-русски не говорил никто, так что разговор шел с помощью планшета в руке у собеседника, да иногда Сергей Петрович ловил себя на том, что понимает смысл несложных обиходных фраз.

     Семейный парадный ланч сменился приемом для всех желающих на лужайке перед домом. Там все устраивалось как бы само собой – жарились куски говядины и сосиски на решетке, повилась пластиковая переносная стойка, огромный ящик со льдом и напитками на любой вкус, садовая мебель для гостей почтенного возраста. Питер Попофф представлял собой органическую часть местного самоуправляемого сообщества – тут сами жители заботились о школе, состояли в пожарной команде, содержали церковь и полицию. Поэтому их не слишком-то волновало, что там происходит в не таком уж далеком Вашингтоне, а вот о появлении в городке русского Попова будут говорить еще долго, рассказывать детям и внукам. Школьная учительница была поражена фактом, что отцы Питера и Сержа, оказывается, воевали на одной и той же войне против общего врага, только на разных фронтах. Взяв с Сергея Петровича твердое обещание прислать ей по почте военнные фотографии Попова-старшего, она сдала Сергея Петровича на руки владельцу и редактору местной газеты и уж тот постарался выпотрошить ньюсмейкера по полной программе, щелкнул несколько раз профессиональной камерой и сообщил, что весь завтрашний воскресный номер будет посвящен встрече американского и русского Поповых. Надо отдать ему должное, газетчик был тактичен, о политике Сергея Петровича не пытал, ограничившись биографической и гуманитарной составляющей семейной истории.            

     - Боюсь, что уже в понедельник объявятся по твою душу журналисты из Нью-Йорка, -заметил Питер, - тут тебе придется нелегко. Лето, затишье, сенсаций нет, писать не о чем, так что наш случай им очень кстати. Эти акулы выгрызут из нас всю душу.

     - Может, смоемся куда-подальше, - предложил Сергей Петрович. В голове у него слегка шумело после вчерашнего, даже не столько от спиртного, сколько от непривычного внимания к своей персоне, теплой волны доброжелательных улыбок, крепких рукопожатий, участливых расспросов, дружеских похлопываний по плечу.

     - В Америке не бегают от паблисити, - счел нужным объяснить кузен, - а с практической точки зрения тебе внимание общественности тоже не повредит, мало ли как там дальше все повернется.

     Сергей Петрович научился за эти дни понимать своего немногословного двоюродного брата с полуслова. Сказано ничего прямо, в лоб не было, но он понял и был теперь уверен – в Штатах у него есть близкие люди, то, что и называется – семья.

     Договорились, что Питер прилетит в Теплице и потом они вместе двинут в Москву. Но – после того, как до Теплице доберется Мария Николаевна с будущей тешей.                 

   Николай Николаевич заметно приободрился после разговора с детективом – что и говорить, Шпиц производил серьезное впечатление. Своей спокойной уверенностью он как бы говорил сбитым с толку, растерянным или напуганным клиентам – ребята, не бойтесь, со мной люди и не из таких переделок благополучно выходили. К тому же ощутилась, пусть и опосредованно, такая необходимая сейчас дружеская поддержка. Как ни крути, а ближе Сергея Петровича у Николая Николаевича никого и не осталось. Тамара – человек другого поколения и близость телесная еще неизвестно, перейдет ли в близость душевную. Именно поэтому люди преклонного возраста так берегут и ценят старинную дружбу – не успеешь оглянуться и не с кем не то что посоветоваться, позвонить некому.

     Тамара тоже часто вспоминала Сергея Петровича, как-никак он был свидетелем самого-самого начала их отношений с Николаем Николаевичем. Этими двумя пенсионерами и ограничивался список близких ей людей. Каждый раз, принимая душ в комфортабельной ванной комнате огромной квартиры, Тамара смывала вместе с пенистым шампунем еще один слой прошлой жизни и гадала – становится ли она другой, такой, чтобы на равных сидеть за одним столом с людьми разлива Сергея Петровича, Рабиновича или Шпица. Для этого недостаточно было каждый вечер ложиться в одну постель с Николаем Николааевичем, нужно сделать еще что-то, еще один очень важный шаг. Тамара тайком, по пути в магазин или химчистку забегала несколько раз в церковь, молилась, ставила свечи Богоматери и Матроне Московской.

     Шпиц знал больше, чем счел нужным сказать им, это Николай Николаевич и Тамара обсуждали неоднократно. Как и то, что в голове у детектива сложился определенный план действий и они были только частью, пусть и очень важной, этого плана. Конечно, о мести Николай Николаевич ляпнул тогда необдуманно, он не был никогда человеком решительных действий, не зря же отец всю жизнь держал его подальше от серьезных дел. Но присутствие женщины меняет человека, даже и немолодого и не весьма храброго. Задевало Николая Николаевича еще и то, что этот пресловутый Степан Николаевич выбрал в качестве осведомителя Тамару – подходящий по бандитским меркам материал – официантка, значит, шлюха, за сто баксов продаст отца родного, не то что старого любовника. Словом, избавиться от присутствия Степана Николаевича в их жизни было необходимо.

     Николай Николаевич и Тамара, не признаваясь другу другу, молились про себя – скорей бы, боялись, мучились, и воображали, холодея от страха раньше времени, как же все это будет, противник у них был матерый.

     Тут, как по заказу, пришла, наконец, электронка от Николы. Сын подтверждал, что Ирина Митрофановна возвращаться на родину не собирается и «будет удобнее для всех, учитывая обстоятельства, осуществить раздел имущества супругов». Последнее, естественно, подразумевало бракоразводный процесс. Адрес адвоката американской, теперь уже определенно, ветви Смирновых прилагался. Ну вот, хлопот само собой прибавилось, появилась и определенность в немаловажном для общего будущего вопросе. 

     Шпиц долго откладывал поездку в Вороново, а тут, наконец, сложилось. Вечер субботы – время мужских банных посиделок на необъятных российских просторах, только так и завязываются нужные знакомства и решаются важные дела. Сыщик еще в пятницу набрал номер вороновского таксиста Вити, тот и ввел его в местный бомонд, с кем-то учился в школе, с одним гонял в футбол, у другого был шафером на свадьбе. Люди эти теперь выросли, заматерели и с их помощью можно было открыть не одну дверь. Начинать затею с реставрацией храма без нужных связей на месте – дело пустое, напрасная трата времени и денег. После баньки Шпиц, отдохнувший телом и разомлевший душой среди нормальных людей отправился на городском транспорте домой. Хвоста, убедился сыщик, как ни странно, за ним снова не было.

     Босс, вспомнив давние студенческие годы с томиками Ленина и брошюрками последних речей очередного Генсека на письменном столе, вооружился остро отточенным красным карандашом. Перед ним лежали отпечатанные на принтере материалы, выловленные из Интернета – очерк «Джорданвилль экзаминер» и колонка «Нью-Йорк кроникл», оба посвященные неожиданной встрече двоюродных братьев Поповых, русского и американца. Тратить время на поиски телерадиорепортажей на ту же тему он не стал, хотя и предполагал, что они наверняка были.

     Если не считать расслабляющих, но недолгих гуляний в парке Горького, времени в эти выходные босс зря не терял, затребовал (это вызвало легкую панику подчиненных в Центре) и получил к вечеру субботы распечатки разговоров Сергея Петровича с Марией Николаевной и, главное, Шпицем. Пригодились и переговоры Коновалова-Попова с людьми в Теплице. Босс хотел составить психологичский портрет клиента, раньше его эта сторона дела не интересовала, мысленно они ведь уже распрощались с Сергеем Петровичем. А теперь вон как все обернулось, завязалось совершенно непредвиденным сложным узлом. Тем интереснее будет его развязывать, только такие громкие дела и могли упрочить славу Центра. Босс превосходно знал, что даже оставаясь в тени, свою долю славы Центр получит – сарафанному радио на родных просторах верили, в отличие от официоза, безоговорочно и поголовно.

    Погружаясь в обстоятельства жизни Сергея Петровича за последние несколько месяцев, стараясь проникнуть в его внутренний мир, босс невольно проникался уважением к этому человеку. Нужно признать, – говорил он себе. – заурядный, в общем-то, мужик не сделал ни одной ошибки. И вот что интересно, жил так, как считал нужным, не конфликтуя, но и зная, что он хочет. Особенно после того, как обнаружилось письмо отца. И еще – Коновалов-Попов доверял людям, даже таким, как искусный в разных мелких и крупных гадостях насквозь фальшивый советский номенклатурщик Смирнов-старший. И, как ни странно, это работало! Конечно, из ловушки, устроенной Центром, Коновалов-Попов выскочил по чистой случайности, но и..., что там говорили марксисты про случайность и закономерность? То-то!

     Что касается американского визита, тут даже самым записным ненавистникам мировой закулисы придраться ни к чему и в пятую колонну клиента не записать. Между строк читалось, что Коновалов-Попов сразу предупредил интервьюеров - о политике говорить не будет. Высокие материи не его уровень и стихия – он обычный человек, каких миллионы. У него праздник – он нашел в Аменрике кузена, родную кровь, столько лет прошло, отгремели революции и войны, а люди, оказывается, не теряются. Журналисты, может быть, и хотели обыграть тему богатенького американского дядюшки, но и тут не прошло – русский Попов оказался состоятельным человеком. В благословенные Соединенные Штаты не рвался, переезд в Теплице объяснил очень просто – возраст и климат, к тому же Европа маленькая, расстояния мизерные, можно, условно говоря, за полдня смотаться к стоматологу в Германию и обратно. Послушать его, выходило, что он доволен жизнью, все идет к лучшему, в России случилась перестройка, можно заниматься бизнесом, наживать денежки, ездить по всему свету, свободно думать и говорить. Гражданство России он менять не собирается, а что касается обстоятельств эмиграции американской ветви семьи, то об этом написаны целые библиотеки книг – читайте, таких как мы миллионы, три волны эмиграции за один век не шутка.             

     - Ну что же, - подвел итоги босс, - мы работаем с тем человеческим материалом, какой есть, хорошо, что не левак и не демшиза, и все-таки сюжет обалденно интересный. Чувак пока, кажется, даже не подозревает, какой сюрприз его ждет. Так что – вперед! И, не откладывая, набрал номер штаба кандидата в президенты.

     Степан Николаевич не забыл о Тамаре, всему свое время. К тому же босс фактически отрезал его от иформации по делу Коновалова-Попова, взял все в свои руки. Однако строить различные варианты развития событий запретить ему никто не мог. Интуиция подсказывала Степану Николаевичу, что лично для него ничего хорошего будущее не сулит и его карьера достигла предела, а, может быть, и того хуже – пойдет под откос. Легенды, ходившие в Центре, передавали из уст в уста, что непотопляемая и могущественная организация, как мудрая и непобедимя анаконда регулярно меняет кожу – профиль деятельности. Нечто подобное обсуждали теперь в курилках, оглядываясь и вполголоса рядовые сотрудники, замолкая при виде начальствующих лиц. Надо сказать, что это не чисто российская черта – какие бы страшные кары ни записывали в контракты по поводу коммерческих и иных тайн, планы власть предержащих неизменно вылезали наружу.

     В случае Степана Николаевича все было и проще и сложнее. Беда в том, что он очень много знал и выкинуть его пинком как шелудивого пса получится себе дороже. Если босс и акционеры ведут дело к тому, чтобы превратить Центр в нечто белое и пушистое, марать руки о Степана Николаевича, да и кого бы то ни было еще они не станут. Скорее всего, вернут туда, где будут продолжать заниматься делами, подпадающими под статьи УК РФ. Не хотелось бы, это все равно, что менять Париж на какой-ибудь Урюпинск, к тому же, как известно, к хорошей и сытой жизни быстро привыкаешь и рисковать сладкой пайкой и свободой как-то не тянет.

     Босс, понятное дело, внимательно ознакомился в свое время с личным делом Степана Николаевича. В графе «происхождение» значилось: «из семьи военнослужащих». Тут Степан Николаевич слегка, скажем так, ввел кадровые службы в заблуждение. Но, впервые написав такое при поступлении в вуз, продолжал придерживаться раз избранной формулировки. На самом деле все обстояло несколько иначе.

     Степан Николаевич Максименко родился и вырос в семье офицера Внутренних войск, сделавшего карьеру, охраняя лагеря на севере нашей многострадальной родины. В просторечии – вертухая. С детства Степан Николаевич, тогда еще Степа, усвоил, что в России есть три категории людей, именно людей, не граждан – первая это те, кто отбывает срок в местах лишения свободы, вторая – те, кто их стережет и третья, сама многочисленная, но промежуточная, - те, кто по какому-то недоразумению разгуливает до поры на свободе. Независимо, кстати, от возраста, пола и положения в обществе. Стало быть, говорил Степкин, тогда еще очень ограниченный жизненный опыт, соль земли и есть те, кто с оружием в руках сторожит зк/зк, людей, проявивших свою порочную суть и справедливо за это отправленных в тюрьмы и лагеря. Перестройка внесла свои коррективы в видение мироустройства Степана Николаевича – жизнь наглядно доказала тесную связь денежных знаков и власти над людьми, но многое, привнесенное вьюжным северным ветром, прожекторами на вышках, запахом кожаных портупей и овчинных полушубков, шарканьем серых колонн с руками за спиной – осталось навсегда. Осталось и доставшееся от отца, выработанное им там, на Севере верхнее чутье, чувство опасности, исходящее от людей. Там нужно было мгновенно среагировать на неуловимую искру в глазах зэка, понять, что в следующее мгновение из толпы вылетит пущенный опытной рукой топор и раскроит череп конвойного. Уклониться или выстрелить... Да мало ли еще способов укоротить человеческую жизнь - выживает тот, кто вседа начеку.

     Обосновавшись в Москве, Степан Николавевич еще с институтских времен осознал свое преимущество перед окружавшими его людьми. Они, выходцы из того самого среднего слоя, исходили из воспитанных семьей и школой укоренившихся со времен крещения Руси понятий о преимуществе и конечной победе добра над злом, пусть даже ценой гибели Спасителя. Степан Николавевич видел в другом человеке его далекого прародителя – зверя, питающегося плотью другого зверя. Этих, окружающих, прикидывающихся доброхотами и простаками он презирал или ненавидел, если они того заслуживали, но таких было немного. Босс и Сергей Петрович Коновалов входили в короткий список. Другое дело, что достать босса руки были коротки, рисковать жизнью Степан Николаевич вовсе не собирался. Коновалов-Попов – другое дело.

     Боссу назначили встречу в совсем не пафосном заведении в районе Старой площади. Наверное, недалеко от их главного лежбища, возможно обосновались со штабом где-нибудь на престижной Варварке. Обычный московский прием – первые переговоры начинать вне офиса, на нейтральной территории, вполне может получиться, что второй встречи и не понадобится. Мало ли кто и зачем хочет примазаться к  перспективной команде или просто срубить толику деньжат из предвыборного фонда.

     Представителей штаба кандидата пришло двое - люди средних лет, одетые в строгие деловые костюмы, английские школы выпускают таких последние двадцать лет пачками, как сигареты, одинаковые короткие прически, модные очки и холодные глаза за линзами, к ним надо пригядываться внимательно, чтобы уловить индивидуальные черты. Раньше подобные лица приветствовались в шпионских школах, считалось, что они не выделяются в толпе. Босс сразу уловил, что поломал привычную схему - тертых пиарщиков удивило, что он явился на переговоры в одиночестве. Кое-что они, возможно, о Центре слышали и подобный прием мог означать только одно – этот человек обладает достаточными полномочиями.

     Босс не стал ходить вокруг да около и после обязательных приветствий и обмена визитками передал собеседникам распечатки материалов из американских газет, потом, отреагировав на их вопросительные взгляды, протянул копию того самого ветхого документа столетней давности, невесть как обнаруженного Шпицем с именем дедушки их теперешнего клиента и кандидата в Президенты Всея Руси.

     - Как это все связано, что Вы хотите этим сказать? - почти одновременно выпалили штабисты. Понятно, они усиленно работали извилинами, пытаясь разгадать загадку и одновременно холодея от мысли, что тут кроется какой-то неожиданный подвох, способный поломать тщательно выстроенный план выборной кампании.

     - Все очень просто, - без малейших эмоций произнес босс, - дедушка вашего клиента в 1918 году застрелил без суда и следствия дедушку людей, о встрече которых так красочно повествует американская пресса.

     - Помилуйте, этого быть не может, - возразил старший из пиарщиков, - мы тщательно изучили биографию нашего клиента чуть ли не до седьмого колена. Действительно, его родной дед работал в ЧК, но поступил туда в 1919 и был уволен в 1932, перешел в органы партийного контроля, где и служил до пенсии. Откуда у Вас это? В любом случае, эта бумажка не могла быть рассекречена, ее место в спецхране.

     - Я постараюсь ответить на ваши вопросы, - босс был терпелив и всем своим видом хотел показать, что он не какой-нибудь шантажист, просто вот так получилось, что эти сведения попали к нему в руки. И, чтобы дать собесдникам время успокоиться, подозвал официанта, осведомился, не хотят ли господа чего-нибудь заказать, дождался отрицательных покачиваний модно остриженых голов и попросил принести ему еще чашку капучино.

     - Итак, расскажу, как я вижу ситуацию. Дедушка вашего клиента действительно в 1918 году еще не служил в ЧК, судя по документу он был командиром небольшого отряда Красной гвардии и активно участвовал в установлении советской власти в Калуге. Еще до  покушения на Урицкого и Ленина и объявления красного террора взял в заложники и расстрелял несколько видных горожан и реквизировал их имущество. Купца Попова он расстрелял лично, об этом и свидетельствует бумага, там все подписи и печати подлинные. Почему она не попала в секретный архив? Это мое предположение, но, думаю, именно потому что он действовал в составе Красной гвардии и бумага осела в городском архиве и не была засекречена, как полагалось поступать с фондами ВЧК, ОГПУ, НКВД и КГБ. Кстати, калужский архив очень хорошо сохранился.

     - И кто ее откопал? – прозвучал резонный вопрос.

     - Частный детектив, нанятый Сергеем Петровичем Коноваловым. Остальное вы уже прочитали.

     - А как вы на него вышли?

     - Видите ли, - так же рассудительно и спокойно продолжал босс, ложь тем убедительнее, чем ближе к истине, - в свое время мы заинтересвались одним банком, с целью покупки. Коновалов был там одним из крупных акционеров. Вот в ходе тщательного и разностороннего изучения объекта покупки мы и посмотрели попристальенее на Коновалова. Остальное, думаю, понятно.

     - Кто об этом знает? Имеется в виду история деда нашего клиента.

     Пиарщики, как, впрочем, и босс, не сговариваясь, так ни разу и не назвали имя кандидата в президенты, что и понятно, опытные встретились люди.

     - На сегодняшний день трое и все сейчас за этим столом – еще раз сказал неправду босс, существовал ведь пока еще Степан Николаевич, - но рано или поздно эта история всплывет, - босс выложил на стол козырного туза. Чем ближе выборы, тем любопытнее журналисты. К тому же история и правда вкусная, для прессы, конечно. Еще бы, неожиданная встреча двух братьев, русского и американца, ну и все такое прочее...

     - Раз Вы попросили встречи с нами, стало быть, играете на нашей стороне, - старший из пиарщиков позволил себе прервать босса и, опустив лирику, сделал резонный вывод. И продолжил, - кстати, сам Коновалов догадывается?

     - Вы правы, я на вашей стороне, - просто ответил босс, - а Коновалову, если начнут копать эту историю, быстро все объяснят, вы лучше меня знаете, что такое информационная война.

     - Я просил бы Вас дать нам сутки и завтра мы встретимся здесь же, - предложил пиарщик.

     - Не возражаю.

     Расстались вполне дружелюбно. То, что не стали предупреждать, дескать никому ни слова и прочее – хороший знак. Люди понимающие и серьезные, и полномочий своих превышать не стали, побежали докладывать на самый верх. Главное, большая зубастая щука, как и рассчитывал босс, заглотила наживку.  

     Иван Иванович Шпиц только после приятной помывки в Воронове понял, что ввязался в очень непростое дело. Нет, таинственная история с Сергеем Петровичем Коноваловым как раз не сильно выходила за пределы профессиональных компетенций сыщика, тут все развивалось логично и последовательно, хотя и с пока что неизвестным результатом. Во всяком случае, клиент был жив и здоров, цель поездки в Штаты достигнута и за бугром ему уж точно ничего не угрожало. Шпиц с минуты на мнуту ожидал письма из Теплице и, в свою очередь, был готов дать команду друзьям в братской славянской стране активировать опцион на туристическую автобусную поездку по маршруту Минск-Прага для Марии Николаевны и ее матушки. Сложностей тут никаких не предвиделось – оплатят, проводят и ручкой помашут. Правду говорят, что у оперативников разных стран, тех, кто работает в поле, самые крепкие профессиональные связи, даже если высшие власти друг друга не жалуют. Если не подведет Тамара, силок, приготовленный для Степана Николаевича, сработает, тут-то и выяснятся все недостающие детали. В том, что изначально задумывалось преступление, Шпиц не сомневался ни минуты.

    Так вот, оказалось, что затея Сегея Петровича с восстановлением храма в Юрьевке дело весьма сложное и хлопотное. Дело даже не в деньгах – Коновалов сразу сказал, что готов потратить на это дело миллион долларов. Казадось бы, самым заинтересованным лицом тут должна выступить церковь – но все окрестные верующие после войны привыкли ездить в усадебную церковь, ту, что строил якобы Бланк. Каждые час-полтора до Воронова ходил рейсовый автобус. Да и сколько их, прихожан, тут осталось, жалкая горстка тех, кто еще цеплялся за свои пятистенки, палисадники, огороды и десяток-другой курочек. Дачники – те предпочитают шашлыки под холодное пиво, им не до спасения души. Так что вряд ли пойдет епархия на то, чтобы вновь открыть в Юрьевке приход, - размышлял Шпиц. Ну, а чтобы пробить чиновничью стену, нужен мощный союзник, иначе замучаешься глотать пыль чиновничьих предбанников. Нет, все же надо начинать от печки – раскопать историю постройки, старые фотографии, а лучше чертежи, если такие сохранились. Профессиональный опыт снова пригодился Шпицу – нужно найти энтузиаста, человечка, занимающегося историей родных мест. Бескорыстного фанатика-краеведа, хранителя местных преданий. Как правило, такие люди хорошо знают архивы, кое-что хранят у себя дома, могут подсказать ходы-выходы, нужные персоналии и все, что связано с ареалом их обитания. Надо ставить задачу Вите.

     И еще, - подумалось Шпицу, - одному тут не справиться, даже с миллионом, да его может и не хватить. В России не любят одиночек, привыкли иметь дело с юридическими лицами, чтобы были бланки, печати и прочие атрибуты солидно поставленного дела. Тут знаний и опыта Шпица нехватало, все-таки он был специалистом по Уголовному, а не Гражданскому кодексу, вот бы посоветоваться с Марией Николаевной, но увы... Еще подумалось, что затея с восстановлением храма вполне может занять его на годы вперед, и то сказать, сколько можно носиться колбасой, спать урывками и есть жирную пищу раз в сутки, а не как все люди его возраста – пять раз в день, регулярно и небольшими порциями, да побольше витаминов и углеводов.

4

    Сергей Петрович после длинной, почти в полсуток, дороги проспал, удивительное дело, шестнадцать часов. Несколько раз вставал, нашаривал шлепанцы, посещал клозет и, удовлетворив жажду минеральной водой, валился в кровать по-новой. Зато и почувствовал себя, проснувшись в полдень, отдохнувшим, бодрым, готовым энергично приняться за дела. И ужасно голодным. Побрившись, Сергей Петрович с удовлетворением нашел в шкафу пахнувшее лавандой чистое белье, джинсы, футболку и легкую ветровку и вышел из дома. Прошлый раз он запомнил, что вкусно накормивший его ресторанчик находится – забавно, не правда ли! на улице Рузвельта, - это Америка не хочет отпускать его из своих родственных объятий и заказал, как и памятным вечером, вепрево колено – свиную рульку с картошкой и кислой капустой. Хозяин кивнул ему как своему и сразу же, Сергей Петрович успел только выбрать столик, принес запотевшую поллитровую кружку знаменитого местного пива.

     Обильная еда и вторая кружка пива погасили неопределенные порывы к действию и Сергей Петрович здраво рассудил, что Маша с ее мамой сумеют решить домашние проблемы гораздо лучше его, старого холостяка и сообразят, как разместиться в доме, кроме них троих, будущему маленькому Попову и оставить еще гостевую комнату для Питера, собиравшегося прилететь в Теплице сразу, как только получит российскую визу. Так что хлопоты по приобретению постельного белья, дополнительной посуды и прочего необходимого барахла Сергей Петрович решил оставить дамам. И, если им подойдет бангладешская пара домашних помощников, семейный быт образуется, как это водится у женщин, за считанные дни. Так что, покинув полюбившееся заведение «У Кожички»,  Сергей Петрович не спеша прогулялся до торгового центра «Олимпия», накупил три огромных пакета продуктов и на такси вернулся домой.

     Как и ожидал босс, на следующий день состав переговорщиков изменился – у нового участника угадывалась служивая выправка, казалось, что под цивильным двубортным пиджаком в тонкую полоску скрываются генеральские погоны, да и возраст соответствовал такому званию – явно за пятьдесят, седина уже высоко и густо покрыла виски. Именно такой человек и должен руководить предвыборным штабом, это на пресс-конференциях, фокус-группах и встречах с избирателями распоряжаются другие люди, младший офицерский состав, а за кулисами дергают за нитки марионеток театра Карабаса-Барабаса такие вот генералы с холодной головой. А уж кто там выше, у самых облаков, босс и загадывать сейчас не хотел.

     Человек представился Георгием Павловичем, протянул тонкие сухие пальцы, внимательно взглянул на босса ничго не выражающими холодными серыми глазами, словно проверяя тот ли это человек, чью фотографию ему показали накануне. Едва заняв место за столиком, осведомился, что угодно собеседнику, тем самым давая понять, что сегодня за выпитое платить будут они.

    - Итак, за прошедшие сутки ниего не изменилось? – осведомился Георгий Павлович.

    - Нсколько я знаю, нет.

    - А где сейчас этот самый Коновалов-Попов?

    - Полагаю, что в Теплице.

    - Но там вы его не пасете, - предположил Георгий Павлович, - нет-нет, я просто уточняю, без всякой задней мысли.

    - Нет, – лаконично ответил босс, давая понять, что ждет предметного разговора.

    - О-кей, - Георгий Павлович не стал затягивать вступление, - мы благодарны вам за вашу позицию и предлагаем встроиться в кампанию на стороне нашего кандидата. Естественно, ваш вклад будет оценен по достоинству.

     - Согласен, - босса обучили в свое время держать паузу в важных разговорах, пока собеседник не дойдет до конкретики, ее-то и надо обсуждать, а не всякие там словесные завитушки, предназначенные для толпы потенциальных обладателей бюллетеней для голосования.

     - Коллега доложит концепцию в общих чертах, - Георгий Павлович кивнул вчерашнему пиарщику.           

     - Я уверен, главные составляющие любой выборной кампании вы знаете – это телевизор, телевизор и еще раз телевизор. Хочешь победить – не вылезай из ящика. В истории Коновалова-Попова мы увидели отличный и долгоиграющий информационный повод. Встреча нашего кандидата и Коновалова-Ппова, их рукопожатие – дорогого стоят, целый сериал можно снять. Если еще присоединится американский Попофф – вообще супер. Аудитория будет рыдать, электронная и печатная пресса наперегонки станут отслеживать каждый шаг наших героев – они любых кинозвезд за пояс заткнут, - пиарщик вопросительно посмотрел поочередно на Георгия Павловича и на босса.

     - Теоретически Вы, конечно, правы, - босс говорил все таким же ровным голосом, но...

     - Говорите, говорите, - вмешался Георгий Павлович, - у нас свободная дискуссия, мы же партнеры.

     - Дело вот в чем, - постарался объяснить свое видение ситуации босс, - насколько я представляю себе Сергея Петровича Коновалова, - при том, что я ни разу его не видел и ни слова с ним не сказал, это весьма цельная натура. И он, если я правильно понимаю, повернут, как бы точнее тут выразиться, назад, а не вперед. Удивительно, но человек он, скорее, из начала двадцатого века, с идеалами, что ли, чеховский такой человек, но очень твердый. Возможно, все это литературщина, но такими я представляю тех студентов и гимназистов, что шли в гражданскую к белым, у них не было ни имений, ни чинов. Лариосики такие. Я, наверное, путано излагаю, - босс прервался и вопросительно посмотрел на собеседников.

     - Нет-нет, продолжайте, - поощрил босса Георгий Павлович, - мой молодой коллега, возможно, поспешил с выводами.

     - По науке молодой человек абсолютно прав. Но, мне кажется, следует тщательно продумать несколько вещей – как и когда начать раскручивать всю эту историю, затем сделать Коновалова-Попова узнаваемым для отечественной телеаудитории и, наконец, раскрыть историю гибели (босс намеренно не употребил слово «убийство») его деда и, наконец, свести лицом к лицу двух внуков – условно белого и красного. Американец, мне кажется, при этом может присутствовать, а может и нет – дело десятое.

     - Я Вас понял и согласен, но с несколькими уточнениями, - счел нужным подвести итог сказанному Георгий Павлович, - даже если примирение внуков не состоится, наш кандидат первым протянет руку и в любом случае окажется в выигрышной позиции, надо же когда-то закончить гражданский конфликт - и за эту символику схватится пресса. И второе – американский Попофф в случае отказа Коновалова пойти на примирение дает нам повод поговорить о соответствующей роли заграницы вчера и сегодня. В любом случае, повторюсь, эта история открывает богатые возможности. Но и с прессой придется работать очень внимательно, - Георгий Павлович со значением посмотрел на пиарщика, - тут чрезвычайно важны акценты.

     Босс развел руки в стороны, давая понять, что согласен со сказанным.

     - Теперь уточним вашу роль, - Георгий Павлович, - мы просили бы вас взять на себя расходы по этой истории – в основном, это гонорары журналистам, возможно, аренда техники и помещений, транспорт, ребята прикинут приблизительный бюджет. Надеюсь, Вы понимаете, что наши уши не должны тут торчать, ну и потом – инициатива наказуема, в конечном счете проект с Коноваловым-Поповым придумали вы...

     - Согласен, - ответил босс, когда будет готова смета?

     - Думаю, - предложил Георгий Павлович, - вам вдвоем с коллегой стоит встретиться завтра, не откладывая. Насколько я понимаю, имеет смысл, не откладывая, пошуметь в Интернете, чтобы заинтересовать прессу этой историей. Американских материалов для этого достаточно. Затем пошлем пару журналистов в Теплице, так что вскоре можно будет ждать первого эфира.

     - О-кей, - босс всем своим видом показал, что готов к работе, - мы бы предпочитали платить наличными.

     - Тогда последнее, - Георгий Павлович сам подошел к тому, ради чего Центр и заварил всю эту кашу, - вы продумали ваш интерес?

     Босс вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо листочек обыкновенной белой бумаги с несколькими строчками букв и цифр и протянул Георгию Павловичу.

     - Прошу прощения, - счел нужным извиниться Георгий Павлович, - без очков теперь никуда, - утвердил на большом породистом носу прямоугольные очки, внимательно, несколько раз пробежал глазами напечатанное на листочке, и подвел итог сегодняшней встрече, - вполне разумно и все в наших силах.

     До двадцатого сентября, дня президентских выборов, еще много воды утечет и чем вся эта история закончится неизвестно, стопроцентных гарантий успеха никто дать не может – вон перспективные губернаторы один за другим бьются на машинах, горят в вертолетах и мрут скоропостижно от неизвестных болезней. И лето, считай пропало, обещанного семье вояжа на Лазурку теперь не получится. Не было у босса почему-то предощущения успеха, эдакого победного послевкусия. Отчего? Очень просто – он вполне мог бы быть на месте Георгия Павловича, в наши дни генеральские звания люди при благоприятном стечении обстоятельств получают и в тридцать пять. Точил босса, надо честно признать, червячок сомнения – правильно ли он выбрал жизненную дорогу. Деньги? Ну что деньги – сейчас районный глава администрации, почти ничем не рискуя, имеет столько же. Вот ради чего стоит постараться – встать под широкую длань государства. Надежда, конечно, слабенькая, но другой ниточки, кроме Георгия Павловича пока не просматривается.

     Босс не стал откладывать неприятный разговор со Степаном Николаевичем.

     - С сегодняшнего дня операцию «Американский братишка» я веду лично. Вам не следует дальше заниматься оперативной работой, сосредоточтесь на финансовых вопросах. В частности, мне понадобятся наличные, думаю, в пределах пятисот тысяч долларов. Займитесь обналичкой сейчас же, не откладывая.

     Вот и все, - подумал Максименко, - приговор объявлен и обжалованияю не подлежит. Ты, парень, уперся в потолок. Ну что же, этого Коновалова я уберу своими руками и вся их комбинация рухнет, а вслух произнес: «будет сделано».

      Сергей Петрович не ожидал, что так скоро станет объектом пристального внимания журналистов, он-то предполагал, что все уже закончилось там, в Джорданвилле и история воссоединения двоюродных братьев – мало ли кто находил родных, разбросанных по всему белому свету событиями бурного двадцатого века, сестер, братьев, жен, детей и внуков - останется их личным с Питером делом. Не тут-то было. Хорошо еще, что трое молодых людей с магнитофонами, фото и телекакамерами свалились, как снег на голову, до приезда Маши с матушкой. Достаточно женщинам было волнений с поспешным отъездом, вернее, бегством из России и недельного ожидания неизвестно чего в Полоцке.

     В дом Сергей Петрович журналистов не впустил, помнил наставления Шпица, устроились в знаменитом теплицком Ботаническом саду. По дороге всей компанией заехали в ту же «Олимпию», купили диктофон и вечером Сергей Петрович внимательно прослушал запись своего интервью, не сказал ли он чего-нибудь лишнего.

    Вопрос: Как Вам кажется, почему отец при жизни не раскрыл тайну своего рождения?

    Ответ: Я очень долго над этим думал, перебирал нашу с ним совместную жизнь буквально по дням и, естественно, переваривал тот массив информации, что обрушился на всех нас после смерти Сталина и потом, после крушения коммунизма. Ответить могу одним словом – страх. Страх настолько вошел в повседневную жизнь миллионов людей, что стал определять их повседневное поведение, с утра до вечера, на службе, в быту, в семье. Мальчишкой я не понимал, почему разговор о каких-то вещах – табу, без всяких объяснений, нельзя и все! И тут уж у отца был страх не за себя – за меня. Вам бы надо посмотреть анкету тех времен, графа «происхождение» многое определяла.

     Вопрос: Но ведь Ваш отец прошел войну...

     Ответ: Два ранения и тяжелая контузия – вот, что он принес с войны. И отвечал теперь за две жизни, мамину и мою. Так что ему было не до борьбы за свое подлинное имя. Стал бы пытаться узнать что-то о судьбе купца Попова – рисковал остаться без работы, и что? Понять это поколение, я в этом убежден, невозможно, можно описать, как Некрасов или Астафьев, а влезть в их шкуру – нет.

     Вопрос: Но ведь что-то он рассказывал Вам о войне, о фронте. Мы просто хотим лучше понять Вашего отца, наши молодые зрители и читатели в массе своей не видели ни одного фронтовика.

     Ответ: Конечно, к отцу приходили его фронтовые товарищи. Собирались у нас, в доме на Сходне, мы жили по сравнению с другими просторно, выпивали, пели песни тех лет, вспоминали друзей. Меня, правда, тогда больше интересовали марки, пугачи и девчонки. Обычно меня кормили и отправляли погулять. Но один раз я осмелился задать вопрос – как они встретили день Победы там, в Берлине? В эти брежневские годы как раз начали проводить помпезные парады на Красной площади, пришло понимание, что только этот день действительно может объединить всех, от мала до велика, независимо от убеждений и места в пищевой цепочке... Отец, кстати, получил орден Красного знамени за форсирование Днепра, на другом берегу его и контузило, причем тяжело, так что в свою часть он уже не вернулся, долго лечился и в пекло берлинской операции попал накануне штурма. Так вот, ответили мне, почесав седые и лысые затылки, старательно вспоминая тот день, что, дескать, ничего особенного, тихо стало, поели, кто-то поиграл на губной гармошке и завалились пораньше спать в каком-то подвале, подстелив немецкое барахло. И никаких салютов и выпивки, кстати, тоже, обошлись без наркомовских ста граммов.

     Вопрос: Что Вы почувствовали, когда получили отцовское письмо?

     Ответ: Сначала мне показалось, что я снова слышу его голос, чувствую тепло его рук на затылке, запах его старой гимнастерки, навсегда пропахшей солдатским потом и махоркой. И это не приказ, а просьба – сделай, сынок, то, что не смог сделать я.

     Вопрос: И Вы сделали?

     Ответ: Не совсем. Я в начале пути. Думаю, мне никогда не найти могилу деда, но вдруг, попытаться стоит. И обязательно нужно выяснить судьбу бабушки. И отдать долг приемным родителям отца – привести в порядок кладбище и церковь в Юрьевке. Это будет памятник им всем. Я понимаю, задачи не из простых. Я уж не говорю о всякой волынке с официальной переменой фамилии, получением новых документов и прочее. Так что хлопот у меня будет полон рот.

     Вопрос: Но Вы ведь больше не живете в России, мы разговариваем с Вами в Теплице.

     Ответ: Считайте, что я купил тут дачу. Я ведь человек не бедный, я хочу еще пожить жизнью европейца, отсюда меньше часа езды до Дрездена, меньше двух до Праги, в Теплице есть филармония, музей, театр. Да и здоровьем заняться не мешает, здесь известный на весь мир курорт, любые врачи. И потом, уверяю вас,  я сумею организовать выполнение своих планов.

     Вопрос: Как Вас принял Питер Попофф, самые первые впечатления?

     Ответ: Мне кажется, он ожидал этого, хотя прямо так не сказал. Все-таки связи между Россией, тогда СССР и заграницей никогда не прекращались, пусть это был тоненький ручеек, но все-таки что-то проникало через железный занавес. Известно, что люди даже из лагерей умудрялись бежать, а уж после войны счет так называемым перемещенным лицам пошел на сотни тысяч. Я же не знаю, и никогда не узнаю, с кем дедушка дружил, учился, рос, работал, соседствовал, кто были гимназические подружки бабушки. Кто-то из этих людей мог оказаться на Западе, да и потом известно – надежда умирает последней. Но вот что я хочу, чтобы поняли ваши читатели – теперь я могу постараться восстановить то, что называется генеалогическим древом, но почву, на которой оно тысячу лет росло, соки, которыми питалось – никогда! Дерево срубили под корень и то, что выросло за океаном совсем другой породы. И дети и внуки Питера – американцы. В этом трагедия, и не только нашей семьи.

     Вопрос: И поэтому Вы уехали.

     Ответ: Вы правильно меня поняли.

     Вопрос: А как Вам Америка?

     Ответ: Я пробыл там десять дней, этого очень мало, чтобы узнать и понять  такую огромную страну. И потом, в Нью-Йорке я ни с кем не общался, а в Джорданвилле не мог даже поговорить с Питером с глазу на глаз, нас все время окружали люди, они смотрели на меня так, будто я свалился с неба и все время интересовались, чем они могут мне помочь. Но две вещи я отмечу. Первое – высокий уровень самоорганизации на низовом уровне, сцепка людей, живущих по соседству, позволяющая решать массу очень важных для горожан вопросов и второе – непредставимый для нас уровень частной поддержки культуры и образования. Хотя, конечно, и денег там много...

    Вопрос: Питер собирается приехать в Россию?

    Ответ: Он ждет визу и уже зарезервиловал билет.

    Сергей Петрович выключил диктофон и подумал, что, наверное, напрасно вспомнил про историю с форсированием Днепра, говорить правду о войне имеют право те, кто в ней участвовал. И еще он не сказал главное, а отличие от тривиальных, в общем-то, впечатлениях о жизни глубинной Америки. Там, среди сонма новых родственников, Сергей Петрович ощутил себя частью чего-то большого, что вот уже сто лет отсутствовало в России – он назвал это сообщество слоем людей с устоявшейся репутацией. Для них открывались очень многие двери, о существовании которых нынешние российские нувориши только подозревали, но хода в них им не было, со всеми их миллиардами. Через тетушку-аристократку Сергей Петрович был теперь в родстве, почитай, со всей старой русской эмиграцией. Кто-то, наверное, улыбнется, но Готский альманах до сих пор существует и рекомендации этих людей стоят дорого. Эти бы возможности, да пару десятков лет назад!    

     Зинаида Петровна во время кухонных хлопот всегда включала телевизор и делала звук погромче. Вот и в этот раз, шинкуя свеклу для борща, подняла глаза на экран и увидела там Гаврилова. Или нет – вроде бы человек был постарше, побольше седины и морщин, а так – вылитый Игорь Евгеньевич Гаврилов. Зинаида Петровна запомнила канал, подумала, что они с Игорем посмотрят повтор выпуска новостей вместе за ужином, можно еще найти этот сюжет в Интернете. Сердце подсказывало женщине, что тут-то и кроется разгадка неожиданного, как по заказу, появления Гаврилова в ее жизни. Нет-нет, никаких претензий к Игорю у нее не было и быть не могло – он, в этом Зинаида была уверена, женщину в таких вещах не обманешь, искренне к ней привязался, даже прикипел и к ней, и к дому. Работал истово, делал все, как делают для себя. Уже было договорено, что останется на зиму сторожить кооператив, деньги, конечно, невеликие, но им с ее пенсией хватит, а там лето, подработок будет сколько угодно...

     - Игорь, что это значит, объясни, - Зинаида толкнула мужчину под локоть, показала на экран телевизора.

     Гаврилов положил ложку, отставил в сторону тарелку, поднялся из-за стола, выключил телевизор и снова уселся напротив Зинаиды, посмотрел ей прямо в глаза.

     - Ты можешь мне верить или нет, дело твое, но я пока и сам эту загадку не разгадал. И не я один. Кое-кто еще этим занимается. Думаю, рано или поздно все должно выясниться. Тебе беспокоиться не о чем, тебе ничего не грозит.

     - Я не за себя боюсь, - Зинаида могла бы еще сказать, что больше всего на свете боится его потерять, но уж больно непоходящий был момент для подобных признаний, - что делать-то будем?

     - Тут ко мне приезжали люди, предупредили, чтобы я не сделал никаких лишних шагов. Верить им, думаю, можно. Тебе я не стал ничего рассказывать, пока все это догадки.

     - Это опасно? Почему ты мне сразу ничего не сказал?

     - Не надо тебе в это все влезать. Давай договоримся – я все расскажу, когда сам пойму, в чем тут дело.

     - Как знаешь, - согласилась Зинаида, в самом деле, не тащить же из человека клещами то, чего он и сам, возможно, не знает. Тут уж так – веришь или не веришь.

     Гаврилов подумал, что на самом деле ему очень хочется рассказать Зинаиде всю свою жизнь, день за днем, год за годом. Но сдержался, не сейчас, не время пока.

     Журналисты любезно оставили Сергею Петровичу распечатки материалов своих американских коллег, возможно в качестве объяснения вспыхнувшего общественного интереса к истории братьев Поповых. И очень просили сообщить о приезде Питера. Сергей Петрович не стал отвечать «нет», в наши дни любой мало-мальски грамотный человек старается на всякий случай не ссориться с прессой. Помнились еще уроки социальной мимикрии старшего Коновалова – «не высовывайся, будь как все!». Велено идти на демонстрацию – иди. Если, конечно, не можешь взять больничный, но и то через раз, а то заподозрят в опасном инакомыслии, а там и до врага народа недалеко. Портреты  известно кого должны висеть над письменным столом, снимай только тогда, когда разоблачат или осудят, ни раньше, ни позже. Последнее время, правда, мерли просто так, без осуждения. И на похороны уже никого не гоняли.

     На самом деле больше всего заботили Сергея Петровича в эти дни новые его семейные обстоятельства. Почему-то Мария Николаевна не сочла нужным представить его своей матушке, даже после того, как выяснилось, что у них будет ребенок. Не то, чтобы Сергей Петрович рвался знакомиться с будущей тещей, тем более, что женщина эта могла сойти за его младшенькую сестру – разница в возрасте между ними была и вовсе смехотворная, всего-то два года. По идее сделать это можно и нужно было еще в Москве, с тортом, чаем и неспешными, нащупывающими дорогу к будущим отношениям зятя и тещи приличествующими случаю разговорами. Ничего этого не случилось, ни визита на подмосковную дачку, ни посиделок у Маши на квартире. Вместо этого он разрушил  устоявшийся за годы быт двух женщин, сорвал их с места и заставил сломя голову нестись за три границы, в неизвестность. И, между прочим, с точки зрения обывателя, да и закона, они с Машей были не мужем и женой, а состояли, как выражались ведущие разных телепередач, живописуя своеобразные отношения светских знаменитостей, в «гражданском браке». Сожительствовали, одним словом. В России всем на это было наплевать, а вот как все устроится здесь, следовало, не откладывая, выяснить. Визы были у дам наверняка туристические и следовало, значит, узаконить их пребывание в Теплице.

     Сергей Петрович верил Шпицу, понимал, что без веских на то оснований опытный оперативник не стал бы бить тревогу. И последнее послание от Николая Николаевича свидетельствовало о том же, что-то вокруг двух старых приятелей происходило нехорошее, сплелась какая-то непонятная пока интрига. Да уж, тут как учил отец – всегда будь готов к худшему, а уж хорошее тебя само найдет. Правда в том, что в жизни черное так переплетается с белым, что и не разберешь, за какую нитку дергать. Конечно, Сергей Петрович предполагал узаконить их с Машей отношения сразу же после того, как официально станет Поповым, но кто-то эти планы поломал и как теперь быть? И как объяснить немолодой уже Машиной маме, что по сути они с ее дочерью в бегах, правда, неизвестно от кого и зачем.

     Семейная история, открывшаяся теперь перед Сергеем Петровичем практически во всей своей полноте, да еще на фоне трагических поворотов российского двадцатого века продиктовала ему правильный тон разговора при встрече. Ни в коем случае не посыпать голову пеплом и не делать из Маши эдакую современную декабристку. И то правда, не в Сибирь же он их завез, а в самое что ни на есть культурное сердце старой Европы. И не на пайку черного они сядут, на достойную жизнь своей семьи он, слава Богу, заработал. Будущий сын и правнук того, настоящего Попова, будет гражданином мира, мы откроем перед ним все дороги, было бы желание! Итак, не вешать носа, вперед и с песней, - вдохновил себя перед тем, как ехать за дамами в Прагу Сергей Петрович.    

     Российские СМИ охотно подхватили тему братьев Поповых. Дело тут было не только в щедром финансировании журналистских усилий из кассы Центра. Летом вообще мало событий, так называемые ньюсмейкеры расползаются кто куда, политики тоже люди и хотят отдохнуть от трудов праведных, а вот у публики, наоборот, образуется свободное время и, грея пузо где-нибудь в Анталии или на Кипре, обыватель с удовольствием пялится в планшет и шуршит глянцевыми страницами. Пиарщики и вовсе задумали слепить целый документальный сериал и босс - давши слово держись - подписал очередную нехиленькую смету. Назад, впрочем, хода не было и больше всего босса интересовало, когда сойдутся нос к носу претендент и Коновалов-Попов. Именно эту сцену в большом спектакле под названием «выборы» он и хотел посмотреть, тут никаких денег не было жалко.

     Шпиц, как и все проработавшие многие годы в поле оперативники прекрасно знал изнанку жизни. К его чести, Иван Иванович остался при этом оптимистом, не скатился до цинизма и презрения к роду человеческому и не спился, как иные слабые духом. Практика заказных информационных войн с целью дележа или передела национальных богатств и рекламных кампаний по втюхиванию обывателю фальшивых брендов, мошеннических инвесткомпаний и продажных политиков была ему хорошо известна. Да и любой непредвзятый наблюдатель с минимумом знаний и мозгов в черепной коробке не мог не увериться, что выстраданный прорабами перестройки капитализм с годами превратился в откровенного уродца без признаков чего-либо человеческого и огромной суковатой дубиной в мохнатой лапе. Всегда ищите выгодоприобретателя – тут-то и откорется истина, нечто подобное следовало теперь писать на первой странице еще сохранившихся газет вместо почившего в бозе «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Потому-то Иван Иванович сразу же после увиденного по одному из федеральных каналов сюжета с клиентом под сенью экзотических растений образцового теплицкого Ботанического сада поспешил заказать специализированному агентству копии всех публикаций и расшифровки телерадиосюжетов на тему братьев Поповых. Кстати, это оказалось не так уж и дорого. Но ведь кто-то за весь этот информационный шум платит. Интересно, кто?

     То, чего опасались и очень не хотели Николай Николаевич и Тамара все-таки произошло. Мысленные наивные заклинания типа «Чур меня!» не помогли и Степан Николаевич напомнил о себе телефонным звонком. Осведомился у Тамары ничего не значащими фразами о том, как дела и справившись о здоровье Николая Николаевича, вежливо попрощался и повесил трубку. Тамара, не мешкая, оделась, вышла из дома, доехала до ближайшей станции метро и позвонила Шпицу из телефона-автомата. Николай Николаевич компанию Тамаре составлять не стал и заметил, что вся эта конспирация ни к чему; он, наконец, собрался написать пару строк Сергею Петровичу. Соскучился. Выговор Тамара получила и от Шпица, незачем, дескать было выскакивать из дома как ошпаренной сразу же после звонка Степана Николаевича – а если за домом приглядывали? Тем более, что подслушать разговоры двух разновозрастных голубков, входящие и исходящие звонки ни у кого возможности теперь не было – Шпиц проверил все домашние приборы, прислал с Перепелкиным под видом курьера специальное устройство, глушившее звуки при открытом окне, а на стекла наклеили тонкие прозрачные полоски. Так что Николай Николаевич имел все основания с чувством благодарности написать старому другу в Теплице реляцию о своих московских делах и, главное, о том, что Шапиро пока что успешно отбил первые атаки американских адвокатов Ирины Мирофановны на наследство старика, перешедшее Николаю Николаевичу по завещанию, предусмотрительно составленному в свое время тем же Шапиро исключительно в пользу единственного сына. Впрочем, еще предстояло провести независимую оценку движущегося имущества и квартиры, в которой так сладко спалось теперь Николаю Николаевичу с Тамарой – тут, хочешь не хочешь, придется все делить пополам. Но, заключил свое послание Николай Николаевич, по самым пессимистичным раскладам лет на двадцать жизни и скромный домишко в том же Теплице или где-то неподалеку, вполне должно было хватить. Да еще отцовская квартира. Что же, получалось логично – с кем начинаешь сознательную мужскую жизнь, с тем и надо заканчивать.

     Сергей Петрович не стал сразу отвечать старому другу-приятелю. Конечно, будь они в Москве за обеденным или чайным столом, Сергей Петрович задал бы Николаю Николаевичу массу вопросов, непременно всплыла бы и тема Тамары, тем более, что в письме о ней не было ни слова, и неспроста – раз Николай Николаевич решился на развод, значит дело не ограничилось рядовой интрижкой с первой попавшейся под руку официанткой. Таких мимолетных и ни к чему не обязывающих связей Сергей Петрович наблюдал множество. Он не мог к тому же написать самое главное – дату своего приезда в Москву. И еще вопрос – с Питером или без. В суматошные американские дни показалось совсем излишним посвящать только что обретенного кузена в перепитии последних московских дней, все эти непонятные, но тревожные обстоятельства, включая побег Марии Николаевны с ее мамой из-под слежки, угрозы заказного уголовного дела и прочее. Сергей Петрович собирался поговорить с Питером тет-а-тет, глаза в глаза в Теплице, в стороне от джорданвилльского многолюдья и туманных московских обстоятельств. К тому же не избежать было и описания нынешних российских реалий, что там пишут о роосийской действительности американские газеты – это одно, а вот как обстоят дела на самом деле, хочешь не хочешь, придется растолковывать. Больше всего боялся Сергей Петрович подвести под удар Питера, а такая вероятность, как ни крути, существовала.

      Сергей Петрович прожил на белом свете не один десяток лет, совдействительность научила его читать газеты между строк, внимательно следить за тональностью подачи новостей по телевизору, прислушиваться к расстановке ключевых акцентов основными телеведущими, даже набор словесных клише говорил внимательному уху многое. То же и с американскими газетами. Пару десятков лет назад, во времена разрядок и перестроек акулы пера взахлеб бы писали о неожиданной встрече двух двоюродных братьев, Серж и Питер Поповы с полпинка превратились бы в символ новых отношений бывших непримиримых противников. А уж факт борьбы их отцов, потерявших друг друга в силу исторических катаклизмов родных братьев с оружием в руках против общего врага в годы самой страшной войны – лакомая тема! Ну и так далее и тому подобное. Словом, восхищение и слезы радости. Нынче все подавалось достаточно сухо. Конечно, сенсация, отрицать трудно, но без восторга и умиления. Больше того, американцы педалировали историю бегства в Штаты молодого белого офицера из лап кровавых большевиков, зверское убийство купца Попова и возможную трагическую судьбу его вдовы и маленького сына. Внимательно прочитали Нобелевского лауреата, надо отдать им должное. Скорее всего, примерно так же думал и Питер и тот факт, что он говорил и молился по-русски еще ничего не значил.

     С другой стороны, джорданвилльские дни запомнились неподдельной человеческой радостью, ее искренность было невозможно оспорить и подвергнуть сомнению – может быть, это я так испорчен вечной совковой подозрительностью, - думал Сергей Петрович, - когда еще совсем недавно за каждым углом мерещились диверсанты и шпионы, да и до сих пор от каждого встречного ожидаешь не доброжелательной улыбки и предложения помощи, а мата и злобного пинка под ребра? Да нет, главное не врать, и от серьезного рзговора уходить будет слишком, если не легкомысленно, то безответственно, - заключил Сергей Петрович.

     Хорошо хоть с дамами все обошлось гораздо легче, чем ожидалось. Правильно говорят, что в паре мать и незамужняя дочь верховодит дочь. Умная мать стерпит и не слишком красивого или богатого зятя, если дочь сумеет подойти к ней с нужным ключом. Мария Николаевна сумела и Сергею Петровичу осталось только подхватить спокойный и какой-то товарищеский тон Клары Михайловны, его тещи де-факто, готовившейся со всей серьезностью в скором времени стать бабушкой. Несущественная разница  в возрасте и схожий жизненный опыт, полученный в стране победившего социализма, позволили обходиться друг с другом просто, без реверансов и сюсюканья. Клара Михайловна соответствовала возрасту – минимум косметики на миловидном еще лице с заметными, впрочем, морщинками на висках, чуть располневшими к подбородку щечками и немного усталыми, как у всех их сверстников после шестидесяти, глазами. Вполне ожидаемо дамы обрадовались обилию медицинских услуг в городе-курорте, большим паркам, удобному транспорту, всему спокойному и размеренному ритму жизни старой Европы. Здесь можно было жить даже не зная местного языка – разнообразные услуги наперебой предлагали в Интернете обосновашиеся в Теплице соотечественники. Так что Сергей Петрович мог отправляться в Москву хоть завтра, за Машу можно было не беспокоиться.              

     Ну что же, и дом, и вся жизнь его обитателей неизбежно теперь должны будут подчинены одной цели – благополучно родить и вырастить этого позднего и такого желанного всеми маленького Попова. Так ведь именно этого и хотел Сергей Петрович! Единственное, что он просил увлеченно устраивавших все на свой лад жещин, это выделить гостевую спальню для Питера, американский кузен привык жить просторно и загонять его в комнату в мезонине с косыми потолками было все-таки слишком. В доме стало шумно, с каждым днем он приобретал черты обитаемого и со временем мог и должен был превратиться в родовой, наподобие скромного и теплого родительского дома на Сходне, о нем теперь Сергей Петрович вспоминал, как о любимой первой в жизни ковбойке с тремя пуговицами на воротнике, изношенной до дыр и поневоле исчезнувшей из жизни, но не забытой, правда и найти ей замену не удалось никогда, сколько ни старался.    

     Обстоятельный Шпиц не преминул прислать по электронке копии российских публикаций о коноваловском вояже в Штаты, включая и интервью, вышедшее в эфир по итогам посиделок в Ботаническом саду. Против обыкновения, журналисты практически ничего не прибавили от себя, россияне старательно переписали фактуру из американских источников и Сергей Петрович оценил взятый прессой тон как доброжелательный. Тема репрессий, конечно, звучала, но приглушенно, акцент делался на описание невероятного стечения обстоятельств, позволившего Коновалову превратиться в Попова. В парочке журналов не преминули поместить фото Сергея Петровича в теплицком Ботаническом саду и, надо отдать им должное, не поленились фоторепортеры смотаться в Юрьевку и в Калугу. Соображения Шпица о заказной информационной кампании Сергей Петрович принял во внимание, но, поглощенный другими заботами, не стал концентрироваться на неприятном. Из Теплице московские тревоги выглядели все же делекими и не такими опасными. До поры конечно, и если не думать о нехорошем.

     Питер не подвел – привез все, что обещал. Справку из клиники перевели на русский, то же самое с другими документами, еще и заверили дважды – нотариально и в российском консульстве в Нью-Йорке. Кроме этого, Питер подготовил письменные показания для оглашения в суде, также переведенные и заверенные. Весь этот ворох бумаг можно было, конечно, переслать в Теплице экспресс-почтой, но Питер горел желанием как можно скорее отправиться в Москву. Приглядевшись внимательнее к Марии Николаевне, он сходу предложил ей ехать рожать в Штаты, упирая на то, что лишнее гражданство не помешает маленькому Попову и – кто знает – вдруг он в будущем решит баллотироваться в Президенты США?

     Сергей Петрович не без усилий вытащил энергичного американца из дома, соблазнив свиной рулькой в дважды проверенной точке общепита. Там он и попытался описать брату положение вещей на сегодняшний день. Итак: слежка, жучок в телефоне Марии Николаевны и явно заказной характер налоговой проверки на ее фирме, двойник, непонятно кем и с какой целью нанятый и переночевавший в квартире Коновалова. Манией преследования или простым совпадением подобные вещи объяснить было трудно.

     - Почему ты не обратился в полицию? – прозвучал резонный и вполне предсказуемый вопрос обитателя правового государства.

     - Видишь ли, полиция может работать на кого угодно. Да-да, не удивляйся, это так, – среагировал Сергей Петрович на удивленный взгляд кузена, - я нанял частного детектива, сразу же как  получил отцовское письмо. Я тебе рассказывал. Он и сумел установить эти факты, нашел и расспросил двойника. Тот, правда, знает очень мало. И он же спланировал срочный отъезд Маши с мамой через третью страну.

     - Да-да, я понимаю. Но ты ведь собираешься в Россию?

     - Естественно, и как можно скорее, мне надо постараться вернуть себе фамилию Попов до Машиных родов, - Сергей Петрович ругал себя за лень, надо было составить для разговора с Питером памятку и придерживаться ее, а не соскакивать все время в ненужные детали.

     - Ну так что мешает мне поехать с тобой, я собирался выступить в суде, съездить в Калугу и в эту самую Юрьевку, - до Питера явно не доходил смысл сказанного Сергеем Петровичем.

     - Это может быть опасно, - без обиняков предупредил Сергей Петрович.

     - Я американский гражданин, - выложил на стол свой самый серьезный аргумент Питер, как будто паспорт мог прикрыть его, словно непробиваемой броней, от любых опасностей.

     - Пол Хлебников тоже был американским гражданином, - напомнил Сергей Петрович, - и тем не менее...

     - Пол занимался расследовательской журналистикой, это опасно в любой стране, не только в России, - возразил Питер, - а я еду на родину своих предков, в Калуге, в конце концов, родился мой отец. И вообще, - заметил Питер, - если так ставить вопрос, я могу претендовать на российское гражданство. Словом, я еду, и все.

     - Пойми, Питер, я очень хочу, чтобы мы поехали вместе, - взмолился Сергей Петрович, - но я обязан тебя предупредить и попросить, давай будем прислушиваться к советам детектива, он, кстати, подполковник полиции в отставке. Пока что он, следует признать, не ошибался.

     - Как ты думаешь, - Питер, видимо переварил услышанное, - с чего вдруг вокруг вас с Машей завертелась вся эта непонятная история?

     - Видишь ли, одинокие богатые старички у нас – лакомый кусок для преступников. Их спаивают, накачивают наркотиками, заставляют переоформить собственность на подставных лиц, могут похитить и пытать, пока не отдадут все, что есть. Иногда в этом участвуют и полицейские, присматривающие за районом, где живет такой старичок.

     - И ты думаешь, это могло случиться с тобой?

     - Со мной что-то другое, - признал Сергей Петрович, - в простую схему не вписывается двойник. Слишком сложная и дорогая затея для обычных бандитов. И Маша тут не нужна, незачем проникать в ее квартиру, ставить жучок в телефон. Я почему-то думаю, что мной заинтересовались после того, как я вышел из капитала одного банка и собрался переезжать сюда, в Теплице, перевел за границу большую часть денег. Как-то все это связано еще и с этим банком, я дружу с сыном его главного владельца. Так вот, накануне моего отъезда старик умер, а банк оказался в руках тех, кто в свое время купил и мои акции. Получается, старик подарил банк сторонним людям. Его сын написал мне на днях, что он уверен, что это была насильственная смерть, но доказательств у него нет. Попросил координаты моего детектива. Вот, пожалуй, и все, - закончил затянувшееся объяснение Сергей Петрович.

     - Скажи откровенно, Серж, - попросил Питер, - получается, что в России так ничего и не изменилось, несмотря на перестройку и все такое прочее... Больше полувека прошло после смерти диктатора и что?

     - Масштабы, конечно, другие, да и не нужны им сейчас лагеря, а методы, в общем, те же, естественно, с учетом технических достижений, - Сергей Петрович, положа руку на сердце, не знал, как объяснить нормальному разумному человеку то, что можно только чувствовать интуицией, кожей, ощущать на кончиках пальцев. Правду говорят, поротая задница веками помнит полученный урок.

     - Договаривай, не стесняйся, - Питер по-своему понял замешательство брата, - вас с отцом тоже задело?

     - Да нет, никто же не знал, что мы потомки состоятельного купца и что у нас близкие родственники за границей, а так, конечно, не поздоровилось бы. Ну и соседи приемных родителей, простые крестьяне, не выдали, а дальше отец вернулся с войны героем, ранения, ордена, медали, но жили мы все равно с оглядкой. И потом, весь российский бизнес – это, как минимум, двойная бухгалтерия.

     - И ты?

     - Ну и я, конечно, в России говорят – хочешь жить, умей вертеться, так было всегда, при царях, при большевиках, и сейчас тоже самое.

     - Получается, ты преступил закон и не просто так перебрался сюда, в это самое Теплице, так что не зря в газетах пишут...

     - Есть у нас популярное выражение, - перебил брата Сергей Петрович и не обошелся бз заезженной цитаты, - не читайте газет, причем никаких. Ладно, давай расплатимся, пойдем посидим где-нибудь на свежем воздухе, я тебе расскажу поподробнее, что и как.

     Степан Николаевич все-таки не выдержал напряжения, без приглашения явился в кабинет босса и, не ответив на легкий приветственный кивок, остановился у порога, словно сообразив, что сильно рискует обнаружить повышенный интерес к делу Коновалова-Попова, несмотря на недвусмысленный приказ о нем забыть, замялся, чуть не повернул обратно и понял, что это только ухудшит положение хотя бы тем, что потребует объяснения.

     - Слушаю, - босс счел нужным показать на кресло у приставного столика.

     - Я на минуту, - Степан Николаевич взял себя в руки, - Поповы ведь уже третий день здесь, и ничего.

     - Ну что же, имеете право знать, - босс снизошел до разговора, - конец недели очень неважное время для вброса сенсаций и пресс-конференций. Люди думают об отдыхе, им не до новостей. Тем более, что наш случай должен быть надлежащим образом приправлен специями, украшен разными пахучими травками и тщательно разжеван. Надо, чтобы это блюдо вызвало аппетит, и не простой, а зверский. Над этим наши партнеры и работают. Еще вопросы?

     - Спасибо.

     Степан Николаевич откланялся, он узнал то, что хотел. На все про все у него оставалось два выходых дня. Позвонить Тамаре он решил попозже вечером, был уверен на все сто, что у стен кабинета с дубовыми панелями имелись уши, причем весьма чувствительные.

     План Степана Николаевича в случае успеха должен был взорвать всю тщательно выстроенную конструкцию выборной кампании. Сергея Петровича он уберет в воскресенье вечером. Статья, повествующая об убийстве дедушкой претендента купца Попова в далеком 1918 году, выйдет в понедельник. Пресса воленс-ноленс свяжет одно с другим, об истории Коновалова-Попова и его американском кузене успели рассказать уже, кажется, из каждого утюга. «Кому выгодно» - этот железный принцип оправдается и на этот раз. Убийство – дело серьезное, замолчать его не удастся. В деталях разбираться, особенно в первые дни расследования, никто не будет. Под давлением прессы полиция просто вынуждена будет прийти с расспросами в штаб претендента и опросить его самого. То, что вместе с Сергеем Петровичем погибнут Тамара и Николай Николаевич Смирнов только подкинет дровишек в костер – дело возьмут на контроль на самом высоком уровне. Репутация кандидата в любом случае пойдет под откос и, главное, боссу ничего не выгорит, кроме убытков, ему бы шкуру спасти. К этому времени Степан Николаевич рассчитывал быть уже далеко и под другим именем.  Не меньше восьми часов преимущества – не шутка. Хозяева Центра, конечно, попытаются взять след, но будет поздно. Запасная лежка дожидалась хозяина давно и регулярно проверялась, последний раз четыре месяца назад, еще до истории с Коноваловым. Степан Петрович мысленно перекрестился и подумал, что неплохо было бы переспать с подходящей бабой, снять напряжение.

     Сергей Петрович настоял на том, чтобы рядом с Питером все время, кроме сна, находился Перепелкин. Не то, чтобы верил в эффективность личной охраны, скорее это была защита от дурака и свидетельство того, что американец здесь не один, его берегут. Правду сказать, пока что они и не расставались, поселились вдвоем в Машиной квартирке, да и ходили кузены по городу тоже вдвоем. Общественным транспортом не пользовались, к их услугам был все тот же Перепелкин со своим видавшим виды «Пассатом».

     Субботу провели вчетвером, к троице присоединился Шпиц. Съездили в Юрьевку, осмотрели то, что осталось от храма, склонили головы у обелиска павшим, уселись в машину и Сергей Петрович попросил Перепелкина проехать прямо к памятнику на поле, где когда-то стояла деревня. Положили букетик полевых цветов - поле заросло ромашками, колокольчиками и неизменной Иван-да-Марьей, постояли молча, Сергей Петрович по минутам вспомнил тот холодный февральский день и их с Машей случайную встречу, ставшую судьбой. Потом отправились навестить тещину дачку, очень уж просила Клара Михайловна. Скромный кирпичный домик стоял нетронутый, заросший по самые окна сорной травой, в ней уже скрылись разноцветные головки посаженных хозяйкой садовых цветов. Нашелся и мангал, и электрическая коса. Пока Перепелкин возился с шашлыком, трое немолодых уже мужиков рвали косу друг у друга из рук, желая похвастаться нерастраченной еще силой. Потом успокоились, установили очередь, отработав свое Сергей Петрович ушел договариваться со сторожем, чтобы присматривал за участком и регулярно косил траву и проветривал дом, оставил деньги на взносы и другие кооперативные нужды, комплект ключей, сказал, что Клара Михайловна до следующей весны не появится. Сторож-таджик пообещал, что все сделает как надо и расспрашивать ни о чем не стал. На всякий случай Сергей Петрович записал номер его телефона себе на мобильный.

     За шашлыком подвели итоги поездки.

     - Вот что я предлагаю, - сказал Питер, внимательно выслушав рассказ Шпица о его недавних встречах и хлопотах в Вороново, - мы подключим к этому делу американскую православную церковь, ту, что признала РПЦ МП. Им ваши иерархи отказать не смогут, не та у них ситуация, чтобы разбрасываться совместными проектами, - Питер сделал паузу, убедился, что его правильно поняли, - зарегистрируем здесь фонд, соберем деньги, в Штатах тоже, нечего тебе, Серж, одному все тянуть на себе и начнем. Но, главное, привезем из Штатов молодого образованного священника, говорящего по-русски, и построим тут, в Юрьевке, воскресную школу. Покажите мне родителя, пусть и из новых русских, кто не захочет бесплатно учить ребенка английскому, да еще началам православной этики. Так народ и подтянется, а не только чудом выжившие местные бабушки. Ну, как вам мой проект?

     Ответить Питеру никто не успел, у Шпица мобильник начал петь «Подмосковные вечера», сыщик нажал на кнопку и, услышав первые слова, предупреждающе поднял руку, призывая сотрапезников к тишине. Закончив разговор двумя словами – «понял, перезвоню» - сыщик обвел примолкшую компанию мгновенно ставшим цепким и, как пишут в детективных романах, «стальным» взглядом.

     - Если не ошибаюсь, сегодня вечером у вас в программе Большой театр.

     - «Лебединое озеро» - хором откликнулись братья Поповы.

     - Естественно, - усмехнулся Шпиц, - главные события в России без Лебединого не обходятся, - и снова стал серьезным, - значит, у нас есть шанс разгадать эту загадку и при этом остаться в живых.

     - Поясните, - потребовал Сергей Петрович.

     - Это нет, - отрезал сыщик, - преждевременно озвученный план ведет к провалу операции, - Вы мне платите денежки за то, чтобы узнать, что тут происходит уже несколько недель, и Ваш дружок, Николай Николаевич Смирнов, кстати, тоже. Получается, я слуга двух господ, - пошутил Шпиц, - но, дело-то, я уверен, одно и то же, а вы со  Смирновым и тут подельники.  Потерпите.

     Возражать никто не решился, в конце-концов так уж создан человек – любит когда кто-то другой берет ответственность в серьезном случае на себя. Возможно, именно в этом и состоит основой принцип представительской демократии – переложить свой собственный груз на плечи какого-нибудь проходимца и вздохнуть с облегчением, словно сделано великое дело. Не будем забывать, что узел в деле Коновалова-Попова затянулся именно что вокруг избирательной кампании, так что подобные размышления более чем уместны.

     Шпиц еще раз попросил всех соблюдать тишину и набрал номер.

     - Перезвоните ему, пожалуйста, через час и скажите, что объект появится у вас дома после спектакля в Большом. Пусть сам узнает, во сколько заканчивается спектакль. Больше ничего не говорите. И ничего не бойтесь. Дайте Николаю Николаевичу успокоительного, если заснет, еще лучше. Все.

     Сыщик словно скинул лет двадцать, на глазах превращаясь в готовую к погоне и прыжку хорошо тренированного охотничьего пса, только что ноздри у его не раздувались, но ему явно нравилось, как будто и не было за плечами нескольких унылых пенсионных лет, командовать парадом. Пока что, правда, на двух гражданских было столько же способных носить оружие отставников, так что следовало срочно заняться усилением боевой группировки.

     - Так, Перепел, на тебе баксы, начни с Большого, купи билет на сегодня, неважно на какой ярус, лучше даже повыше, потом мотай в Рассудово. Гаврилов должен приехать на квартиру к Смирнову после спектакля на такси, нацепишь себе на крышу шашечки, одень его прилично, на тебе еще денег, вдруг у него нет костюма, обязательно бейсболку, как у Сергея Петровича и подгримируй его маленько перед театром, состарь. Успокой его женщину, эту Зинаиду, скажи, что сам привезешь его обратно. Вопросы?

     - Ты войдешь в квартиру после него?

     - Точно. Ты сиди и не дергайся. Если все пойдет штатно, операция займет минут пятнадцать-двадцать. И этот тип, Максименко, выйдет из подъезда первым. Если мы не выйдем через пять минут после него, вызывай ментовку.

     - Тогда я поехал, - Перепелкин поднялся, дожевывая на ходу последний сочный кусок мяса, поесть досыта и в комфортных условиях ему теперь удастся нескоро.

     - Мы доберемся в Москву на перекладных, он все равно поедет по бетонке, чтобы попасть на Киевское шоссе.

     - Позвоним Вите-десантнику, - предложил Сергей Петрович, - Вы же с ним вроде закорешились.

     - Спасибо за подсказку, - Шпиц проводил Перепелкина взглядом, - нам, господа Поповы, торопиться пока что некуда. Вы и из театра не спешите выходить, к вам после спектакля подойдут, покажут Бетховенский зал, царскую ложу, когда еще такое увидите, там кое-что от старых времен сохранилось. Не дошли руки у матроса Железняка, тем более, что красные вожди балет, и особенно балерин, весьма и весьма ценили. Может  от Романовых эсафету приняли. Если будете себя хорошо вести, по бокалу шампусика или рюмке ликера нальют. И не волнуйтесь, я дам вам знать, как только мы закончим.

     Это только для обычной публики Большой театр представляется приложением к сцене, люстре, буфетам и гардеробам. Ну еще квадригой на крыше и колоннами, приспособленными для назначения свиданий. Немногие посвященные понимают, Большой – это город и в нем есть все, что нужно для жизни. В том числе и полиция, ну а где полиция, там у Шпица обязательно найдется закадычный коллега, из тех, кто всегда готов по старой дружбе подставить плечо.

     - Кто такой Гаврилов? – Питер всего за несколько дней плотного общения с братом настолько усовершенствовал свой руссий язык, что смог вычленить из лаконичных распоряжений сыщика самое, на его взгляд, главное.

     - Потом, мужики, все потом, - не стал отвечать на вопрос Шпиц, - собираемся, мне еще тоже сосредоточиться надо, а вам шеи помыть, в Большой театр с немытыми шеями не пускают.             

     Степан Николаевич провел этот день с подругой, был у него особый недлинный список женщин с пониженной социальной ответственностью, но не проституток, конечно, а зрелых замужних дамочек из тех, кто не прочь укрепить, не слишком при этом утруждаясь, свое материальное положение и вдобавок, если попадется достойный партнер, получить удовольствие. Женщин самой древней профессии, всякого рода моделей и эскортниц он избегал, подозревая, что если не все, то многие из них стучат и постукивают, а то и, не подозревая об этом, служат по соотвествующим ведомствам, либо своим сутенерам, оборудовавшим альковы любви современными средствами слежения. Вот поэтому Степан Николаевич, обзвонив претенденток, договорился о встрече со свободной дамой в отеле, сдававшем номера на час. Там, по крайней мере, инициативно стучать не будут, ну а до выемки пленок, если там есть камеры, когда еще руки дойдут, государственные пинкертоны ныне пошли не слишком-то ретивые. Это тебе не лавки крышевать и наркотиками приторговывать.

     В этот день согрешила со Степаном Петровичем супруга чиновника средней руки, хапавшего взятки обеими руками и в деньгах не нуждавшаяся. Муженек, к ее глубокому сожалению, слегка сбился с алфавита и на четвертом уже десятке лет обнаружил непреодолимую тягу к противоположному полу, и таким образом даже умудрился попасть в модный в нынешние времена сексульный тренд среди коллег по подвигам на ниве служения родной державе. Вот и в этот солнечный день тесной компанией они совершенствовали управленческие навыки в одном из подмосковых санаториев. Подруга хотела было воспроизвести Степану Николаевичу название субботнего семинара, но не смогла, не выговорила. Степан Николаевич никогда не пил во время полового акта, тем более перед таким серьезым делом и на воркованье чиновницы не повелся,  принялся за дело со всем тщанием, дважды довел женщину до вожделенного и давно не испытанного оргазма и еще раз утвердился в своей способности совершить задуманное. Мускулы рук и ног словно налились железом, в голове не осталось никаких лишних мыслей. Номер был снят до вечера и, проводив рабу любви, Степан Николаевич заказал в номер греческий салат, пару сэндвичей с курицей и апельсиновй сок, самое легкое, что пришло ему в голову. К вечеру пища переварится, придаст силы и не будет загромождать кишечник. Еду доставили быстро, с этим в Москве уже несколько лет как наладилось. Степан Николаевич с аппетитом поел, выбросил упаковку и остатки в мусорное ведро в туалете, завел будильник в айфоне. Торопиться было некуда, светиться в городе без нужды не стоило, он заранее решил, что дойдет до дома Смирнова пешком. Пистолет у него уже был с собой, отдыхал до поры в небольшой кожаной барсетке в шкафчике под запасным одеялом. Степан Петрович предусмотрительно укрыл его там, пока женщина принимала душ. И Тамаре он тоже звонил, пустив воду в умывальнике, береженого бог бережет. Тамара не подвела – перезвонила через час, сообщила, что Николай Николаевич условился с объектом о встрече по срочному делу у них дома после спектакля в Большом. Степан Николаевич посмотрел расписание спектаклей, лишний раз убедился, что ко времени разъезда публики в городе уже стемнеет, и это тоже ему наруку, с удовольствием вытянулся на широкой двуспальной кровати, убавил прохладу в кондиционере и через пять минут крепко заснул.

     Перепелкин, проклиная напряженное движение на подмосковных дорогах даже в выходной день, добрался до Рассудова позже, чем рассчитывал. Заглушил мотор и пару минут посидел, сложив руки на коленях, отдыхая и настраиваясь на предстоящий разговор и еще несколько часов плотного общения с малознакомым человеком. Через невысокий штакетник ему было видно ковыряющуюся в огороде Зинаиду и Гаврилова на стремянке под самой крышей – он прилаживал новенькие, ярко блестевшие на солнце сточные трубы, красиво сочетавшиеся с новенькой зеленой крышей из профнастила.

     Зинаида первая увидела поъехавший к дому автомобиль и выходящего из него незнакомого человека. Потом она признается Гаврилову, что все дни их знакомства с тревогой ждала чего-то подобного. Зинаида выпрямилась, отряхнула руки и сделала несколько шагов навстречу Перепелкину, уверенно ступившему на бетонную дорожку, ведущую к дому. Теперь его увидел и Гарилов и стал спускаться со стремянки.

     - И зачем он Вам нужен, оставили бы нас в покое, - Зинаида не стала заморачиваться лишними приветствиями.

     - Это мы ему нужны, - так же грубовато отрезал Перепелкин и не стал вдаваться в детали, протянул руку подошедшему Гаврилову, - собирайся, служба, времени у нас немного.

     - Игорь, кто это? – только и нашла, что сказать Зинаида.

     - Вы не беспокойтесь, хозяйка, - ответил за Гаврилова Перепелкин, - я его верну Вам попозже вечером в целости и сохранности, слово даю. Отдохните от нас, а часикам к двум ночи можете чайник ставить, такое уж у нас дело выпало, не мы время выбираем.

     - Мне действительно надо, - только и сказал Гаврилов, обнял Зинаиду, постоял с женщиной в обнимку несколько мгновений, словно стараясь вобрать в себя и запомнить тепло и запах ее тела.                       

    Перепелкин набрал на ходу номер Шпица и передал мобильник Гаврилову. Тот молча выслушал, что ему сказал сыщик и вернул аппарат.

     - Сколько людей будет в квртире? – уточнил Гаврилов у Перепелкина.

     - Двое. Молодая и красивая и ее Пер Гюнт, лет эдак слегка за шестьдесят.

     - Они понимают, что может произойти? И что им лучше сразу лечь на пол где-нибудь в дальней комнате.

     - Шпиц их предупреждал, но с пиджаками никогда не знаешь, как выйдет, - резонно предположил Перепелкин, - так что ты уж постарайся без спецэффектов.

     - Да у меня с собой ничего и нет, - рассмеялся Гаврилов, - только ручки да ножки.

     На этом содержательный разговор сам собой прекратился. Выполняя наставления Ивана Ивановича Гаврилов и Перепелкин заехали в первый попавшийся на въезде в столицу «Палас» из тех, что в изобилии, как грибы после дождя, выросли в Москве в годы правления мэра-пчеловода. Тут им пришлось попотеть, оба не были, мягко говоря, модниками, пенсионер Перепелкин донашивал вещички, прикупленные заботливой супругой за годы активной деятельности, а Гаврилов щеголял в джинсах и ветровке, выданных ему от щедрот Центра в том самом загородном заведении. Смокинг, галстуки, сорочки с запонками, костюмы тонкой шерсти и штиблеты фирмы «Ллойд» так там и остались. Гаврилову бы в эдаком прикиде, да под венец, на радость Зинаиде!

     Покатавшись на эскалаторах между этажами, забитыми товаром, семьями, жаждущими с толком провести выходной день и одинокими девушками, мечтающими не один год купить, наконец, на грош пятаков и сразить наповал претендента на сердце, руку и место рядом в постели, Перепелкин и Гаврилов нашли, наконец, то, что искали. Или, во всяком случае, так им показалось. Выбрали легкий летний однобортный светлосиний блейзер с серебряными пуговицами, серые брюки стретч, серую хлопчатобумажную водолазку и мягкие черные мокасины. В последний момент вспомнили про бейсболку и купили светлую, с замысловатым гербом, возможно, что и какого-нибудь достойного яхт-клуба. Гаврилова переодели во все новое прямо в примерочной, старье упаковали в пластиковую сумку, сунули ее в багажник. Гаврилов сделал несколько энергичных движений руками и ногами, как бы в шутку боксируя с Перепелкиным, убедился, что новая одежда нигде не жмет. Перпелкин предложил проесть оставшиеся деньги, но Гаврилов отказался, попросил только заехать в какой-нибудь парк, посидеть и подремать, сосредотачиваясь перед тем, что предстояло ему вечером. Признаться, Степан Николаевич запомнился ему как мужик весьма фактурный.

    На первый взгляд между преступником и стражем порядка нет ничего общего, но это просто обывательское заблуждение. Законопослушному гражданину, впрочем, такое простительно, ему и нет нужды вообще задумываться о чем-то подобном, достаточно знакомства с детективной литературой. На самом же деле и злодеи и сыщики тщательно изучают, готовясь, - одни к преступлению, а другие к их захвату с поличным – место действия.

     Вот и Иван Иванович Шпиц вполне мог столкнуться нос к носу со Степаном Николаевичем Максименко, кружа по дорогим сердцу каждого коренного москвича арбатским переулкам – Плотникову, Глазовскому, Денежному, Сивцеву Вражку, запоминая скверики, детские площадки, арки и проходные дворы. Здесь, клонясь к своему бесславному закату, советская империя выстроила для своих верных слуг парочку, как стали говорить чуть позже новые хозяева жизни, «элитных» кирпичных домов с просторными холлами, обширными кухнями и несовмещенными санузлами. Прямо на задворках знаменитой МИДовской высотки. Единственное, что не удалось державным архитекторам, это, в отличие от других номенклатурных шедевров, изолировать дом в Денежном, окружить его ажурным забором и поставить будочку при въезде для неизменного вертухая. Для этого пришлось бы сносить окружающие, еще дореволюционной постройки, доходные дома. Что и говорить, система уже ослабла и не могла себе позволить вступать в жесткий клинч с радетелями неприкосновенности арбатских строений. Четверть века назад снесли этих особняков немерено, чтобы проложить просторный проспект по соседству, а тут даже и не пытались. Вот и получилось, что стоял этот новодел в окружении крепких еще домов и вместе они образовали замкнутый со всех сторон двор, с аркой, несколькими старыми тополями и неизменной детской площадкой.

     Шпиц сразу же после визита к Смирнову и рассказа Тамары о встрече со Степаном Николаевичем тщательно изучил все уголки этого двора, только что не перевертывал мусорные баки. Зверь, получается, сам подсказал место засады, оставалось грамотно устроить охотничью лежку. Таковая нашлась в доме, примыкавшем к элитному. Иван Иванович, не торгуясь, снял в нем комнату на втором этаже, выходившую широким окном с немытыми, кажется еще со времен революционных боев с юнкерами, стеклами на подъезд смирновского дома. В качестве бонуса хозяин вручил ему дистанционный ключ от  шлагбаума, закрывавшего единственный въезд в арку. В пользу охотника работало и то, что двор был, наверное, еще с советских времен, несмотря на нынешние экономические неурядицы, хорошо освещен. Ярко горела, как убедился сыщик, и мощный люминисцентный светильник в подъезде смирновского дома. В этой съемной комнате у окна и устроился, не зажигая света, подтащив к окну с линялыми занавесками старый продавленный диван Иван Иванович Шпиц.          

     Николай Николаевич Смирнов, несмотря на невеликую разницу в возрасте с сыщиком, никак не мог взять себя в руки. Слишком много на него обрушилось всякого за последнее время - вот и бросало то в жар, то в холод. Тамара, как могла, настраивала своего рыцаря на последний и решающий бой, тем более и надо было только не высовываться из дальней комнаты, дверь Тамара намеревалась открыть сама, да и Иван Иванович не один раз повторил клиенту, что первым придет свой человек и дальше ничего делать не надо – без них обойдутся. Уверения уверениями, но обычному человеку, насмотревшемуся по телевизору  погонь, стрельбы, пыток и прочей кровищи трудно поверить, что из смертельно опасной переделки возможно выйти целым и невредимым, да и как спаситель Шпиц, признаться, выглядел неубедительно – низкорослый, старый, почти совсем лысый, одним словом на Тамарин взгляд - неликвид. Ну какой из него Георгий Победоносец!

     Степан Николаевич, в отличие от Шпица, да и от того же Сергея Петровича к московской старине был вполне равнодушен. За годы учебы в Плешке, а позднее трудов на ниве отъема у соотечественников лишнего имущества и денежных знаков он даже не удосужился посетить Кремль с его Оружейной палатой, соборами, Царь-колоколом и Царь-пушкой, не говоря уже о столичных музеях или театрах. Он ощущал себя здесь инородным телом, единственное, что объединяло его с окружающими – они говорили на понятном языке, хотя и тратили много лишних слов при том, что вполне могли обходиться жестами, междометиями и короткими командами. Ну точно так, как вполне, между прочим, успешно общаются между собой заключенные и охранники в местах, где прошло максименковское детство и юность. Стоит заметить, несмотря на эти не самые приятные обстоятельства, счастливое. Так что, прожив в Москве уже больше десятка лет, он совсем не знал ее улиц и переулков, да, признаться, и знать не хотел, ориентировался в случае необходимсти заранее по карте, а чаще по навигатору. Но вот в том самом дворе в Денежном переулке Степан Ннколаевич побывал, и не однажды. Как сказал бы опытный спецназовец Гаврилов, провел рекогносцировку.

     Степан Николаевич проснулся перед самым заходом солнца, темнеть еще и не начинало, но даже в кондиционированном помещении чувствовалось, что дневная жара спала. Он с удовольствием постоял минут десять под контрастным душем, допил полстакана теплого апельсинового сока, вытерся досуха,  щедро попрыскал принесенным с собой французским одеколоном на виски и щеки с модной недельной щетиной. Закончив туалет, оделся, забрал барсетку с пистолетом, внимательно оглядел номер, убедился, что ничего не оставил и не забыл, и вышел на улицу. За номер он заплатил заранее, причин общаться с обслуживающим персоналом него не было, к тому же в этом отеле все происходило без лишних контактов.

     Пройдя шагов сто по переулку, - Степан Николаевич знал его название, - Армянский, не раз пользовался услугами этого отеля, сверился с навигатором. Городской транспорт Максименко терпеть не мог, к тому же не обойтись было без пересадок, да еще вдобавок всюду в метро и автобусах понатыкали камеры. По его расчетам выходило, что неспешным шагом, выйдя на Мясницкую, потом на Лубянскую площадь и вниз к Манежу, мимо старого здания Университета, завернув за угол напротив Государственной библиотеки, попадет на Арбат, а там уже и Денежный переулок. Конечно, проще было заказать такси, благо их теперь не надо ждать по часу, хоть что-то стало лучше в рыночные времена, но это лишний свидетель, а их и так уже набралось двое. По правде говоря, какой Смирнов свидетель – ему прямая дорога вслед за папашей. С Тамарой, признаться, неплохо было бы позабавиться, фигуристая баба, но, что делать, не талан, как нибудь в другой раз, усмехнулся про себя Степан Николаевич.

     - Ну что, пора? – Перепелкин тронул за плечо уютно устроившегося на садовой скамейке, словно на родном, с поющими пружинами диване, Гаврилова. И то сказать, темнело. Игорь встал, потянулся, расправил плечи и всем своим видом показал, что готов выполнить любое задание партии и правительства, как годами вбивали в голову на политзанятиях. Перепелкин умял тощим задом потертое сиденье своего «Пассата» и тронул с места, маршрут он продумал заранее и даже наметил место, где можно остановиться, не привлекая лишнего внимания. Ему нужно было сделать два дела – слегка подгримировать Гаврилова и укрепить на крыше светящуюся от прикуривателя желтую с черными шашечками пластмассвую коробочку.

     Во дворе дома по Денежному переулку ярко зажглись фонари, как по заказу мамаши с колясками покинули детскую площадку, а местная молодежь предпочитала, наверное, тусоваться на Арбате. Степан Николаевич удивился, проходя знаменитой пешеходной улицей, почти полному отсутствию самодеятельных музыкантов, художников, сувенирных и книжных развалов, он читал еще в молодости газетные репортажи об арбатском многолюдье и вот тебе на! – даже у знаменитой стены Цоя никто не бренчал на гитаре. Ну да, - вспомнил Максименко, - это новые московские власти решили обложить всех самодеятельных тружеников туриндустрии налогом, да еще и с помощью полиции, вот все отсюда и смылись. А сколько денег раньше оставляли в кафешках и магазинах, - умерла, одним словом, легендарная улица и только бронзовый Булат все так же смотрит и не узнает свой любимый некогда шумный Арбат и неизвестно, какие строки пришли бы ему в голову в эти странные времена...

     Шпиц отчетливо видел, как из арки вошел во двор и направился к детской площадке солидный  коренастый мужчина с большой лысой как шар головой  в светлом летнем костюме и с барсеткой в правой руке и, помня описания Тамары и Гаврилова, догадался – это и есть фигурант. Мужчина огляделся, словно хотел убедиться, что попал в нужный двор и едва заметно задержал взгляд на двери подъезда, обшитой крашеной под сосну вагонкой. Потом не спеша прошел в угол детской площадки и устроился на разноцветной пластиковой скамейке, обычно занимаемой заботливыми мамашами. По расчетам сыщика, ждать оставалось минут пятнадцать. И точно, через двадцать минут во двор въехал перепелкинский «Пассат», подрулил впритирку ко входу, открылась задняя правая дверь, вышел Гаврилов, уверенно набрал код и скрылся в подъезде. «Пассат» сдал назад, развернулся и покинул двор. Через ярко освещенные окна подъезного холла было хорошо видно, как Гаврилов подошел к лифту, нажал кнопку и вошел в кабину. Поднимаясь с дивана, Шпиц боковым зрением увидел поднимающегося и машинально отряхивающего брюки Максименко и отметил, что тот достал из барсетки блеснувший под фонарем пистолет и сунул его за пояс сзади, под пиджак.              

     Голосистый звонок еще не успел закончить свою трель, а Тамара уже открыла входную дверь и отступила на пару шагов, вглядываясь  в человека на пороге. Кого-то ей этот мужчина напоминал. Тамара, по официантской привычке, редко запоминала лица посетителей, а тут вот взяла и вспомнила – перед ней стоял тот, что был в знаменательный день в «Многоточии» вместе с Николаем Николаевичем, они еще на следующий вечер пили шампанское в однокомнатной квартире на Марии Ульяновой. Весной было дело, а кажется, что много лет назад, столько всего случилось, да и провинциальная лягушка за это время превратилась в красавицу-принцессу. А вот Сергей Петрович – Тамара вспомнила не раз произнесенное любовником имя – кажется помолодел, скинул, как минимум, лет эдак десяток. 

     - Игорь, - представился человек, похожий на Сергея Петровича, - я от Шпица, он должен был предупредить, - вошедший продолжал пялиться на ухоженную молодую красавицу, таких в Рассудове среди сидящих целыми днями в грядках пенсионерок не водилось, и через пару секунд вспомнил зачем он тут оказался, - вы бы, девушка, отошли куда-нибудь, я на звонок сам открою.

     Тамара повела пухлым плечиком, еще раз оценивающе снизу вверх посмотрела на гостя - Гаврилов выглядел, если бы не обстоятельства, достойной жертвой ее обаяния и удалилась в глубь квартиры, где Николая Николаевича уже в очередной раз бил нервный колотун.

     Гаврилов огляделся в просторном холле и едва успел выключить верний свет, оставив только неяркое одноламповое бра, как прозвучала все та же голосистая трель.

     Степан Николаевич не ожидал, что в холле будет темнее, чем на лестничной площадке и что дверь откроет Сергей Петрович, он ведь ясно сказал Тамаре, что встретить его должна именно девушка. Делать нечего, Максименко шагнул в квартиру навстречу отступившему на пару шагов Гаврилову и потянулся за пистолетом. Через мгновение правая рука Степана Николаевича плетью повисла вдоль тела, пистолет отлетел в сторону, а вторым ударом ребром ладони Гаврило привычно вырубил противника. В открытой настежь входном проеме нарисовался Шпиц, плотно закрыл за собой дверь, наклонился над растянувшемся на полу Максименко, пощупал артерию и поднял пистолет.

     - Номерок-то спилен, так я и знал, - Шпиц сунул пистолет в карман пиджака, - молодец, спецура, не переборщил.

     - Обыскать его? – предложил Гаврилов.

     - Не трудись, я знаю, как его зовут и кто он.  

     Вдвоем они не без труда перевернули Степана Николаевича на живот, зафиксировали ему руки пластиковыми наручниками, дотащили волоком до кухни, усадили на табурет, зажгли свет, отдышались и плеснули пленнику водичкой из подвернувшейся под руку расписной чашки. Максименко открыл глаза и молча, приходя постепенно в себя, по очереди посмотрел все еще слегка осоловелыми глазами на сыщика и Гаврилова.      

     - Ну что, голубь ты наш сизокрылый, поговорим, – дружелюбно предложил Шпиц, устроившись на табурете напротив и положа руки на стол. Гаврилов встал сбоку от Максименко, так, чтобы тот его не видел, только чувствовал рядом присутствие опасного субъекта.

     - Ты, наверное, коноваловский ментяра, - предположил Степан Николаевич, - снюхались, значит, с двойничком, - и в четыре этажа оболожил мужиков, - ни хера я тебе не скажу. А вот ты, падла, споешь еще сопрано из оперы Шопена, когда Центр до тебя доберется.

     - Шопен, положим, опер не сочинял, - поправил пленника Шпиц, - и материшься ты от слабости, да к тому же в доме дама имеется, неприлично это. Добавь ему слегка, - попросил Иван Иванович Гаврилова, - неохота с ним долго возиться, не будет петь, не надо, из его же пистолетика и шлепнем. Напугал ежа голой жопой, тоже мне, Центр.

     Гаврилов не зря в свое время изучал спецкурс «Допрос военнопленного», на этот раз в качестве оружия он использовал средний палец правой руки. Максименко дернулся на табурете, но удержался, только непроизвольно охнул. Гаврилов добавил ребром левой ладони сзади, по шее и Степан Николаевич упал с табурета лицом вниз, больно ударившись об пол.

     - Оставь его там, - пусть полежит, подумает, ногами не бей, - остановил Шпиц потянувшегося было к фигуранту Гаврилова.

     Обещанная сыщиком дама и вправду появилась на сцене в самый неподходящий момент, ее оправдывало то, что она двумя руками напрасно пыталась удержать на пороге кухни расхрабрившегося Николая Николаевича Смирнова.

     - Сволочь, это ты отца, гад, - бессвязно выкрикнул Николай Николаевич, - чтоб ты сдох, гнида!

     - Потерпите немного, Николай Николаевич, - вежливо попросил работодателя Шпиц, - мы еще с ним тут немного поработаем, а Вы пока отдохните, - и строгим голосом закончил, - Тамара!

     Удивительно, но эта неожиданная интермедия сломала Степана Николаевича, больно уж позорным оказался такой быстрый переход от недавнего мачо и героя-любовника в ухоженном отеле к валяющемуся на полу чужой квартиры беспомощному и со связанными руками куску человеческого мяса.

     - Ладно, спрашивайте, только с пола поднимите, - прохрипел Максименко, провожая глазами Тамару и не удержался, - продала, сука.

     - А если это любовь? – прокомменировал Шпиц, помогая Гаврилову вернуть Степана Николаевича на табурет, - сейчас проверим, правду ли ты нам споешь. Итак, вопрос первый – что вы там, в вашем Центре хотели сделать с Коноваловым?

     - Его должен был заменить вот этот, двойник, выехать с паспортом на имя Коновалова за границу, перевести деньги на другие счета и вернуться.

     - Так что все-таки с Коноваловым? – уточнил Шпиц.

     - Прожил бы остаток жизни овощем, но в комфортной обстановке, убивать его никто не собирался. 

     - Почему отменили операцию? – Шпиц множество раз проводил такие допросы, двигаясь от одной реперной точки к другой, опираясь на точно известные факты и доверяя не столько интуиции, сколько опыту.

     - Подвернулась другая комбинация, мы узнали, что дед нынешнего кандидата в президенты в революцию грохнул деда Коновалова, вернее Попова...

     - Вот оно что, - протянул Шпиц, - теперь концы, наконец, сошлись с концами, - и вы решили, что больше поимеете с кандидата.

     - Примерно так, - признал очевидное Максименко.

     - Тогда последнее, - Шпиц любил следить за непредсказуемыми извивами человеческой психологии, - на фига ты собирался сегодня грохнуть Коновалова, да и еще двоих впридачу?

     - Хотел поломать им комбинацию, ладно, развяжите руки, все равно не убегу, - попросил Максименко.

     - Завяжи ему ноги, братец, а руки развяжи, береженого Бог бережет, - Шпиц намеренно не называл Гаврилова ни по имени, ни по фамилии, - Тамара!

     - Ну, что еще? – вопросительно посмотрел Степан Николаввич на сыщика, - я же все сказал.

     - Можно нам листочек бумаги, - попросил вошедшую на кухню Тамару Шпиц, игнорируя вопрос, - и ручку, сейчас я буду диктовать, а ты писать и потом все, свободен, - пообещал Степану Николаевичу сыщик. Уничтожать Максименко до конца, в прах и пепел, Шпиц не собирался, человек не кукла, как ни старайся, обломки не склеишь.

     Самое ценное в работе опера – его осведомители, это азбука сыска, а в данном случае еще и гарантия неприкосновенности всей компании – братьям Поповым, Смирнову с Тамарой, Шпицу, Перепелкину и Гаврилову и даже Марии Николаевне с матушкой, о них-то в суете последних дней все, кроме, конечно, Сергея Петровича как-то забыли.

     Сказавши «а» пришлось Степану Николаевичу Максименко говорит и «б», согласие на секретное сотрудничество он подписал, получил оперативный псевдоним «Север» и был отпущен, как и обещал Шпиц, восвояси. Оба, конечно, хорошо понимали, что встретиться им еще придется, возможно, что и не раз.

     - Как, Вы его отпустили? Это же бандит! – это Николай Николаевич снова ворвался на кухню, услышал, как за Максименко закрылась входная дверь.

     - Тамара! – в третий раз за последние пять минут громко и требовательно скомандовал Шпиц, - налейте-ка нам всем по рюмке коньяку и, положив руку на плечо нервному клиенту, заставил его присесть на угловой диванчик и медленно, мягким голосом, как ребенку, объяснил, - всему свое время, мне прежде всего жизнь вашу и тамарину тоже надо было спасти. Фирштейн?

     - Не знаю как Вас и благодарить, - Тамара, может быть, в силу возраста и богатого жизненного опыта соображала быстрее любовника, - у меня такое чувство, что какая-то черная сила в квартире побывала, может быть, позвать завтра священника, пусть освятит...

     - Не помешает, - откликнулся Шпиц и протянул максименковский пистолет Гаврилову, - держи, твой трофей, мало ли, в деревне пригодится.

     До Николая Николаевича только тут дошло, из какой серьезной передряги они с Тамарой сегодня выскочили и по привычке был готов немедленно полезть в карман за бумажником.     

     - Потом, все потом, - отреагировал сыщик на искательный взгляд Николая Николаевича, - времени нет, нас еще люди ждут, в том числе и дружок Ваш лучший со своим американским братишкой, - и набрал номер на мобильном телефоне.

     - Как вы там, мужики? – осведомился Шпиц, - ну ладно, на сегодня все, посадите их в такси, а завтра вечерком накрою поляну, место знаете, да, еще дайте трубку Сергею Петровичу, - распорядился сыщик и подмигнул Николаю Николаевичу.

     - Сережа, почему ты, - не сразу нашел нужные слова Николай Николаевич, - что значит Шпиц не разрешал, да нет, он говорит, что теперь можно, давай завтра с Питером ко мне, к нам, то есть, - Николай Николаевич давно не испытывал такого прилива радостной энергии, как в эти минуты, может быть, только после первой интимной встречи с Тамарой.

     - О-кей, завтра у всех выходной, приказ по гарнизону, поехали, - Шпиц на прощанье подставил щеку благодарной Тамаре и первым вышел из квартиры.

     - Это бандюган просил Вам передать, когда я его за дверь провожал, - Гаврилов незаметно сунул Тамаре маленький сверток, - сказал, теперь это ему без надобности.

     - Надо же, - прошептала в ответ Тамара, и уже громко пожелала входящим в лифт мужикам, - ну дай Вам Господь, аккуратней там на дороге.                

     - Налей, Тамарочка, по рюмочке, - Николай Николаевич собирался как можно дольше продлить момент торжества.

     - Марш в душ, - скомандовала Тамара, - хватит, погуляли. Пора баиньки, к Тамаре под бочок, посмотрим, как там поживает наш серенький волчок.

     Странные люди эти мужики, у них от ненависти до любви, неважно, бандит или банкир, один шаг. Миниатюрную мастер-кассету Тамара положила в сумочку, Николай Николаевич не имел привычки копаться в чужих вещах.

     - Не возражаешь, если мы у тебя в Рассудово слегка расслабимся? – спросил сыщик у Гаврилова, усаживаясь на переднее сиденье «пассата».

     - В магазин только придется заехать, а так милости просим.

     Кроме торгового центра, остановились еще раз, на мосту через неширокую Пахру. Гаврилов вышел из машины, наклонился над перилами и бросил пистолет в блестевшую под полной луной маслянистую воду.

     Зинаида, не выключив свет, дремала в шезлонге на открытой веранде. Ее разбудил шум подъехавшего автомобиля и негромкие мужские голоса. За Гавриловым шли по дорожке еще двое, тот, что приезжал днем и еще один, незнакомый. Как всегда перед выпивкой, мужики подтрунивали друг над другом и с любопытством и ожиданием смотрели на спускавшуюся им навстречу хозяйку.

     - Я же говорил, вернем мужичка целым и невредимым, - вместо «Добрый вечер!» сообщил Перепелкин.

     - И даже лучше, чем был, - серьезно добавил Шпиц.

     Зинаида с трудом удержала показавшиеся на глазах слезы и спрятала покрасневшее лицо подмышкой у Гаврилова.

     - Ну ладно, ладно, все путем, - только и нашел что сказать смущенный Гаврилов, - мужики проголодались за целый день, потом у нас заночуют, давай на стол накрывать.

     Отчет о проделанной работе состоялся на следующий день в тесной кухоньке, еще хранившей следы многолетнего хозяйничанья Марии Николаевны. Сергей Петрович и Питер внимательно, не перебивая, выслушали посвежевшего от сна на свежем воздухе Шпица. Афера с двойником никак не укладывалась в голове у братьев, от нее так и разило чем-то средневековым, вроде многажды читанного в детстве романа Дюма о железной маске. О вербовке Степана Николаевича Максименко сыщик упомянул вскользь, он предпочел бы вообще об этом промолчать, но Николай Николаевич уже наверняка с утра пораньше в подробностях расписал другу все происшедшее накануне.

     - Центр, это какая-то из спецслужб? – Сергей Петрович ухватил-таки главное.

     - Это, я уверен, понты, как выражаются в определенных кругах. Для придания веса и солидности, для устрашения, наконец, - ответил Шпиц, - хотя и контактов с конторой глубинного бурения исключать нельзя.

     - И все-таки объясните мне, почему мы не обращаемся в полицию? - это уже Питер, - у нас же есть свидетель.

     - Свидетель не проживет и пару часов, если мы его расшифруем, - терпеливо принялся объяснять Шпиц, - он мне постепенно расскажет больше про этот Центр, чем если бы мы его сутки пытали. А я, поверьте, очень хочу разобраться тут поподробнее. И не забывайте, смерть Смирнова-старшего с ними напрямую связана. Так что всему свое время, - заключил сыщик.

     - Видишь ли, Питер, у нас в России решают вопросы не с учреждениями, а с конкретными людьми, - попытался продолжить процесс просвещения брата Сергей Петрович.

     - Ваш брат прав, - поддержал клиента Шпиц, - в полиции у них наверняка все схвачено и, поверьте, на весьма высоком уровне.

     - О-кей, - махнул рукой Питер, - делайте как знаете.       

     Шпиц закончил доклад тем, что еще раз уверил братьев - опасности для жизни больше нет и передал Сергею Петровичу пухлую папку газетных вырезок и расшифровок радио и телематериалов на тему счастливого обретения друг друга братьями Поповыми.  

     - Нынешние СМИ, не к ночи будь помянуты, шагу не ступят, пока им не забашляют, - пояснил свою точку зрения сыщик, - а тут, как по команде, раздули сенсацию на весь крещенский мир.

     - У нас все же не совсем так, есть еще настоящие независимые журналисты, - подал голос Питер, - и началось-то все, надо признать, с нашей скромной городской газеты.

    - Так-то оно так, - стоял на своем Шпиц, - но я могу часик покопаться в Сети и наберу вам пачку куда более драматических историй. Например, как встретились друг с другом русский солдат и немка, разлученные в 45 году, или про японца, осевшего у нас в Богом забытой глубинке после плена и уже забывшего язык и вдруг найденного родной сестрой. И что? Публикации в местной прессе, одна-две заметки в московской, ноль внимания у телевизионщиков. Даже у специальной программы «Жди меня». А тут – вон сколько.

     - Я внимательно все посмотрю, - пообещал Сергей Петрович.

     - Не могу понять, пока во всяком случае, - признался Шпиц, - зачем обычным, в общем-то бандитам устраивать по этому поводу целую кампанию в СМИ и еще платить за нее. Нет, они это делают, когда банкротят предприятие или поливают грязью вставшего у них на пути чиновника. Но ваша история сюда совсем не вписывается.

     - Может быть, их кто-то об этом попросил, – предположил Питер, - кто-то, кому они не смогли отказать?    

     - Это Вы книжек про крестного отца начитались, - возразил сыщик.

     - Ну почему, - продолжил Питер, - у нас гангстеры и спецслужбы ходят рядом, особенно в деликатных делах.

     - Ладно тебе, Питер, - рассмеялся Сергей Петрович, - вам там, в Штатах под каждой кроватью мерещатся агенты КГБ.

     - Такой связи исключать я бы не стал, - серьезно произнес Шпиц, - это правда, наши тоже не брезгуют, особенно если сами не хотят мараться, но установить эту связь практически невозможно. Мне пока что непонятно главное – цель. Что-то должно произойти, причем очень скоро.

     - Хорошо, - постарался подвести итоги Сергей Петрович, - нам-то что делать?

     - Как говорят в армии, работать по собственному плану, - ответил Шпиц, - вот только с Питером пока что походит под ручку Перепелкин. Так будет спокойнее.

     Информационную бомбу взорвали в понедельник. Одна из респектабельных газет опубликовала материал под заголовком «Неожиданный поворот в истории братьев Поповых». Неправдой в статье было только утверждение, что корреспондент якобы сам раздобыл (где и как не уточнялось) документ о расстреле зимой 1918 года калужского купца Попова дедом нынешнего кандидата в президенты страны. Излагалась, естественнно, вся история с недавним воссоединением двоюродных братьев Поповх, результаты генетической экспертизы сомнению не подвергались, цитировались некоторые пассажи из интервью Сергея Петровича и Питера, и все это подводило читателя к главному вопросу – отвечает ли внук за грехи деда? Или – так считал автор статьи - столетняя рана на многострадальном теле России затянулась и не стоит ворошить прошлое, нужно жить и работать ради будущего. Сама постановка вопроса предполагала дискуссию, так что братьям можно было ожидать повышенного внимания средств массовой иформации. В общем, Шпиц снова оказался прав: это ж-ж-ж неспроста.

     Сергей Петрович не следил за избирательной кампанией и сам по себе факт оставил его равнодушным. Какая, в конце концов, разница, этот Иванов или другой. Убийца давным-давно лежит где-нибудь на Новодевичьем, не вынимать же его из могилы и тащить на допрос? Дело не в нем, в системе. Совладать с ней Сергею Петровичу, да что там, миллионам таких сергеев петровичей оказалось не под силу. Максимум возможного для него – не иметь с ней никаких дел, а после вынужденного контакта тщательно мыть руки. И на выборы он идти не собирался, с какой стати, если он не делал этого со времен пресловутой перестройки. Что-то в нем перегорело за последние недели, да нет – он знал точно, что именно произошло и когда. Той одинокой ночью в Теплице прошлое ушло, кончилось, нужно было начинать жить снова, постараться прожить еще одну жизнь, теперь ради любимой женщины и их уже шевелящегося в материнской утробе малыша. А Иванов, ну что Иванов, возня этих человекоподобных где-то там, наверху, не имела к нему никакого отношения. Прав Шпиц, надо работать по своему плану, главное – не дать навязать себе чужую повестку дня.

     Получив текст по электронке, Сергей Петрович задумался – стоит ли показывать его Питеру, мирно уплетавшему на кухне омлет с поджаренным беконом. Было противно от осознания неприятного факта, что их втягивают в чью-то чужую игру. И еще, от текста сильно пахло не столько типографской краской, - какая уж там краска в Интернете, - так и шибало в нос въевшимися, казалось, под кожу оборотами советских пропагандистских клише. На все это, конечно, можно было бы наплевать, если бы не чувствовалась тут рука опытного дирижера. Стало быть, завтра начнется обвал и шагу ступить без протянутого ко рту микрофона, щелчков фотоаппаратов и прочего ступить будет невозможно. Сидеть безвылазно в доме в осаде глупо, да и сколько так просидишь? Сергей Петрович нашел в ящике письменного стола подборку газетных материалов, распечаток радио и телеинтервью, накануне переданную Шпицем и пошел объясняться на кухню.

     Питер отставил тарелку, допил кофе из большой фаянсовой кружки с изображением статуи Свободы, привезенной братом из Нью-Йорка и, вслушиваясь в объяснения Сергея Петровича, перелистал объемистое досье, читать по-русски он все равно не умел.

     - Чего ты боишься, Серж?

     - Я не хочу становиться макакой в зоопарке, на которую пялятся все кому не лень и еще пальцами показывают...

     - Напрасно ты так думаешь, обезьяна вовсе не ты, а этот парень, что собирается стать тут президентом, это же его дед убил нашего, а не наоборот, - Питеру нельзя было отказать в логике.

     - А тебя не удивляет, что этот факт всплыл больно уж вовремя, в самый разгар выборной кампании?  

     - Совсем нет, - резонно заметил Питер, - у нас в Штатах и не такое бывает, чеки подделывают, секретарш пользуют, миллионы долларов налогов не платят, да ты и сам знаешь.

     - Знаю, конечно, - вздохнул Сергей Петрович, - но ведь разорвут нас эти акулы пера...

     - Ну так давай сами назначим время и место, в Америке нам бы даже заплатили, еще и за права на будущую книгу, и за экранизацию, - начал было загибать пальцы Питер.

     - Разгулялся, - рассмеялся Сергей Петрович, - тут тебе не Америка, ладно, позвоню только Маше, еще нехватало ее пугать.

     Закончив разговор с Теплице, Сергей Петрович полез в Интернет искать телефоны новостных агентств. На замечание подъехавшего Шпица, что этого невидимый дирижер и хочет, последовал ответ, что раз уж нельзя избежать изнасилования как такового, нужно постараться обеспечить присутствие свидетелей из числа иностранной прессы, тогда сфальсифицировать что-либо будет значительно труднее. Так что Питер, в свою очередь, тоже принялся искать нужные номера телефонов.

     В результате долгих переговоров пресс-конференцию назначили на полдень среды в помещении одного из независимых информационных агентств. Питер с Перепелкиным отъехали от греха подальше смотреть Владимир, Суздаль и обязательный храм Покрова на Нерли, а Сергей Петрович в компании Шпица собирался вечерком к Смирновым, туда же был приглашен и Шапиро – надеялся совместить приятное с полезным. Тамара, надо отдать ей должное, судя по восторженным отзывам Николая Николаевича, еще и прекрасно готовила.

     Братьев Поповых с неизменными Шпицем и Перепелкиным провели в большой конференц-зал через боковой вход. Едва выйдя на авансцену, Сергей Петрович пожалел, что ввязался в эту историю. Зал был полон, люди с телекамерами стояли в проходах, журналисты приветствовали знакомых, громко переговаривались друг с другом, казалось, перекричать это шум не будет никакой возможности. Кондиционеры работали плохо, пахло человеческим потом, пылью и чем-то техническим, вроде перегревшейся смазки, яркие софиты слепили глаза.

     Шпиц с Перепелкиным устроились прямо на полу перед сценой, потеснив недовольных такой фамильярностью фотографов. Сергей Петрович и Питер, повинуясь жесту ведущего, заняли места за небольшим столиком, уставленным микрофонами и диктофонами. Питер гордо отказался от переводчика и теперь вертел головой из стороны в сторону, стараясь найти взглядом соплеменников, может быть, рассчитывал на их поддержку. Ведущий сделал знак кому-то за кулисами, появились бутылки с водой и пачка пластиковых стаканчиков. Питер освоился первым, открутил пробку, налил воды Сергею Петровичу и себе. Перепелкин вынул из наплечной сумки маленькую цифровую видеокамеру. В зале стало потише, ведущий встал, ободряюще кивнул Сергею Петровичу и Питеру, достал из камана мятого летнего пиджака написанную от руки памятку и взял в руки основной микрофон. Дальнейшее Сергей Петрович несколько раз впоследствии по просьбе Марии Николаевны воспроизводил по памяти.     

     Ведущий, надо отдать ему должное, в течение пары минут грамотно суммировал все, что было известно о встрече братьев Поповых, отсекая таким образом повторение пройденного и лишние вопросы. И, играя роль гостеприимного хозяина, первым предоставил слово кому-то из американцев.

     Вопрос был ожидаемым и легким, но с намеком – не собирается ли русский Попов перебраться в Америку, погужеваться таким образом, за счет братца-миллионера. Сергей Петрович уверенно размялся на такой подаче, пояснив, что он, точно так же и Питер, ни в чем не нуждается, больше того, сможет и сам содержать брата в случае краха американсой экономики, но грин-карта вообще-то не помешает, хотя бы для того, чтобы не таскаться каждый раз в посольство за визой.

     Зал благожелательно рассмеялся, оценив юмор соотечественника, но все-таки кто-то пожелал дожать тему местожительства, обратив внимание на переезд в Теплице. Тут Сергей Петрович сослался на то, что поддался моде последних лет и последовал за тысячами россиян, скупивших на корню Карловы Вары, где уже все поголовно говорят по-русски и закончил тем, что на старости лет холодные зимы изрядно поднадоели, к тому же целебные воды в Теплице бьют прямо, можно сказать, у самого порога и ездить подлечиться никуда больше не надо.

     Сергей Петрович почувствовал, что взял верный тон – немного юмора, эдакое легкое отношение к жизни человека опытного, небедного, но и не ненавидимого всеми олигарха и кровопийцы, нажившегося на приватизации народных богатств. Получилось, он сам навел следующего журналиста на простенький вопрос – во сколько ему обошелся дом в Теплице? Тут Сергей Петрович и вовсе почувствовал себя, как рыба в воде, благо за долгие годы деловой жизни выдержал не один десяток проверок и без труда на пальцах объяснил, что отцовский дом на Сходне вместе с немаленьким участком стоил даже чуть больше, чем купленное в Теплице новое обиталище, плюс капитализация его доли в известном банке выросла многократно, все налоги были вовремя уплачены и вопросов по открытым за рубежом счетам и возникнуть не могло – он же не госслужащий. При этом Сергей Петрович сумел вовремя сжать колено Питера, зная, что тот обязательно пустился бы в рассуждения о том, что в глобальном мире человек волен жить там, где ему удобно. Ни к чему было раздражать аудиторию либеральными бла-бла-бла про преимущества свободы и демократии. Это легко прокатит там, в Джорданвилле, а тут Москва, буржуев здесь не любят, деньги любят, а их обладателей - нет.

     На этом разминка закончилась. Из бокового входа появился стройный, моложавый, лет  сорока с небольшим человек в легком синем костюме, белоснежной рубашке с галстуком в скромную полоску, умные карие глаза внимательно впились в Сергея Петровича и ведущий тут же вышел на самый край авансцены.  

     - Дамы и господа, позвольте представить вам кандидата в Президенты Российской Федерации, - имя вошедшего утонуло в грохоте аплодисментов и удивленном гуле вставшего с мест, как по команде, зала. Сюрприз, надо признать, удался.

     - Это он? – догадался Питер.

     - Он самый, - шепнул брату Сергей Петрович, - теперь держись. Ты только помалкивай, я сам отобьюсь.

     Как ни странно, вместо тревоги или страха у Сергея Петровича к самому горлу подкатили пузырьки веселья, словно от глотка шампанского, он посмотрел туда, где сидели свои люди и краем глаза уловил ободряющую улыбку Шпица – вот она, разгадка. Улыбаться в ответ пока что было рано, могут превратно понять.

     Ведущий подал кандидату микрофон и тот привычно подхватил прибор и уверенно обратился к залу.

     - Дамы и господа, соотечественники, друзья! Вы все, уверен, знакомы с последними новостями на тему событий столетней давности. Да, так случилось, что мой дед-красногвардеец виновен в смерти дедушки двух этих людей, внуков калужского купца Попова. Тому, что произошло зимой восемнадцатого года есть только одно, хотя и весьма слабое оправдание – революция и острый гражданский конфликт. Прошло сто лет и страна изменилась, все вновь стало на свои места. В России развивается демократия, ее граждане снова занимаются бизнесом, могут свободно покидать страну и возвращаться домой. Правда и то, что нам еще многое предстоит сделать, слишком тяжелым оказалось наследие прошлого. Для этого нужен мир, прежде всего гражданский мир и общая работа на благо будущего и великой России. Поэтому я здесь. Я протягиваю руку братьям Поповым и предлагаю перевернуть печальные страницы прошлого.

     Кандидат повернулся к залу спиной и с протянутой для рукопожатия рукой сделал пару шагов от края сцены, ожидая, что братья поднимутся ему навстречу. Сергей Петрович и Питер не шелохнулись и протянутая рука так и осталась висеть в воздухе. Возникла неловкая пауза, зал выжидательно молчал, потом раздались отдельные выкрики, но общее настроение журналистов понять было нельзя, в накладе, правда, они не остались – сенсация есть сенсация, а тут случился форменный скандал, чего же лучше! Было, одним словом, что срочно передать в редакции. Многие тянули вверх руки, желая задать вопросы, что-то кричали, стараясь привлечь внимание ведущего. От расслабленной атмосферы первых минут и следа не осталось.

     Ведущий, надо отдать ему должное, не растерялся. По его знаку появился еще один стул, но кандидат предпочел вернуть ему микрофон, спустился в зал и устроился в первом ряду, за несколько кресел от Шпица с Перепелкиным, где ему услужливо уступил место кто-то из журналистов.

     - Дайте микрофон Поповым, - прокричали хором несколько голосов, - пусть объяснится! Говорите, Попов, не отсиживайтесь!

     - Спасибо, - начал в наступившей тишине Сергей Петрович, понимая, что его козырь – спокойствие, доброжелательное спокойствие, несмотря ни на что,  - я постараюсь. Прежде всего хочу подчеркнуть, мы с братом стоим на строго юридической позиции. Да, прошло без малого сто лет.  Нам известно, что наш дед был убит 18 января 1918 года в городе Калуге, возможно, дедом этого человека, существует некая бумага, весьма вероятно, подлинная. Скорее всего, купец Попов был убит без соблюдения даже элементарных процедур, все же существовавших в то непростое время. Но, повторяю, это предположение, судебного решения по этому делу нет и по понятным причинам быть до сегодняшнего дня и не могло. Только суд может квалифицировать произошедшее как преступление и назвать имя преступника, или отказать в этом. Такова наша точка зрения. Надеюсь, мои острожные формулировки будут правильно поняты. Здесь ведь только что было сказано о строительстве демократии в нашей стране.

     - Вы будете добиваться расследования? – прозвучал следующий вопрос.

     - Для Питера это довольно сложно, он гражданин США и вряд ли сможет провести в нашей стране много времени. Что касается меня, я пока что и вовсе не Попов, а Коновалов, мне предстоит официально подтвердить мое родство с купцом Поповым. И с Питером, кстати, тоже, - Сергей Петрович положил брату руку на плечо, - и это тоже может сделать только суд.

     - И, все-таки, каковы Ваши ближайшие шаги? – журналисты есть журналисты, они привыкли дожимать жертву.

     - Хорошо, постараюсь ответить, хотя загад, как говорится, не бывает богат, - Сергей Петрович держался уверенно, не спешил, и  это не могли не отметить видавшие виды корреспонденты, - прежде всего, повторюсь, я должен восстановить свое настоящее имя. Только так я смогу начать официальное расследование гибели деда и выяснить судьбу бабушки, буду иметь юридическое право подавать соответствующие запросы и прочее.

     - Но это не мешает Вам пожать протянутую руку, не так ли?

     - Тут все очень просто, я действительно не хочу участвовать в избирательной кампании на чьей-либо стороне, - Сергей Петрович ждал этого вопроса, - давайте дождемся судебного решения.

     - Это Вам американский братец посоветовал? – и такого следовало ожидать, как же без провокации.

     Сергей Петрович посмотрел на ведущего, словно хотел взглядом дать понять, что на подобные вопросы отвечать не будет, но тот не собирался приходить на помощь, можно было не сомневаться, отрабатывал полученное. Ну ладно, не хочешь, не надо. Сергей Петрович сделал шаг вперед и всмотрелся в лица журналистов, будто прикидывая, стоит ли говорить с этими людьми по-человечески и решил - стоит. Всех купить невозможно.

     - Я хочу подвести итог. Если вам интересна история нашей семьи, обещаю, что мы обязательно встретимся еще раз. Скорее всего, уже после выборов. Судебные разбирательства дело не быстрое. Только поэтому я не стал распространяться о наших в Питером планах, о том, что мы собираемся сделать, как только восстановим мое имя. Обещаю, скрывать их мы не будем. Спасибо за внимание и я просил бы выслушать, что думает мой американский брат. Он не так уж хорошо говорит по-русски, не перебивайте его, пожалуйста.

     Питер поднялся, поставил на стол пластиковый стаканчик с недопитой водой и уверенно взял микрофон.

     - Я хотел бы друзья, чтобы вы подумали над следующим фактом – наши отцы, мой и Сержа, вместе сражались с общим врагом много лет назад, пусть и по разные стороны фронта. Они не знали о существовании друг друга. Мы знаем, что братья, русский и американец победили. Отменить это никто не в силах, историю нельзя переписать. Правда всегда побеждает, рано или поздно. Так и будет. Спасибо.

     Только сейчас Сергей Петрович заметил, что кандидата в первом ряду зала уже не было.     

     Георгий Павлович и босс встретились все в том же кафе в центре Москвы. Заказали по чашке кофе, подождали, пока отойдет от столика молоденькая узкоглазая официантка.

     - Вы были на пресс-конфренции? – Георгий Павлович первым начал разговор.

     - Мне понравился Коновалов, Вы ведь это хотели спросить?

     - Да. Мне тоже. Жаль, что я не знал его раньше. У меня есть одна странная черта, я стараюсь каждую неординарную человеческую особь использовать в интересах дела.

     - Вы не поверите, - признался босс, - я тоже об этом думал. Наверное, наша российская беда в том, что толковых людей мало.

     - Вы все-таки наблюдали за ним длительное время, - продолжил тему Георгий Павлович, - может ли он пойти на сотрудничество, неплотное, конечно, время от времени. Связи у него открываются уж больно соблазнительные.

     - Не думаю, - тут босс не кривил душой, ни он сам, ни Центр интереса к Коновалову больше не испытывали и к дальнейшей судьбе братьев Поповых босс был вполне равнодушен.

     - Согласен. Жаль. Теперь о наших делах.

     - Я весь внимание, - как младший старшему счел нужным произнести босс.

     - Мы считаем проведенную с вашей помощью операцию полезной. Экспресс-анализ показал, что патриотический электорат за нас и тут мы только укрепили позиции. Либеральная публика, как известно, на выборы массово не ходит. Что и требовалось. Какое-то время пресса еще потянет эту истрию в нужном для нас ключе. Это раз. Второе, - Георгий Павлович достал из внутреннего кармана пиджака давешний короткий список.

     - Да-да,- вставил босс, стараясь выглядеть равнодушным.

     - Вот этот Старобельский механический завод придется исключить, я его вычеркнул, нам с вами не нужно лишнее напряжение. С остальным можете работать, сразу после выборов, конечно.

     - Понятно, - босс сложил листочек бумаги, - мы можем еще чем-то быть полезными?

     - Конечно, - улыбнулся Георгий Павлович, - мы все обсудим и, думаю, еще не раз.

     На том и расстались. Босс вернулся к себе, вызвал Степана Николаевича, помолчал минуту, глядя на вошедшего подчиненного и не стал предлагать тому присесть.

     - Операция «Американский братишка» закрыта. Убытки списать как расходы на дело банкира Смирнова. С завтрашнего дня начинайте предварительную работу по этому списку. Кроме зачеркнутого пункта. Все, свободны.

     Босс встал из-за стола, подошел к широкому окну, вгляделся в блестевший вдалеке в пепельно-голубом московском небе крест на колокольне Ивана Великого и решил про себя, что сразу же после выборов выпихнет Степана Николаевича на один из объектов, обозначенных в списке, куда-нибудь подальше от столицы. Вслух такие вещи не говорились, но дорога перед ним открывалась широкая, дружеская улыбка Георгия Павловича говорила сама за себя. Толковые люди и вправду нужны всем.

     Сергей Петрович и Питер не стали договариваться о дате и месте следующей встречи, теперь многое зависело от Якова Михайловича Шапиро, в его квалификации и прочности налаженных связей в московском судейском корпусе сомневаться, конечно, не приходилось, но и гарантий опытный юрист давать не привык. Братья попрощались в Шереметьево, Сергей Петрович тоже не собирался откладывать отъезд в Теплице и поэтому наметил для себя лишь одно последнее дело и один прощальный визит – к Смирновым. События и хлопоты последних днй дни исключили спокойные посиделки и неспешный разговор, так что пора было входить в привычный жизненный ритм.

     Шпиц с Перепелкиным довезли Сергея Петровича до входа на Ваганьковское кладбище и попрощались до завтра. Сергей Петрович выбрал дюжину красных роз у неприветливой торговки, расплатился и уверенно двинулся по кладбищенским дорожкам. В разгар буднего дня посетителей на кладбище было немного. Не было видно и экскурсий к могилам знаменитых поэтов, актеров и спортсменов. Сергей Петрович положил пиджак и букет на узенькую скамейку, достал из-за серой гранитной плиты пластиковый пакетс тряпкой и веником, пустую банку и направился к крану с водой. Там он и встретил двух рабочих, молодых, здоровых парней, с удивлением посмотревших на пожилого мужчину с банкой в руке.

     - А бригадир ваш далеко? - спросил рабочих Сергей Петрович.

     - Вам, значит, Батя нужен. Сейчас позовем, - мужики еще раз внимательно вгляделись в Сергея Петровича и удалились неспешным шагом.

     Первой на Ваганьковском похоронили маму, она так и не сумела оправиться от голодных военных лет. Тогда место здесь не стоило еще таких бешеных денег. Как это часто бывало, отца в тяжелые дни поддержал фронтовой товарищ, он тут проработал еще долго и помогал Сергею Петровичу с похоронами отца. Бывая на Ваганьковском, Сергей Петрович навещал и его могилку.

     - Вы хотели меня видеть? – Сергей Петрович как раз наклонился, чтобы протереть влажной тряпкой пыльный гранит и не заметил, что за спиной стоит кряжистый мужик средних лет с зелеными внимательными глазами на загорелом лице и приметным шрамом на левом виске.

     - Если Вы бригадир, - Сергей Петрович выпрямился, вытер руку чистым носовым платком и протянул ее  мужчине, собираясь представиться, - что Вы так на меня смотрите?

     - Надо же, прямо двойник, только лет на двадцать старше, - бригадир все еще переваривал увиденное.

     - Ну да, я же про Вас слышал, Вы тот самый Батя, - Сергей Петрович нашелся первым, - Вы командир Игоря, ну Гаврилова то есть.

     - Вот, значит, как все замкнулось, Вы и с Игорем познакомились?

     - Лично нет, но я про него знаю. Он очень нам помог.

     - Золотой парень, жалко, я его немного из вида потерял, - Батя явно поостерегся задавать прямые вопросы.

     - С ним все в порядке, - твердо произнес Сергей Петрович, - Вы его не беспокойте, ему отойти надо. Оттаять.

     - Понял, - коротко ответил Батя, давая понять, что эта часть разговора закончена, - а Вам чем могу быть полезен?

     - Я уехать должен, возможно, надолго. Надо бы за могилой присмотреть. Я заплачу, - Сергей Петрович потянулся к пиджаку.

     - Денег я с Вас не возьму. Поезжайте себе спокойно. Увидите Игоря, привет ему передайте, - Батя в свою очередь протянул руку и повторил: - вот, значит, как оно все замкнулось.    

           

                

           

               

        

       

 

   

     .