ЧЕКАЛДЭ

 

Литературный сайт Александра Павлюкова

для тех, кто читает внимательно

Александр Павлюковв

 

НЕВИДИМАЯ ГРАНЬ ПИРАМИД

 

 

 

«Учиться, учиться, и еще раз учиться!» — В. И. Ленин, цитируется по памяти

«Военный переводчик должен быть чисто выбрит, в меру нахален и слегка пьян» —

профессиональный фольклор

 

 

 

КАИРСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

 

 

— Хавага! — показывая на меня грязным пальцем, во всю глотку вопил семи-восьмилетний мальчишка, сидевший на самом верху груженой сахарным тростником повозки. Он вскочил на ноги, держа в другой руке поводья ушастого ослика и снова с восторгом и удивлением прокричал, словно боевой клич: «Хавага!». Окружающая толпа египтян — крестьян, ремесленников, хозяек с корзинками, мужчины в белых и синих длинных рубахах-галабиях, женщины преимущественно в черном уставились на меня, не понимая в чем дело. Иностранец для них здесь, в Старом городе, среди ювелирных и антикварных лавок вовсе не был в диковинку.

— Сам ты «хавага», — на незатейливом «каляме», далеком от литературного арабского, зато громко и отчетливо произнес я. Мальчишка словно взялся здесь из далекой Московии семнадцатого века, и реагировал навроде сопливого Алексашки Меншикова, дивящегося на чудеса Немецкой слободы. Тот, наверное, точно также не смог бы удержаться, увидев вблизи какого-нибудь Лефорта — «Гляди, немец!».

Толпа, высоко оценив чувство юмора находчивого хаваги-чужеземца, дружно загоготала.

Сценка эта из далекого (полвека без малого минуло, шутка ли!) прошлого всплыла в памяти в осеннем вагоне подмосковной электрички, везущей в столицу утомленных после двухдневной фазендной страды горожан с разноцветными охапками астр и пахучими неподъемными рюкзаками и корзинками антоновских яблок. Может быть, виной всему был вагонный бард, исполнивший под электрогитару трогательную песню о том, что напрасно кавалер ждет любимую, а теперь по особому заказу поющий нехитрую балладу о спасшем молодого солдатика отце-командире. Вот и возник под стук колес перед глазами Египет, Каир, Старый город с его кривыми, терпко пахнущими узкими улочками, деревенский мальчишка. В каком же году это было? Наверное, году в шестьдесят девятом. Может быть и так, к этому времени я уж точно не первый месяц чувствовал себя в каирской толпе как рыба в воде.

Москва с ее суровыми идеологически выдержанными седыми и без кровинки, словно стертыми временем, лицами дядями в отделе ЦК КПСС на Старой площади, ведавшими выездами и сурово предупреждавшими (под собственноручную расписку!) о том, чего категорически нельзя позволять себе за границей, например, ходить по-одному или угощаться у иностранцев папиросой (будто кто-то за бугром курит папиросы!), была далеко. И все ее замшелые самостраховочные (в случае чего, ведь предупреждали!?) премудрости годились разве что на растопку, во всяком случае подписывался я под бумажкой в мирное время, а здесь, в эту самую минуту в восьмидесяти километрах от шумной улицы Старого города, вполне возможно, кто-то из моих друзей в зоне Суэцкого канала вел артиллерийскую дуэль или ждал появления над головой самолета со звездой Давида на хвосте и полной боевой нагрузкой.

Ну да ладно, взялся писать о молодости, — ужасно не хочется употреблять слово «мемуары», — следует, по крайней мере, как-то определиться с целью этого занятия. К тому же, если кто-то моложе, скажем, тридцати найдет время вчитаться в нижеследующее, автору нужно помнить, что в отличие от пишущего его читатель вырос в совсем другой стране и ничего не знает о том, что эти мамонты-дедушки в его годы делали там, в далеком Египте, разве что резонно предположит — грели пузо на пляжах Хургады или занимались дайвингом. Опасно, правда, иногда к пляжам подплывают акулы и лакомятся дайверами. Да, на фюзеляжах самолетов — «Фантомов» и «Скайхоков» со звездой Давида на хвостовом оперении их летуны очень любили рисовать зубастые акульи пасти. О чем это я? Что еще за «Фантомы»? Какая-такая операция «Кавказ»? Сорок с лишним лет молчали, а теперь, когда нет той армии и той страны — вдруг вспомнили. Зачем?

Так ведь молодость там осталась. И еще люди наши там погибли. Русские. Тогда, правда, советские. Но это не важно. Они отдали жизнь за свою страну. Ну а за то, что потом стало с этой страной, они не отвечают.

Правду сказать, про операцию «Кавказ», с ее многотысячными людскими масштабами, я узнал не так уж давно. Да и было бы странно, если бы рядового в окопе посвящал в планы стратегической операции главнокомандующий. Так не делается нигде и никогда. А уж с советской манерой секретить все подряд тем более.

Генштабисты из знаменитой «десятки» и сами до поры знать не знали и знать не могли ни о какой операции «Кавказ». И даже замысла ее еще не существовало. Потому как я дал им согласие на работу военным переводчиком в Египте за несколько месяцев до шестидневной войны 1967 года. А она-то и явилась толчком к операции «Кавказ».

Впрочем, про операцию «Кавказ» подробно написано, например, в «Википедии», так что повторяться не стоит. Тем более, что из окопа видно совсем недалеко. Тогда о чем же, спросит молодой читатель, вы пишете? Зачем время-то попусту тратить? Лучше вон огурцы под пленкой выращивать, все толку будет больше.

Тут уж позвольте мне высказаться зачем, а решать — читать дальше или нет, ваше дело.

Прежде всего, позвольте заметить, что в операции «Кавказ» были задействованы, как выражаются в армии, десятки тысяч людей — рядовые, офицеры и генералы, служащие вроде меня; в возрасте и совсем молодые, городские и деревенские, одетые в одинаковую полевую египетскую форму светлопесочного цвета без знаков различия. Пожалуй, этих очень разных людей объединяли две вещи — они были гражданами СССР и работали на одну задачу. Потом эту операцию будут изучать в военных академиях. Еще бы, ПВО победила ВВС и заставила противника пойти на официальное перемирие. Насколько я понимаю, наши стратеги и тактики пошли на такой ход не от хорошей жизни, отечественные ВВС были серьезно ослаблены хрущевским «волюнтаризмом». Но и так получилось неплохо, хотя бы потому, что ракеты стоят много дешевле самолетов, не говоря уже о сбитых классных летчиках. Конечно, это непросто и совсем недешево перетащить морем и по воздуху с соблюдением мер повышенной секретности целую дивизию ПВО усиленного состава, но тогдашний СССР мог себе позволить подобные экспедиции за пять тысяч верст от своих границ… Но довольно, дальше извольте самостоятельно искать материалы по теме. Теперь можно. В наше время они уже не под грифом «секретно».

Есть такое расхожее понятие — «свидетели эпохи». Сейчас, во второе десятилетие двадцать первого века ту эпоху, в которую мне и моим сверстникам довелось жить, по много раз на дню поминают по всем каналам телевидения. Неважно, официозным или не очень. Не дают покоя людям годы, пришедшиеся на пик могущества Советского Союза, годы, когда в мире противостояли друг другу, иногда на грани реального уничтожения всего живого на планете, две сверхдержавы — СССР и США.

А я в это время жил именно что в СССР — учился на Экономическом факультете МГУ, нарабатывал опыт журналистской работы на радиостанции «Мир и прогресс» (Иновещание, если кто понимает, мэтр Владимир Познер тогда ходил в переводчиках, до эфира его, сына эмигранта еще не допускали, выдерживали в собственном соку), ухаживал за девушками, пил пиво и слушал Высоцкого. Много читал, после смерти вождя всех народов щедро издавали западную классику, масса творческой молодежи спилась, обчитавшись Хемингуэем и Ремарком. Да-да, Хемингуэй был богом!

Так вот, нижеследующие строки я и рассматриваю именно как свидетельство эпохи, более того, посвящены они будут не тому, как мы славно воевали в Египте, а тому, как и чем командировка в Египет запомнилась и повлияла на меня, советикус без всякого сомнения гомо двадцати с небольших лет, с неплохим образованием, знанием английского языка и весьма тогда еще скромным жизненным опытом. Достаточно прочитать книги, скажем, Лотмана, чтобы убедиться — никогда бы не удалось ему воссоздать облик, образ жизни и мышления людей давно ушедших столетий, если бы не мемуары, письма, купчие и прочие индивидуальные свидетельства времени. Да что там, новгородские берестяные грамоты зачастую читаются словно эсэмэски наших современников! Уверен, если мы сами себя не уничтожим, какой-нибудь будущий очкарик-ботаник-историк заинтересуется эпохой позднего СССР и в числе прочего одним из ярких ее эпизодов, той самой операцией «Кавказ». Вот тут-то и пригодится мой скромный труд. А что? Рукописи ведь не горят, доказано, в том числе и на собственном опыте.

И потом. Известно, что лучший способ погубить дело, это доверить его так называемым профессионалам. Лучше уж я как-нибудь сам, пусть и корявенько постараюсь донести до читателя, каким я был полвека назад и что мне дала командировка в Египет, чем за меня это сделает какой-нибудь бывший начальник политотдела (историю о человеке этой нелегкой профессии см. ниже) или как они теперь называются. Или еще хуже того — современный верхогляд-журналист, ищущий быстрых и недорогих сенсаций. Из множества таких непосредственных и незамысловатых рассказов, уверен, обязательно сложится, если потребуется, вполне внятный образ поколения, волей судьбы воевавшего за тысячи километров от родной земли. Тут я, конечно, имею в виду не только Египет, но и Алжир, Ирак, Сирию, Вьетнам, Кубу, Анголу и иные уголки планеты, где наш брат выполнял в эти годы, как тогда говорилось, интернациональный долг. Афган, как известно, случился позже и по масштабу своему и последствиям стоит особняком.

Получается, что к пяти существовавшим в то время каирским университетам прибавляется еще один, но для меня исключительно важный и полезный, мой личный опыт трех с лишком лет, как выражались в Советском Союзе, загранкомандировки в страну пребывания под названием Египет, оказавшейся весьма специфической, но и познавательной во всех отношениях. Деваться было некуда, пришлось его заканчивать, причем с неизбежной сдачей совсем даже непростых экзаменов.

Конечно, без лирических отступлений разного рода и необходимых современному читателю пояснений не обойтись. Это, полагаю, простительно, что поделать, любят люди преклонного возраста подробности, ходовое ныне выражение «короче!» не было в нашем словесном обиходе так популярно. Да и сравнения с временем нынешним волей-неволей напрашиваются.

И еще одно. Я намеренно пишу от первого лица и дальше собираюсь говорить только от себя и о себе. Терпеть не могу и никогда не мог этой внедренной со времен пионерских галстуков и комсомольских значков манеры говорить от имени и по поручению. Лично я никому ничего не поручал, поэтому сам и отвечаю за сказанное и написанное.

Итак, чем была в июне 1967 года шестидневная война между государством Израиль, с одной стороны и Объединенной Арабской республикой (Египет и Сирия) и Хашимитским королевством Иордания, с другой? И сокрушительное поражение арабов в шестидневной войне? Кроме всего прочего, звонкой пощечиной Советскому Союзу, стоявшему за спиной арабских государств, поставившему им массу оружия и державшему там своих военных специалистов. Пощечиной, конечно же, от вероятного противника, Соединенных Штатов, в свою очередь поддерживавших Израиль. Только и оставалось, что хлопнуть дверью и разорвать дипломатические отношения с еврейским государством.

Откровенно говоря, я тогда об этом особо не задумывался. Конечно, на радио я по долгу службы читал ленты основных мировых информагентств и был, что называется, в курсе дела. Но отказаться из-за войны от командировки было уже практически невозможно. Как объяснил мне в откровенной беседе симпатичный генерал в известной в те годы всем военным переводчикам «десятке» — десятом Главном управлении Генштаба — это могло сильно подпортить мою биографию. Любой советский кадровик, оформляя в будущем мои документы для поездки за границу, обязательно бы задал себе вопрос, почему это, имея уже в кармане краснокожую загранпаспортину и даже билет на самолет, человек остался на Родине и не выехал в длительную загранкомандировку. А может быть, крепко подумали и оставили? Лучше с таким типом не связываться, вокруг уйма желающих поработать за рубежом. Так и получилось, что дали мне отсрочку по семейным обстоятельствам и оказался я в Египте в сентябре 1967 года, через три с небольшим месяца после войны.

В Советском Союзе, если кто не знает, официально декларировалось существование двух классов — рабочего класса (гегемона) и колхозного крестьянства. Ну и где-то между ними прослойка интеллигенции. А так, натурально, по учебнику все равны, все граждане. На самом деле советские люди, или гомо советикус, незримо делились на множество видов и подвидов, разительно несхожих друг с другом. Вот, например, наиболее известный и научно описанный — номенклатура. И еще один, слегка подзабытый подвид — выездные. Это те, кто постоянно ездил по делам за границу — дипломаты, внешторговцы, часть гэбэшников, ученых и журналистов. В просторечии они так и назывались — международники. Сочетание в одном индивидууме мужского пола выездного и номенклатуры — идеал самого-самого завидного жениха для амбициозных красоток.

Так вот, отказ от командировки в воюющий Египет грозил мне тем, что я мог запросто стать «невыездным», получить прямо на лоб невидимое клеймо. Только в советские времена клеймо не вытравливали краской и не рвали ноздри, а заносили соответствующие указания в твое личное дело, по-нынешнему в досье. С другой стороны, первая командировка даже в скромном качестве военного переводчика — серьезный шаг в карьере международника…

Гомо советикус, в просторечии «совок»… Теперь это расхожее определение. Я его, кстати, не люблю и стараюсь не употреблять. Вычитал вот у Зиновьева «гомосос», и то лучше. Ладно, а что за ним? Это очень важно понять, поверьте. В свете не только прошлого, но и будущего. Вот и государство российское объявило себя правопреемником не Московского царства и не Российской империи, а именно СССР. Как ни крути, все так называемые россияне родом из Советского Союза. Ну да, руки-ноги, разные жизненно важные органы как у всех людей. Но и нечто неуловимое мгновенно говорит глазу — не то. Миллионы наших соотечественников, выезжая по разным причинам за бугор, безошибочно и за версту определяют в гражданине за соседним столиком и даже в полуголом человеке на пляже — русский. Так в чем же тут дело?

Вряд ли мне под силу дать полное и емкое определение. Отлить, что называется в бронзе. Но некоторые черты, важные и для последующего изложения, следует привести обязательно.

Ну вот, например, привычка к полному отсутствию или строгой ограниченности выбора. От выборов неизвестных тебе дядек и теток в депутаты до покупки рубашки в магазине. Хочешь в полоску, а «дают» в горошек — бери и отваливай. Следующий! Четверть века стараемся, а получается опять-таки КПСС застойного разлива.

Многолетнее, пусть даже весьма примитивное промывание мозгов, надо честно это признать, свое дело делало. Кино, книги, радио, газеты, ежедневные политинформации, октябрята, пионеры, комсомольцы — кто не с нами, тот против нас. Отсюда твердая и во многом, по гамбургскому счету, небезосновательная уверенность, что мы здесь, в Советском Союзе живем счастливее большинства населения земного шара. Если не считать отдельных недостатков.

Недалеко отсюда лежат и корни очень странного, искривленного что-ли, чувства собственного достоинства, чувства сугубо индивидуального, а в коллективе превращающегося в национальную спесь — вот мы, дескать, какие, нас не замай! По отдельности же кролики, что там говорить, и пока это самое чувство собственного достоинства не выработается в каждом гражданине, толку не будет…

На мой взгляд, коммунисты погорели вместе с СССР именно потому, что перешли от тупого большевизма с массовыми расстрелами и лагерями к некоему вегетарианскому гуманизму с просвещением, убеждением и воспитанием. Что тоже объяснимо — как ни крути, им позарез требовались грамотные, как сейчас говорят, креативные инженеры, преподаватели, врачи и прочая, в том числе рабочая интеллигенция, способная освоить станок с числовым программным управлением и изменить для него программу, чтобы сделать межконтинентальную ракету. А на антигуманной основе, в лагерях и шарашках такого народа не создашь и отдачи от него в массовом порядке не получишь. Видать, даже до них доходили слова о производительности и научной организации труда. К тому же после войны престиж СССР вознесся до небес, наладились отношения с десятками стран, воленс-ноленс следовало выглядеть поприличнее и не жрать друг друга поедом и не стрелять в затылок в вонючих подвалах, а культурненько отправлять заблудших коллег на персональную пенсию. Вот и сменили кремлевские полубоги застегнутый до подбородка китель на костюм с рубашкой и галстуком, да быстренько, всего за три десятка лет после смерти усатого воспитали-обучили собственного могильщика. Ну а теперь все то ценное и полезное, что успели создать за послевоенные десятилетия, старательно дожевывает новая нахрапистая номенклатурная буржуазия. Ладно, не будем, пишется-то о прошлом…

Хотя нет, еще два слова. На мой взгляд, наша так называемая элита — творческая интеллигенция, ученые, преподаватели, конструкторы, писатели, актеры, словом, верхушка образованного класса трижды после семнадцатого года заставляла прогибаться власти предержащие. Первый раз после НЭПа, когда выбили для себя сносные условия жизни, оклады, гонорары, кооперативные квартиры и почетные звания. Второй раз — после войны и смерти вождя всех народов власти убрали опасность массовых репрессий и стали дозированно выпускать за рубеж. Ну а в перестройку следующий этап — свободный выезд, несколько паспортов и возможность легально работать за твердую валюту.

Из-за бугра упорно занимались такой же тупой пропагандой. Изо дня в день — «бу-бу-бу…». То, что можно было услышать по хрипящему от глушилок «Голосу Америки», как ни крути и было тоже чистой воды промывкой мозгов, все одно и то же, только вид сбоку. Это я хорошо понял, работая на пятом курсе на радио, занимаясь, в общем-то, тем же самым. Информация содержалась на лентах информационных агентств, все остальное — комментарии. Уезжая в Египет, я это уже знал.

Другое дело, что общество потребления, как ни крути, вещь весьма привлекательная. И для пропаганды ох как полезная. При этом факт, что никто не собирается уравнивать в правах на потребление средних сенегальца и русского со средними американцем и французом не выпячивается и выясняется не сразу, а погодя, после того, как доверчивые туземцы, очарованные электронными девайсами и парижскими магазинными полками, похоронят вместе с коммунизмом и свой собственный образ жизни вкупе с его недостатками и достижениями, а заодно и страну.

Информация — это все же очень важно. Прежде всего — это возможность слышать или читать первоисточник, а уж выводы делать самому. Вот почему, помнится, самое ошеломляющее впечатление из всего, слышанного по «Голосу» в Москве по трофейному еще «Сименсу», на меня произвела знаменитая теперь берлинская речь Джона Кеннеди. Так сказать, апрельские тезисы 1963 года. Я не все тогда разобрал, глушили, надо сказать, старательно, но главное понял — мы их достали, эти ребята теперь не успокоятся, пока нас не угробят. Так оно и вышло. И Египет с операцией «Кавказ» здесь только одно, пусть и заметное, звено в цепи событий длинной холодной (а для некоторых и весьма горячей!) войны. Возможно правы те, кто считает ее эпизоды растянутой по времени третьей мировой…

Удивительная штука судьба! Взяла и занесла меня в Восточный Берлин как раз в дни, когда начали крушить пресловутую стену. Иногда и сейчас достаю шершавый бетонный осколок с вкраплениями краски от граффити и сразу вспоминаются толпы возбужденных людей у Бранденбургских ворот, яркие прожекторы у Чек-Пойнт Чарли.

Кстати, о речах. С невольным комком в горле в Лондоне я смотрел и слушал прямую трансляцию прощального выступления Маргарет Тэтчер. Любили и умели говорить Фидель Кастро и Гамаль Абдель Насер, оба могли держать речь по несколько часов. По-арабски и по-испански я не понимаю, могу только засвидетельствовать, что слушали египтяне своего раиса — Президента внимательно, Египет был тогда страной транзисторов, еще не телевизоров, и словом Гамаль, видимо, пользоваться умел. Но это уже из другой оперы. Вернемся к нам, тогдашним. Я, как и говорил, буду стараться пользоваться где можно определением «гомо советикус» или «гомосос».

В следующем убеждении тогдашних подданных советской империи уже больше реальности. Как ни крути, каждый отдельный советский человечек, и я в том числе, являлся гражданином второй по военной мощи сверхдержавы, первой страны в мире по размерам территории, добывавшей огромное количество нефти, газа, угля, выплавлявшей чугун и сталь в неимоверных количествах, первой вышедшей в космос и способной производить ракеты как сосиски, по меткому выражению Никиты Сергеевича Хрущева. Пусть нас кое-кто и не уважал, но боялись-то все, и не без оснований. Шутка ли, сами Соединенные Штаты пошли на уступки в итоге Карибского кризиса — оставили в покое Кубу и убрали ракеты из Турции. И их это заставила сделать моя страна — СССР. Есть повод для некоторой гордости и даже спеси — а як же! Грудь невольно выгибалась упругим велосипедным колесом.

Так что случившееся на Синае в июне 1967 года можно было не без оснований рассматривать как досадный эпизод, занозу в заднице. Ну, проиграли один раунд из двенадцати, бывает. Подкинем арабам танков, пушек, самолетов, подучим и вперед! Сравнительно свежему Генсеку «бровеносцу» Леониду Брежневу необходимо было укрепляться на престоле, а для этого нужны громкие победы, за ценой же, как известно, мы не постоим.

Именно над тем, как этого практически добиться и ломали головы в Москве люди в погонах с большими звездами. А Ваш покорный слуга в это время представлялся в Каире своему непосредственному начальству — Главному военному специалисту генералу, если память не изменяет, Антипову. Происходила эта сцена в кабинете просторной съемной квартиры в престижном районе Каира — Замалеке, превращенной в офис с канцелярскими столами и пишущими машинками.

Склонный к полноте генерал, разглядывая представлявшихся ему переводчиков, накануне прилетевших из Москвы, непрерывно лузгал подсолнухи, возможно доставленные тем же рейсом и оценив гвардейский рост молодых людей, одобрительно хмыкнул. Дальше генерал стал распространяться о том, что подчиненные ему офицеры почему-то употребляют в свободное от службы время и по уважительным поводам исключительно дешевый местный спирт и при этом практически не закусывают и, бывает, вследствие этого блюют на головы генералам. Нам не стоит уподобляться этим офицерам. Нужно употреблять, — продолжал убеждать нас, стоявших в штатском руки по швам, генерал, — исключительно благородные напитки, виски там или джин, на худой конец бренди. И хорошо питаться, не жалея и не экономя получаемую иностранную валюту. Позже я понял, что оптимизм генерала в отношении надлежащего поведения молодого поколения военнослужащих проистекал из того факта, что сам-то он отоваривался в посольской или торгпредской лавке, где супостатские напитки (отменного, заметим, качества!) стоили раза в три-четыре дешевле, чем в городе. Не говоря уже о существенной разнице в нашем с ним денежном довольствии (не будем о грустном!).

Согласитесь, между строгими наставлениями суровых московских идеологов со Старой площади и духоподъемными речами каирского генерала-начальника существовало непреодолимое противоречие. Причем противоречие из такого ряда, которые, как учила гомо советикус марксистская наука, разрешаются исключительно революционным путем.

Так оно и произошло. Мудрая жизнь расставила-таки все по местам. Через пару дней я совершенно случайно купил на развале за гроши замечательную книжку под названием «Хрущев и призрак Сталина», а вечером мы с университетским приятелем «разлагались» с моего аванса на веранде дорогого ресторана на площади Оперы, лакомясь печеными на углях королевскими креветками и освежаясь прохладным пивом «Стелла Артуа».

Разглядывая в тот памятный вечер пеструю каирскую толпу, я еще, конечно, не предполагал, какие серьезные открытия меня поджидают. Гомососы ведь поразительно мало знали о том, как живут люди в странах за железным занавесом, неважно в Британии ли, в Бразилии, или в Египте. Конечно, в школе и Университете нам вложили в голову уйму самых различных сведений — экономическую географию и политическую карту мира мы выучили назубок. Но это знания глобальные, они не помогут, скажем, купить любимой девушке нужную губную помаду в парижской «Галери Лафайет» или быстро сообразить, что завтра наступает сезон скидок и сегодня лучше поберечь силы и на лондонскую Оксфорд-стрит не ходить, а провести время в Британском музее.

В былинные времена моей юности на каждого вернувшегося из длительной или короткой, неважно, заграничной поездки гомо советикуса сбегались посмотреть, как много веков назад, наверное, тверичане на Афанасия Никитина. Рассказам не было конца и слушали, поверьте, раскрыв рты. Никого не интересовала политика, требовали и получали подробный отчет о том, чем живут люди, что и за сколько продают в магазинах, на чем ездят и, наконец, сколько зарабатывают и что на эти деньги можно купить. Разглядывали и тестировали на ощупь заграничные шмотки, словно трофеи из Германии весной 45-го. Наши однокашники курсом старше как раз во время госэкзаменов вернулись из годовой командировки на Кубу и порассказали нам немало интересного и поучительного.

Конечно, Египет и Куба — две большие разницы. Да и никакой, даже самый красочный рассказ не заменит собственного опыта.

Ступив на горячий бетон каирского аэропорта, я ни чем не отличался от подавляющего большинства своих сограждан. В каком-то смысле я был абсолютно невинен, как младенец и сидя в ресторане с восторгом и удивлением наблюдал за своим товарищем, уже научившимся лихо и без запинки заказывать еду и напитки.

Я, кажется, упомянул, что являюсь страстным книгочеем. Матушка, много лет работавшая заведующей библиотекой одного из московских техникумов, с младых ногтей разрешала мне клеить кармашки для формуляров и я, видимо, навсегда пропитался неизлечимой отравой — книжной пылью. К тому же мама каждый день приносила с работы кипу газет, книжные и журнальные новинки и, между прочим, среди них (внимание!) журнал «Америка», наполненный, естественно, супостатской пропагандой. Вот так я и возрастал в идеологической мешанине из суровых советских реалий (многочасовые зимние очереди за мукой и яйцами, номера мелом на спине, пионерское «Будь готов!» — «Всегда готов!»), окружающей коммунистической идеологии (чего стоит только неоновый лозунг на крыше одного из домов на Садовом кольце — «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!») — вот это воистину просто просится в бронзу — и глянцевого журнала «Америка», повествующего о том, как мой заокеанский сверстник накопил на свою первую машину (подержанную), подстригая лужайку у дома и регулярно получая оплату за труд с родителей. Я попробовал было качать права после мытья полов в квартире, но где взять деньги зав. библиотекой с зарплатой в 60 тогдашних рублей и где взять ту машину?

Несомненно, таких разнонаправленных пропагандистских толчков было маловато, чтобы сформировать не то что мировоззрение, а хотя бы сколько-нибудь полноценную человеческую позицию. Признаться, и знакомство с классиками марксизма-ленинизма мало чем мне помогло, Владимир Ильич, судя по его публицистике, представал малоприятным грубияном, а сквозь дебри «Капитала» мог прорваться лишь человек, обладающий специальной подготовкой. Вспоминаю, как рубились на факультете фанатики, споря до хрипоты, является ли при социализме рабочая сила товаром. Одного нашего вполне симпатичного однокурсника углубленное изучение первоисточников довело до желтого дома, откуда он вернулся на удивление тихим и бесстрастным.

Мне приходилось читать в мемуарах людей постарше, что их, дескать, отвратила от советской действительности раскрепощенная атмосфера безумных дней Фестиваля молодежи, прошедшего, как известно, в 1957 году. Я его хорошо помню, тринадцать лет — это возраст неосознанных мечтаний о подвигах и судьбоносных встречах, но что-то меня всегда удерживало от несанкционированных и не предполагающих прямую выгоду контактов с иностранцами. Столкновение с другим миром, нет, планетой, произошло позднее — в 1959 году на американской выставке, где можно было на халяву заполнить пузо пепси-колой, потрогать настоящие американские автомобили, получить тепленькие из-под пресса пластиковые блюдечки для мороженого, запастись массой глянцевой печатной продукции. Все это — стаканчики из под пепси, блюдечки и каталоги авто 1959 года выпуска много лет потом хранились как священные реликвии.

Еще и поэтому командировка в Египет была рывком — пусть не в настоящую западную заграницу, но все-таки в страну, где холодная кока-кола продавалась на каждом углу и можно было спокойно зайти в магазин и отовариться джинсами фирмы «Рэнглер», хочешь синими, а хочешь — голубыми. Про изобилие продуктов, ресторанов и ночных клубов, возможно, поговорим позднее. Даже сейчас, сорок лет спустя, в уже заполненной импортными товарами и разнообразным общепитом Москве, слюнки текут.

Ладно, так мы рискуем надолго застрять на темах выпивки и закуски, нас же в конце концов убедительно просили не уподобляться некоторым генералам и офицерам.

Первая приобретенная в Каире книжка, кстати, оказалась замечательной и чрезвычайно полезной. В ней на двух языках — русском и английском параллельно — приводился текст знаменитого доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС. Не книжка, а клад для переводчика! Да и текст был небезинтересен, он в то время для беспартийных считался секретным. Здорово, да? На каирском развале — пожалуйста, а среди родных осин только для избранных. Вот это то самое проклятое совковое прошлое и есть, причем в самом что ни на есть натуральном виде.

Я не стал скрывать книгу от сослуживцев, впрочем, точно так же, как и другие приглянувшиеся издания. Признаться, правда, Троцкого или «Майн Кампф» я не покупал, что-то удерживало. Но о некоторых других моих каирских приобретениях стоит упомянуть. По мозгам они били не то, что сильно, ошеломительно. Но перед этим еще одно отступление.

До поездки в Египет мне только дважды довелось держать в руках книги, тянувшие на статус антисоветских. Я ведь уже говорил, что никаким диссидентом я и близко не был, на самом деле типичный советский юноша, гомо советикус, разве что столичного разлива, и только. А Америка, ну что Америка, она тогда была невообразимым идеалом, объектом притяжения и отталкивания, почти как сейчас. С одной только существенной разницей, что сегодня юноше даже с пустыми карманами можно запросто туда смотаться на сезон уборки помидоров или еще зачем. Было бы желание!

Одна из этих книг — «Незнакомцы на мосту» Джеймса Донована. Она была переведена и издана, как тогда говорилось, «под номерами», то есть ограниченным тиражом и в торговую сеть, конечно, не поступала. Написал ее в 1964 году американский адвокат известного советского разведчика Абеля-Фишера, он описал в ней арест, судебный процесс и обмен Абеля на сбитого над Уралом и плененного летчика Пауэрса. Всем этим Доновану пришлось безвозмездно по решению адвокатского сообщества США и просьбе Президента Джона Кеннеди заниматься на протяжении ряда лет. История памятная, недаром Пауэрсу спустя полвека посмертно дали «Серебряную звезду». В новое время книгу издали и я уже свободно ее купил. Но много лет назад, еще в нежном возрасте, признаюсь честно, она меня перевернула. У нас все еще выходили из лагерей репрессированные, да и сама «социалистическая демократия» имела ярко выраженную карательную специфику, а там, за океаном, в разгар холодной войны взятого с поличным советского шпиона судили по всем правилам и нормам юриспруденции и по морде съездили всего-то один раз сгоряча при аресте. Ну и ну! Да что говорить, можно просто взять книжку в библиотеке и прочитать. Полагаю, она не потеряла актуальности и во времена «суверенной», равно как и «управляемой» демократии и при практически полном, как и сорок лет назад отсутствии в стране оправдательных приговоров, не говоря уже о стремлении «закрыть» кролика ушастого при первой возможности. Недавно, кстати, Голливуд вспомнил об этой истории. У нас же долго гундели о выдающихся достоинствах ленты «Мертвый сезон». Абелю-Фишеру даже позволили там выйти к народу в «прямом экране». Советую интересующимся поближе познакомиться с биографией этого, безусловно, много повидавшего в жизни человека.

Еще раньше, после первого курса в летние каникулы 1963 года мне на одну ночь дали итальянское русскоязычное издание «Доктора Живаго» Пастернака. За такое чтение, кстати, тогда могли запросто и посадить. Пастернака-поэта я обожал, читал и перечитывал, про себя и вслух, но проза показалась мне… просто хорошей прозой и оставила равнодушным. Может быть и потому, что такие книги нельзя читать наспех, под одеялом. И было совершенно непонятно, за что так травили с подачи Никиты-кукурузника человека, поэта, гения, хором обзывали по-всякому, исключали из Союза писателей, оставляли без возможности заработка — никакой антисоветчиной, как мне показалось, в книжке и не пахло, уж «Тихий Дон» Шолохова и тот посильнее будет. Только безграмотностью Никиты Сергеевича и тупостью его помощников-перестраховщиков и можно эту историю объяснить. Вообще я часто думаю, что в нашей стране правители традиционно обладают каким-то исключительным коллективным верхним чутьем, как у хорошо натасканных собак на то, что хоть мало-мальски выламывается из железобетонной конструкции государственного устройства и как голодный пес на мясо бросаются рвать зубами все теплое, живое, шевелящееся.

Так вот о каирских книжных радостях и удовольствиях. Конечно, я мог позволить себе только «пэйпербэки» издательства «Пингвин», самые недорогие, на дешевой желтоватой бумаге и, естественно, без иллюстраций. Но какая, скажите, разница, если у вас в руках «Суд» Кафки или «Скотный двор» Оруэлла. Где вы могли прочитать эти вещи в Советском Союзе? В каком спецхране? Уж на что знакомый библиофил, известный летчик-испытатель, Герой Советского Союза и состоятельный человек и то гордился разве что Барковым, да берлинскими изданиями Эренбурга и Пильняка двадцатых годов! Все это в свете каирских книжных богатств показалось и пошло и мелко. Право же, ради того, чтобы прочитать Оруэлла не в преклонном возрасте, когда уже нет своих зубов и все мысли о том, чтобы с утра не хватил какой-нибудь очередной кондратий, а в двадцать четыре, когда что-то внутри тебя трепещет в ответ на удачный авторский пассаж или реплику героя, стоило ехать в Каир. О риске для жизни в первые месяцы пребывания речи еще не шло. В зоне несудоходного после войны Суэцкого канала, разделявшего противников, было сравнительно тихо. Наших советников еще не было, и я пока мирно и необременительно трудился в Учебном центре Инженерных войск.

Множество раз после походов в книжный я вспоминал чью-то фразу о том, что как бы ни был хорош перевод, ему не дано сравниться с оригиналом. Конечно, есть гениальные поэтические переводы того же Бориса Леонидовича или, скажем, Маршака, но это поэзия. Здесь переводчик может позволить себе довольно-таки далеко уйти от оригинала. В прозе это просто невозможно. Уж на что хвалили Кашкина, известного переводчика Хемингуэя, а «Фиеста» в оригинале зазвучала совсем по-другому. И Стейнбек, я вновь и вновь перечитывал «Зиму тревоги нашей», «О людях и мышках», а «Консервный ряд» мы, хохоча во все горло, читали вслух и цитировали, наслаждаясь диалогами Мака и его ребяток, с еще одним любителем.

В итоге за годы службы в Египте составилась вполне приличная библиотека, часть которой, как можно было догадаться, подлежала безусловному изъятию бдительными таможенниками на границе Советского Союза. И при определенной их злобности вполне могла доставить мне неприятности — такие слова как «идеологическая диверсия» были вполне еще в ходу, применялись и соответствующие статьи Уголовного кодекса. Что делать? Может быть, рассовать по разным чемоданам между тряпьем и ботинками? Не получится, многовато набирается книжек, целый ящик. Забегая вперед, скажу, что упаковал я книги и вправду в отдельный ящик, а сверху положил несколько веселых журналов с картинками. Ими-то и удовольствовался таможенник на Шереметьевской таможне, да еще ручкой с обнажавшейся на глазах красоткой. К тому же и уболтал я его всякими байками, не меньше получаса старался. Встречавшие подумали, что меня уже ведут под белы руки обыскивать, выдергивая резинку из трусов. Спасибо вечной русской страсти хоть что-то получить с паршивой овцы, пронесло. Жаль только, забегая уж совсем вперед, признаться, что пришлось эту с любовью собранную библиотеку в непростое время продать. Ну что делать, история справедлива, только больно медленно мелят ее жернова, теперь в Москве можно свободно купить и Оруэлла, и Кафку и много чего еще! И никому за это ничего не будет.

За мое преклонение перед литературой меня пожурил бы вождь мирового пролетариата — он-то на первое место, как все помнят, ставил кинематограф. Спорить не стану. Кино действительно во многом сформировало наше поколение, недаром послесталинская оттепель начиналась в том числе с «Карнавальной ночи». Казалось бы, пустышка, песенки-шуточки, целомудренная советская любовь-морковь, а изголодавшиеся по простому человеческому веселью гомососы валом валили. Но ведь само название целому периоду в жизни СССР — «оттепель» — дала одноименная повесть Эренбурга. Ладно. Вернемся к кино. Хорошо помню водопад трофейного, потом индийского кино, первые сериалы по телевизору, сейчас прочно забытые. У нас в районе Курского вокзала колоссальным авторитетом пользовался парень, похожий на героя многосерийного фильма «Адские водители», он даже где-то новенькую короткую куртку на меху раздобыл.

И еще мы вырастали на лентах итальянского неореализма. До сих пор смотрят на меня в упор глаза Джульетты Мазины — Джельсомины из классической феллиниевской ленты «Дорога». Что и говорить, кино было не просто зрелищем, а кинотеатр местом, где за десять копеек можно зимой провести время в тепле, да еще и погоготать от души. Здесь, на чистом белом листе экрана талантливые люди писали трагедию жизни целых поколений, как, скажем, Анджей Вайда и его «Пепел и алмаз». Пятьдесят лет прошло, не меньше, но я бы и сейчас показывал его в школах, чтобы те, кто способен сопереживать и думать как можно раньше поняли, что слепая вера ведет к тому, что политики любого толка вас обязательно обманут, используют и выбросят, как измусоленный окурок. Трудно понять как это пропустили, но Збигнев Цибульский со своей фишкой — очками с затемненными стеклами показал нам всем, что нас ждет, если позволим себя обмануть… И стыдно сказать, ведь обманывались и обманываемся снова и снова. Могу, правда, вспомнить несколько раз, когда балансировал на самом-самом краю и все же не соскальзывал. Спасибо Збышеку.

В Каире кинотеатров хватало на любой вкус и кошелек. Вот бы обрадовался Владимир Ильич, неграмотные в массе свой египтяне валом валили в дешевые киношки, особенно на фильмы с любовью и поцелуями, тут зал ревел и топал, возбуждаясь прямо на глазах. Африканский темперамент, ничего не поделаешь. Конечно, в дорогих кинотеатрах, принадлежавших голливудским кинофирмам первой пятерки, работавшим исключительно на премьерном показе, как теперь говорят, блокбастеров, публика была чистая, зимой дамы щеголяли, бывало и в мехах, словно в опере. Тут мы пересмотрели и бондиану, и вестерны с Клинтом Иствудом. Ходили мы и в кинотеатры на открытом воздухе, там обычно показывали за один сеанс по два не самых свежих фильма, но для нас, не избалованных серийной продукцией Голливуда, английского и французского кинематографов, это было интересно, мы словно наверстывали упущенное, любуясь Брижит Бардо и восхищаясь скупой игрой Жана Габена или Симоны Синьоре.

С того времени и до сих пор я могу не без удовольствия в двадцатый, наверное, раз посмотреть «Хороший, плохой, и отвратительный» с Клинтом Иствудом, но более глубокие эмоции и отклик в душе вызвали три ленты тех лет. Больше того, чему-то важному они хотели меня научить или как минимум помочь задуматься, а как бы я поступил на месте героя. Это «Фотоувеличение» Антониони, черно-белый, незаслуженно обойденный у нас вниманием «Грек Зорба» с Энтони Куинном и «Полночный ковбой» с популярным в России Дастином Хоффманом. Фильм Антониони, насколько я понимаю, вошел во все учебники по киноискусству и распространяться о нем нет нужды. «Полночный ковбой», уверен, есть в антологии киноработ Дастина Хоффмана, значит, его можно найти в Интернете. Таким образом, не стоит мне выступать в чуждом для меня амплуа кинокритика, просто поверьте мне на слово и попробуйте найти эти фильмы, особенно «Грека Зорбу». Уверен, он научит проще относиться к житейским невзгодам, воспринимать жизнь такой, как она есть. В наши дни я вспоминаю его и думаю, что банкротство Греции было предопределено много лет назад и неизбежно, ну не шведы же они на самом деле и уж точно не американцы!

«Доктор Живаго» тоже напомнил о себе в Каире. Знаменитый фильм с гордостью Египта Омаром Шарифом в главной роли долго анонсировали, наверное, месяца за три до премьеры начали крутить ролики. Но… премьера не состоялась. Тут, как говорили, советское посольство встало стеной и египтяне были вынуждены уступить. Вистов нашей стране это у интеллигенции, конечно, не прибавило, фильм прошел пятым экраном и любители, рискуя набраться блох, искали его по самым дешевым и заплеванным киношкам, куда ходят, наверное, и посейчас преимущественно безработные и феллахи из окрестных деревень.

Книги, кинофильмы, все это замечательно, но не будем забывать о периодике. К великому сожалению, газета «Правда» и журнал «Огонек» в каирских газетных киосках не продавались. Вот только привычка начинать день с поисков крупиц информации и, главное, расстановки акцентов в советской печати никуда ведь не делась! Да и начальство вменяло переводчикам в обязанность держать своих старших нешпрехавших нипокаковски товарищей в курсе основных мировых событий. В отличие от посольских и торгпредских работников ежедневные политинформации у военных устраивать еще не додумались. Как-никак работать было надо. Да и политотдел завели несколько позже.

Кстати, с политотделом, вернее с его начальником произошла замечательная история. Лицо этого, если не ошибаюсь, генерала стерлось у меня из памяти напрочь, но его выходную сиреневую тенниску с короткими рукавами и молнией на груди запомнил навсегда и вот почему. Было в наше время в Каире единственное казино — «Мукаттам» и при нем ночной клуб, местечко шикарнее некуда. Кстати, в казино пускали только иностранцев по предъявлении паспорта, но нас это не волновало, поскольку наши паспорта отобрали сразу по приземлении в каирском аэропорту, а остроты ощущений нам хватало и без рулетки в рабочее, что называется, время. Но вот корреспондент партийной газеты «Правда» там поигрывал, история известная, проигрался в пух, задолжал одному бизнесмену кучу денег и в результате вопрос слушался чуть ли не на Политбюро, так что сам главный идеолог и серый кардинал Кремля Михаил Андреевич Суслов приказал долги погасить за счет государства, а проштрафившегося к партийной печати никогда даже на пушечный выстрел не подпускать.

Итак, про начальника политотдела в сиреневой праздничной тенниске образца тридцатых годов. Где он, кстати, ее достал? Коллекционная вещь. Так вот, любимая «Иджипшн газетт» уже не первый день рекламировала французскую (!?) труппу стриптиза, выступавшую как раз в вышеназванном ночном клубе и наша теплая компания решила все-таки раз и навсегда уяснить, что же это такое — настоящий стриптиз. А то все больше глядели танец живота и, честно говоря, это зрелище несколько приелось.

Естественно, все мы помнили суровое предупреждение московских коллег политотдельского начальника — никаких сомнительных развлечений и тем более связей. Больше того, благодаря дружеским отношениям (бутылка водки и банка черной икры после отпуска) с начальником русского отдела контрразведки тогда еще капитаном, а впоследствии бригадным генералом Бардизи мы точно знали, в каких кабаках сидят наши контрразведчики и предпочитали в них не ходить. В этот раз мы решили наплевать и вот почему. Мы пошли компанией, открыто, злоупотреблять спиртным не будем, с девками ноль отношений — это раз. Выгонять из страны в двадцать четыре часа нас четверых — сложная затея, хотя бы потому, что замену нам найти в пору острого дефицита переводческих кадров не так-то просто — это два. Ну и три — по теории вероятности то, что нас засекут и будут еще фиксировать факт грехопадения, скажем, пятьдесят на пятьдесят. Да и вообще, тот, кто не рискует, как известно… и так далее.

Одним словом, стриптиз был вполне себе, девахи как на подбор, хотя скорее польских кровей, но все это отошло на второй план при виде следующего зрелища. У самой сцены в полном одиночестве за богато сервированным столом, украшенным к тому же целой бутылкой виски (состояние!) сидел уже тепленький — кто бы вы думали? — сам начальник политотдела в выходной сиреневой тенниске. Такого папика чувихи упустить не могли. Вот только беда — карась не говорил по-супостатски. Одна из девушек, ростом как сейчас помню под два метра, с огромными синими глазами, да еще увеличенными приклеенными искусственными ресницами, эдакая Волочкова, подошла к нам и спросила: «Что там говорит по-русски этот человек? Переведите. Я сейчас повторю, он говорит — сколько ты стоишь?». Ударение она сделала на втором слоге, так что смысл можно было толковать двояко, но мы перевели ей дословно и подняв брови она вымолвила «О-о!» и споро удалилась за генеральский столик. Представление закончилось, мы не стали рассиживаться и чем там закончилось воркованье стриптизерши с политотдельским начальником, можно было догадываться лишь по косвенным данным. Судя по всему, кроме нас и генерала в зале все-таки присутствовали еще и отечественные любители в штатском, так что вскоре мы остались без начальника политотдела и очень по этому поводу переживали. Ходили слухи, что этот любитель клубнички всплыл потом на Дальнем Востоке и уже там идейно окормлял отечественное воинство…

Газету выбирать не пришлось, уже упомянутая единственная доступная мне по незнанию арабского выходившая в Каире англоязычная «Иджипшн газетт» на много месяцев стала источником информации, печатая в переводе даже длинные речи Гамаля. Кроме того, в ней как в капле воды отражался многосложный характер тогдашнего Каира, достаточно было внимательно прочитать раздел объявлений. И вправду, город был многонациональным и многоконфессиональным — арабы-мусульмане разных толков, итальянцы-католики, протестанты, близкие к православию копты, многочисленные армяне и греки со своими храмами, колледжами и даже больницами, живущие на пенсию англичане, потомки чиновников колониальной администрации, кого здесь только не было. Вот, правда, иудеев выгнали после шестидневной войны, но если хорошо поискать, можно было, наверное, найти и синагогу.

Потрясающая веротерпимость при жесткой политике в отношении крайних политических флангов. Под разговоры об арабском социализме Гамаль жестко преследовал и коммунистов и братьев-мусульман. Иногда, правда, коммунистов не сажали, один мой знакомый полковник открыто держал в кабинете полное собрание сочинений В.И.Ленина на английском, но это скорее исключение.

Так что хочешь узнать расписание скачек на ипподроме в Гезире или кто лидирует в первенстве страны по футболу — бери в руки «Иджипшн газетт». Ну и отголоски мировых событий ты на ее скромных четырех полосах обязательно найдешь.

Чтобы закончить тему, жаль мне того Каира, каким он сложился, видимо, до и в ходе второй мировой войны. Пусть некоторые авторы и помнили его центром шпионажа, а по мне — это истинный Вавилон второй половины двадцатого века, причем задолго до рассуждений о глобализации. Больно много смешалось в нем эпох, стилей, характеров и как-то все это уживалось и звучало единым хором, не теряя при этом неповторимых индивидуальных черточек. Вроде не Южная Европа и конечно не черная Африка, но и не Ближний восток, да и среди других средиземноморских арабских стран тоже выделяется, но ведь не только из-за Пирамид и вечного Сфинкса! Была, была, что ни говори в тогдашнем Каире какая-то загадочная душа, а вот как сейчас, не знаю. Судя по тому, что я видел наскоком лет десять назад, былое разноцветье потихоньку уходит. Вот и молоденькие девушки вместо пестрых мини-юбок одели нечто бесформенное до пят, носят строгие, скрывающие прически платки, да и глаза уже так лихо, на манер Нефертити, не подводят.

А «Иджипшн газетт», уверен, все еще выходит. Да и будет выходить, пока Египет остается туристической страной. Скупыми выжимками из нее начинали мы наш день, зачитывая тот или иной пассаж еще в микроавтобусе по дороге на работу в Учебный центр недалеко от каирского пригорода Хелуан.

И, конечно, в каирских газетных киосках продавалось еще много чего интересного. Некоторое время я выбирал между «Таймом», «Лайфом» и «Ньюсуиком». Американские и английские газеты запаздывали и привычки читать «Таймс» за завтраком, как это ни жаль, просто не могло возникнуть и укорениться. Зато каждый понедельник приходили журналы. Случаев, чтобы их конфисковала цензура, не помню. Короче, я остановился на «Ньюсуике». «Лайф» показался мне излишне легковесным, вроде как для домохозяек, «Тайм» консервативным, стальным и холодным как штык. Могу ошибаться, но «Ньюсуик» привлек меня сочетанием репортажности и анализа, я с интересом читал даже рецензии на бродвейские постановки, которые никогда не увижу. Да и вообще разве могло придти в голову в 1967 году, что я собственной персоной буду много лет спустя декабрьским холодным вечерком, согретый парой порций двойного скотча стоять и покуривать на «Таймс-сквер» и как ни в чем ни бывало вглядываться в огни самого что ни на есть настоящего Бродвея?

Положа руку на сердце, я навсегда остался благодарен своему доброму товарищу тех египетских лет — американскому журналу «Ньюсуик». Он лежал рядом на сиденье армейского «Газона», на земляном полу у раскладной койки в походной палатке, на прикроватном столике нескольких моих каирских обиталищ. За что благодарен? Главное, он постепенно, но помог напрочь вычистить из моей башки вбитый туда пионерским детством и всем советским антуражем пиетет перед всеми и всяческими руководителями и так называемыми государственными деятелями, будь то Никита, Айк, Джек Кеннеди, Гамаль, Иосип, оба Ильича — несть им числа! И даже сам Великий вождь и учитель до кучи! Да, с этих пор им пришлось завоевывать мои симпатии, добиваться признания, пусть они об этом и не подозревали и пусть это никак не влияло на ход событий, мою и их судьбу. Словом, им было не жарко и не холодно. Вот и мне тоже. Я ни чем не был им обязан. Это очень важно именно в нашей стране, поверьте, да что там, до сих пор тысячи и тысячи так называемых простых людей готовы благодарить маньяков и проходимцев за счастливое детство, право ходить по этой земле и дышать полной грудью. Будь моя воля, я бы всем им оформил бесплатную подписку на «Ньюсуик», да нет, теперь уже провел бы бесплатный и беспроводной Интернет.

«Ньюсуик» позволил мне в чем-то держаться на равных с египетскими офицерами, в том числе и старшими, начинавшими карьеру еще при короле Фаруке. Вот они-то, теперь убеленные сединами генералы как свои пять пальцев знали Нью-Йорк, исходили Лондон вдоль и поперек, об этом свидетельствовал их безупречный акцент. Очень помогало в общении, что в настоящий момент мы плыли с ними в одном потоке мировой информации, и — самое-самое главное, я мог понимать намеки и аналогии, им не надо было растолковывать своему русскому собеседнику прописные истины. Постепенно они перестали видеть во мне говорящий на двух языках автомат, но личность, человека, с которым можно соответственно и общаться по-человечески. К тому же далеко не все из них, мягко говоря, питали симпатии к моей стране и откровенно предпочитали бы видеть на нашем месте людей из совсем другой армии. Но… джентльмены ведут себя с другими джентльменами по-джентльменски.

Полезные связи, они и в Африке связи. Нам ли, гомо советикусам, не понимать нужности и полезности связей с врачами, мясниками, продавцами книжных магазинов, билетерами театральных касс и т. д. и т. п. Да и скажите на милость, разве многое изменилось за прошедшие десятилетия? Куда мы без связей? И похоронить-то человека толком нельзя без хороших знакомых, не говоря уже о том, чтобы родить или вылечить. Так было и в Каире, где офицеры Инженерных войск, сплошь выпускники Каирского университета, имели многочисленных родственников и знакомых все больше нужных и даже дефицитных профессий. За примерами далеко ходить не надо. Внепланово забеременела жена одного знакомого капитана. Рожать и делать аборты в стране пребывания в то время строго запрещалось. Отправлять женщину в Союз? Морока, да и немалые деньги. Срок небольшой, всего-то несколько дней задержки.

Пошушукался я с офицерами в звании майор-подполковник. Через пару дней мы втроем шагали в аптеку неподалеку от места жительства. Условие было одно — не врать насчет срока и заявиться в аптеку перед самым закрытием, меньше шансов встретить ненужных свидетелей-посетителей. В аптеке за перегородкой уже кипела на однокомфорочной газовой плитке металлическая коробочка со шприцем. Аптекарь, интеллигентный мужик лет сорока предупредил, что если через дней пять эффекта от инъекции не будет, придется сделать второй укол. Деньги взял только за одну ампулу, категорически отказавшись от гонорара. Как я понимаю, он сильно рисковал, лицензии на врачебную деятельность у него не было, но раз друзья попросили… Смешно, капитанша начала было стаскивать юбку, но аптекарь отрицательно замотал головой и ловко уколол ее повыше чулка, лишний раз обнажать женщину у мусульман не принято. Вот и вся история, второго укола не потребовалось. Я еще подумал тогда, сколько же женщин в моей стране — флагмане социализма уродуют себя, а здесь на выбор — швейцарское, французское, местное по лицензии. В Швейцарии, правда, сам много лет спустя видел, бесплатно раздают презервативы, да и в других странах, говорят, тоже. Теперь еще и слабый наркотик предлагают, чтобы человек на стадии ломки случайному прохожему череп не проломил. У нас же опять полемика, не запретить ли аборты? Усатый, где ты, ау!

Еще о любимом журнале. К сказанному выше стоит добавить, что он писал о проблемах, над которыми мы тогда просто не задумывались, например, об экологии, или о странах, находившихся за пределами нашего мироздания, скажем, о каком-нибудь Бутане. Все это расширяло кругозор. И что уж совсем немаловажно, заменяло умного, знающего, умеющего аргументировать свою точку зрения собеседника. Нужда в таковом появилась с приездом советских советников, поверьте, это совсем не просто день за днем работать в паре с человеком другого поколения, да еще профессионального военного со всей присущей профессии и званию спецификой. Тут не знаешь, что лучше, общаться свободно на все темы, или уж ограничиться рамками служебных обязанностей, переговоров и разговоров. Опыт поколений доказывал, что лучше выбирать второе. Вот и у меня бывало по-всякому, так что журнальное чтение под рукой никогда не бывало лишним.

Конечно, пользуясь терминологией тех лет, «Ньюсуик» был вполне себе антисоветским изданием. Но тут уж, как говаривал профессор Преображенский, тогда нужно было вообще ничего не читать. Как ни крути, не сумели большевики за много-много лет создать что-либо пропагандистски увлекательное, чтобы лежало на прилавках по всему миру, все у них, как в анекдоте, выходил автомат Калашникова. Почему так? Вне идеологии — цирк или классический балет — все великолепно, но только не опера по роману Горького «Мать».

Одним словом, потихоньку до меня стало доходить, что социальное государство (не путать с социализмом) и без всяких красных штыков и Коминтерна вполне себе утвердилось, скажем, в монархической Швеции, пронизало своими элементами всю ткань тогдашней, да и теперешней жизни наиболее развитых стран не только, между прочим, Европы.

Вспоминается очень острый период жизни в Каире, когда информация была необходима как воздух и «Ньюсуик» при всей своей антисоветской начинке, выполнил главную функцию — информировать. Чехословакия, 1968 год, ввод войск Варшавского договора и подавление огнем и мечом Пражской весны. В Советском Союзе публику к этому как-никак готовили, пусть и намеками, многие ведь умели читать между строк, да и голоса прорывались сквозь глушилки. Мы тоже понимали, что что-то носится в воздухе, но как себя вести, когда уже все произошло, со случайно встреченными у кинотеатра чехами и следует ли реагировать на их горящие ненавистью и презрением глаза — никто, конечно, не объяснял. Да и обычно в таких острых случаях записные советские пропагандисты разбегались по кустам. Встреча у кинотеатра это ладно, а что делать тем, кто бок о бок работал, чехи в основном преподавали, считались белой костью, получая в два раза больше нашего (советское государство использовало несколько приемов по отъему валюты у трудившихся за рубежом гомососов)? Как-то так по умолчанию старались друг друга просто не замечать. Благодаря журналу, я хотя бы смог понять масштабы происшедшего. И, кстати, адекватно оценить Запад, ограничившийся пропагандистским шумом. Против лома, как известно…

Ну ладно, обошли пропагандисты и агитаторы эту острую тему. Но ведь была еще и реакция наших арабских коллег! Тут-то, по пропагандистской логике следовало придерживаться какой-то общей внятной позиции. Египтяне, впрочем, и сами жили не в образцовой демократической стране, мечты о едином арабском государстве оказались призрачными, даже альянс с Сирией трещал по швам. Мои знакомые офицеры, например, ограничились суждением, что изменившим союзникам так и надо. Кроме того, убедились, что мощь Советской армии впечатляет. Охоты устраивать по этому поводу полемику у меня, конечно, не было — пусть думают, что хотят.

Тем более, что я, откровенно говоря, и сам не знал, что думать. Только смутно догадывался, что национальное обязательно возьмет верх над теорией и практикой хоть социализма, хоть капитализма. Все народы идут присущими им индивидуальными путями и перепереть матушку-историю совокупно с географией и природой можно на некоторое время и исключительно силой, рано или поздно они вместе с национальным инстинктом свое возьмут и тут уж ничего не поделаешь. Вот и здесь на моих глазах друг против друга с оружием в руках стояли два единокровных народа, насмерть разделенные религией и веками вражды и ненависти. И конфликт этот, заметьте, продолжается до сих пор, пусть даже в несколько ином составе действующих лиц.

Позднее, в 91 году, мы убедились в примате национального начала на собственном опыте. Правда, не стоит категорически утверждать, что нас не предупреждали.

Обязательно надо сказать, что до чехословацких событий был длительный конфликт с китайцами. Еще в Москве, на радио, я был вынужден каждое утро читать сообщения «Синьхуа» о многотысячных митингах с призывами «разбить собачьи головы советским ревизионистам». Очень советую посмотреть фото тех лет с толпами одетых в телогрейки мужчин и женщин, держащих в вытянутых руках изданную, наверное, миллиардным тиражом красную книжечку с цитатами великого кормчего — Мао. Честно сказать, у меня в голову не могло войти, как можно ввергнуть миллиардный народ в средневековый морок. Оказывается можно, да и не нам с нашими не такими уж давними поисками врагов народа указывать пальцами на соломинки в раскосых китайских глазах.

Кстати сказать, нынешнее поколение наших китайских соседей не скрывает, что эксцессы великой культурной революции икаются стремительно прогрессирующей Поднебесной до сих пор. Что и понятно, нам ведь тоже большевистский «перебор людишек» удастся преодолеть не скоро, боюсь, по правде говоря, что и никогда.

Так вот о китайцах в Каире. Признаться, я ни одного в глаза не видел. Но… не стоит забывать, что на Родине вместе со всем прогрессивным человечеством в 1967 году широко и радостно праздновали — что? — правильно, пятидесятилетие Великой Октябрьской Социалистической революции, сокращенно ВОСР. По этому поводу накануне торжественной даты в одном из лучших каирских кинотеатров имело место быть торжественное собрание лучших людей (т.е. дипломатов и внешторговцев) советской колонии совместно с дипломатическим корпусом социалистических стран, а вечером 7-го ноября давался гала-прием в советском посольстве, занимавшим целый комплекс зданий. Казалось бы, а мы-то тут причем, скромные армейские переводяги? Э нет, без нас никуда. По таинственным критериям были отобраны полтора десятка рослых молодых парней и отданы под начало некоего поджарого дипломата в штатском, скромно попросившего называть себя то ли Колей, то ли Васей. Все они как на подбор Ивановы, да Васильевы.

Но это не главное! Нам открытым текстом было рекомендовано, завидев в кинотеатре китайца, без всяких там китайских церемоний выкидывать его вон, и даже, если потребуется, не стесняться рукоприкладством по самым чувствительным местам. Вот тебе и дружба народов! Меня, правда, после прочитанного еще в Москве на радио инструктаж Коли-Васи не слишком удивил. Удивил скорее инструктаж супруги посла на следующий вечер в посольстве, гостеприимно расположившей нас с приятелем в святая святых — перед входом в личные апартаменты первых лиц. Так вот, приказ был простой — упившихся или прикидывающихся таковыми гостей вежливо спроваживать, а в случае неподчинения поступать так же, как накануне с китайцами, благо и лестница, ведущая в апартаменты, была с довольно крутыми ступенями. Такая вот дипломатия, зато потом, после отъезда гостей, дружеский ужин с водкой под огромного, присланного из Москвы осетра и икорки по потребности.

Китайский и впоследствии чехословацкий уроки социалистической солидарности и интернационализма, сами понимаете, запомнились крепко и надолго. Главное, стало яснее ясного, что весь этот социалистический лагерь (именно, что лагерь!) держится исключительно на наших штыках и колючей проволоке, слегка смазанной дешевой нефтью. Да и то миллиардный Китай при всем примитивизме Мао уже не допустит и тут нашего лидерства. Прямые боестолкновения весны 1969 года на советско-китайской границе все же удивили, но и подтвердили — национальное всегда возьмет верх. Особенно если имеешь дело с пятитысячелетним драконом. Осознать подобные истины для наших тогдашних руководителей было со всех точек зрения смерти подобно, да они и не были способны на требующиеся после такого осознания крутые повороты. В 1985 нашелся, правда, один такой с меткой на черепушке и ровно через пятилетку сверхдержавы не стало.

«Ньюсуик» подробно рассказал и еще об одном событии, определившем на годы вперед лицо послевоенной эпохи. Речь идет о молодежном бунте 1968 года. С удивлением пришлось читать в те дни из какого коктейля состояли взгляды тогдашних молодых европейцев — тут тебе и Ленин, и Мао, и Троцкий, и Бакунин, и Че Гевара, и Маркузе, и Сартр, вполне возможно, попивавший кофе в соседнем с Сорбонной кафе. Часть имен из этого странного набора гуру была знакома, писания иных хранились в Союзе под семью замками, о некоторых же мы со своими университетскими дипломами и понятия не имели. Получалось, что маловато носить джинсы, чтобы считать себя истинным европейцем. Хорошо бы еще чему-нибудь поучиться, кроме политэкономии социализма.

Парижские события 1968 года привели, кроме всего прочего, еще и к падению Де Голля, как оказалось, последней исполинской фигуры (в прямом и переносном смысле) на европейском и даже мировом политическом небосклоне. Эпоха титанов закончилась на моих глазах и им на смену вышли уже не великие актеры, а марионетки из театра Карабаса-Барабаса.

На юбилейном приеме в посольстве я в первый и единственный раз видел вблизи Гамаль Абдель Насера. Коля-Вася, спасибо ему, позволил нам подойти поближе к въезду в резиденцию Посла. Может быть, хотел собрать силы, сопоставимые с охраной Гамаля и произвести впечатление — на территории посольства за безопасность Президента отвечала советская сторона и его охране с автоматами и пистолетами туда ходу не было. Надо сказать, что это был всего лишь второй визит Гамаля за время его президентства в иностранное посольство, до этого он был только у алжирцев после провозглашения независимости страны.

Кортеж Президента состоял, помнится, из трех американских лимузинов начала шестидесятых годов со специально расширенными подножками, на которых стояли, висели, лежали на крыльях дюжие охранники, не скрывавшие коротких автоматов. Плотным кольцом они окружили вышедшего из среднего автомобиля Президента и подвели его к воротам посольства. Здесь уже поджидали Посол с супругой. Мы вперемежку с дипломатами и Колями-Васями выстроились в две шеренги вдоль неширокой, покрытой бетонными плитами, дорожки. Раздались аплодисменты. Обменявшись приветствиями с посольской четой Гамаль, выделяясь своим двухметровым ростом и плечами борца двинулся между Послом и его супругой по направлению к входу в резиденцию. Сзади, как оказалось, неведомым образом пристроился фотограф со своим фотоаппаратом, оснащенным лампой-вспышкой, потом уже собирались идти туда же и мы с Колями-Васями.

Вот тут-то все и произошло. По неведомой мне причине фотограф уронил свой аппарат. Раздался громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел. Это лопнула, ударившись о бетонную плиту дорожки, та самая лампа-вспышка.

Гамаль резко обернулся, словно его кто-то ужалил и я увидел его глаза. Очень большие, окаймленные пушистыми, будто женскими ресницами, красивые, даже обаятельные как у газели карие глаза. Но сейчас, в этот миг, они распахнулись и были полны боли и ужаса и словно вопрошали — «За что?». Он тоже, как и охрана, в первое мгновение принял хлопок лопнувшей лампы за пистолетный выстрел и словно ждал, что через мгновение в тело стальным пальцем войдет пуля и еще через мгновение — боль. Вместо торжествующего лица убийцы Президент увидел, что Коли-Васи мгновенно приняли на руки неловкого фотографа, обшарили и перетряхнули его как огромный матерчатый мешок и убедившись в отсутствии у него оружия и преступных намерений, отставили в сторону от дорожки, словно переставшую их интересовать большую куклу.

Вся эта сценка заняла не более десяти секунд. Но вот уже полвека я помню ужас и боль в глазах Президента Египта Гамаля Абдель Насера. Это не страх, он все-таки был солдатом и доказал это, когда умер как солдат, на посту, выполняя свой президентский долг. Это — квинтэссенция оборотной стороны огромной власти. Окруженные тысячами тренированных охранников, они — короли, императоры, премьер-министры, президенты, главнокомандующие никогда и нигде не чувствуют себя в полной безопасности, ожидая выстрела, яда в бокале, или смертельного укола от руки сто раз проверенного врача.

Вопрос вопросов. Стоит ли годами бороться за власть, карабкаться на самый верх, любить и ненавидеть, предавать друзей и женщин, отказывать себе в самых простых радостях, таиться даже от матерей, жен и любимых, не доверять никому, нигде и никогда?

Ради чего? Вот главный вопрос, над ним, право же, стоит подумать всем, кто вступает на извилистую дорогу жизни. Хороший урок, надо признать, получил я тогда, на приеме в Совпосольстве в пятидесятилетнюю годовщину ВОСР. Спасибо вам, каирские университеты!

И еще о Гамале. В годы его правления казалось, что первого Президента независимого Египта будут помнить всегда. Так могло показаться и в день его похорон. Ничего подобного я в жизни не видел и уже не увижу. Говорят, такими массовыми, с такой же истерикой, слезами, обмороками и инфарктами были похороны Сталина. Возможно. Моя старшая сестра чудом вернулась в тот день домой живой и здоровой. Эти последние жертвы нашего отечественного тирана, как пишут свидетели, на совести новых-старых правителей. Эх-ма, мир стоит, видно, на невыученных уроках. Казалось бы, зная темперамент египтян, власти должны были предвидеть то, что произойдет, особенно учитывая желание мусульман прикоснуться кончиками пальцев к усопшему, хотя бы к краешку гроба и неизбежной давке в миллионной толпе. Одним словом, приехавшие проститься с Президентом иностранные лидеры уцелели чудом. По телевизору было хорошо видно, как наш премьер Косыгин буквально в последний момент вытягивает за руку из толпы главу Цейлона Сиримаво Бандаранаике. Гроб чудом довезли до места упокоения на бронетранспортере случайные, а не гвардейцы в парадной форме, солдаты. Деревья на площади Рамзес остались с голыми стволами, без ветвей и коры, обглоданные человеческими телами. А с теми людьми что?

И кто помнит теперь Гамаля? Жаль, я не читаю по-арабски, интересно, что о нем написано в египетских школьных учебниках. В мировой истории — две строки, не больше…

Мое поколение выросло на рок-н-ролле и твисте. Кумиром был, конечно, Элвис Пресли. Но и хороший джаз — Луи Армстронг, Элла Фитцджеральд, Рэй Чарльз, эстрадные певцы — фанерной попсы в сегодняшнем смысле слова тогда не было — пользовались в нашей компании популярностью. Это не мешало подпевать по-русски Высоцкому и Галичу, хором распевать Окуджаву. Шестидесятые — в Советском Союзе время бардов. Я уже писал, что все, что шевелилось и пульсировало вызывало у отечественных властей, как минимум подозрение, даже вполне безобидный Визбор со скрипом проходил цензуру и выпускался мизерным тиражом.

Конечно, послушать Высоцкого в Каире можно было только у тех, кто догадался привезти записи и сподобился приобрести магнитофон. Техника, надо сказать, стоила в местных торговых точках весьма дорого. Как, впрочем, и фирменная одежка. Египет ведь шел тогда по социалистическому пути и наслаждался прелестями государственной монополии внешней торговли. Вот только границы были дырявыми, отсюда расцвет контрабанды и наценки за риск — хочешь, скажем, вещь из английского журнала, плати и через две недели привезут. Вода, она дырочку найдет.

Прошу меня извинить, я отвлекся от музыки. Высоцкий и другие барды звучали в Каире редко, только по большим праздникам удавалось собраться теплой компанией у магнитофона, а еще лучше с гитарой. Да и в праздники, чем дальше, тем чаще могли дернуть на работу или вообще не отпустить в город. Мне еще повезло — после приезда советников меня перевели в Инженерное управление к советнику-генералу, потом я сумел выпроситься в инженерно-дорожную бригаду, стоявшую в пригороде Каира и советником там был полковник Николай Китов, прошедший Великую Отечественную войну младшим офицером-сапером. С тех пор я убежден, что саперы — это люди самой гуманной профессии.

Я сейчас уже не вспомню, сколько работало тогда в Каире радиостанций, транслировавших западную музыку. Во всяком случае, танцульку можно было устроить в любое время дня и ночи, были бы дамы и желание. Куда тут Москве, где с превеликим трудом можно было сквозь хрипы и треск выловить «Час джаза» по «Голосу Америки» с непревзойденным бархатным голосом ведущего Уиллиса Коновера и музыкальной заставкой — великой джазовой композицией «Садись на трамвай «А». Не обладая голосом и слухом, могу ее напеть и сейчас и до сих пор, услышав первые аккорды, что-то теплеет в груди. Положа руку на сердце, Сева Новгородцев, с которым выросло следующее поколение страждущих музыкального прогресса, отдыхает. Что ни говори, а хорошая музыка в сочетании с утренней чашкой настоящего кофе, сваренного по всем правилам в турке, бодрит и поднимает настроение даже не в самые лучшие дни. А таких дней в нашей каирской жизни, поверьте, было не так уж мало.

И еще. Конечно, на улице преобладали традиционные национальные мелодии и призывы муэдзинов с многочисленных минаретов, усиленные современными мощными динамиками. Но и европейская и американская музыка звучала по радио свободно, имела своего слушателя и почитателя. Как и Каирская опера, работающая в театре, здание которого может украсить любой большой европейский город. И ничего не произошло, мир не перевернулся, Сальваторе Адамо, скажем, и в Африке хитовый певец, пусть даже его «Падает снег» для тамошних жителей полная абстракция, я уже писал, что в Каире спокойно соседствовали тогда разные ветви одной большой человеческой цивилизации.

Два слова о кофе. Старые москвичи в пятидесятые годы прошлого века старались покупать чай и особенно кофе в бывшем магазине чаеторговца Перлова, что на улице Кирова, ныне опять Мясницкой, практически напротив Почтамта, превращенного в новые времена в биржу. Как же все перепуталось ныне, но, слава Богу, старый дом с драконами, китайскими фонариками и иероглифами все еще стоит на своем месте, его даже отреставрировали. Так вот считалось, что лучшего кофе, чем там, в Москве не найти, хотя были и другие точки, где работали такие же электрические мельницы. В Каире мы тоже предпочитали покупать свежесмолотый кофе в одном месте. Там было четыре-пять лавок с большими жаровнями, под которыми бились синие язычки газового пламени, сушащиеся зерна перемешивались, как металлическими руками, лопастями навроде тех, что имеются у наших снегоуборочных машин, и только уже подсушенные, вернее даже поджаренные до нужной кондиции, поступали в ненасытную глотку больших кофейных мельниц. Неповторимый аромат свежесмолотого кофе густо заполнял улицу и сопровождал наш продуваемый всеми ветрами «Газон» до самого дома вместе с еще теплым пакетиком кофе, смолотым не то что бы мелко, а в драгоценную пыль.

Кофе, как впрочем и чай, и чистая холодная вода в Египте не просто напитки, а образ жизни. Холодную воду подают в любом заведении, едва вы успеваете опустить задницу на стул. Понятно, что еще нужно путнику в пустыне, как ни стакан прохладной воды и что должен предложить гостю радушный хозяин? Вода — это начало отношений, кофе и чай — их продолжение и развитие. Сколько тогдашних полновесных фунтов переплатили нетерпеливые туристы лишь только потому, что торопились поскорее совершить покупку и отказавшись в азарте шопинга от приглашения присесть, выпить чашечку, освежиться водой, выслушать и в свою очередь сказать продавцу несколько приятных слов, а потом уже не спеша и обстоятельно рассмотреть товар и поторговаться. Глядишь, полцены бы и ушло и расстались бы довольные друг другом.

Таким образом, даже самая незначительная покупка превращалась в школу человеческого общения. В самом деле, в высших учебных заведениях уже давно, насколько я знаю, риторику не преподают, разного рода диспуты на моей родине до сих пор не в чести, так где же научиться спокойно и с достоинством, но настойчиво и убедительно аргументировать свою точку зрения. Мои соотечественники, что политики на телеэкране, что тетки на рынке, до сих пор, как и сорок лет назад то и дело срываются на крик. Вот их всех и надо отправлять на каирский, александрийский, да любой египетский базар — учиться отстаивать свою позицию не надрывая глотку, а главное не наживая себе врагов.

Читатель может подумать, что я утверждаю, будто все египтяне поголовно спокойные и уравновешенные люди и что на моих глазах не происходило ничего похожего на отечественные трамвайные скандалы или выяснения отношений в очередях за туалетной бумагой с непременным «а ты кто такой?». Конечно, это не так. Арабы вообще народ достаточно легковозбудимый, стоит только повысить цены на товары повседневного спроса, а уж особенно впадают в истерику при виде крови, и египтяне здесь не составляют исключения. Да что там, все не так давно видели огромные толпы на площади Тахрир своими глазами по телевизору. В такие моменты всяким «хавагам» лучше держаться подальше.

Единственно, чего в Египте нельзя увидеть — это как кричат на детей, в особенности маленьких. Это я смею утверждать стопроцентно. С тех пор так и режет слух повадка российских мамаш то и дело повышать голос на своих очаровательных чад, грозить им всяческими карами и упрекать то в одном смертном грехе, то в другом. В Египте это просто невозможно, там и без всякого доктора Спока знают, что воспитывать детишек следует лаской, добротой и собственным примером. Остается только пожалеть, если и когда египетский урок остался невыученным.

В каждой стране надо уметь жить — это не я сказал. Могу лишь подтвердить эту нержавеющую с веками истину. Конечно, не зная языка, глубоко вникнуть в чужой обиход не так-то просто, и все же стоит не отгораживаться от окружающей жизни стеной, а постараться в нее войти. Лучше, как говорится, пошире открыть глаза и держать ушки на макушке.

Трудно представить себе столь разные общества и государства, чем Египет и Советский Союз в годы моего там пребывания, с 1967 по 1971. Только причудливый зигзаг истории и геополитики заставил их стать, пусть и на очень короткое время, не скажу что друзьями, но союзниками. Стихотворная характеристика Гамаль Абдель Насера, популярная тогда у нас в народе вполне отражает отношение советских граждан к происходившему в те годы. Плюс еще и укоренившееся представление о том, что Никита широким жестом подарил Египту Асуанскую плотину, а следующий лидер даром снабжал египетских друзей горами оружия.

Уезжая в Египет, я все это хорошо знал. Как и то, что импровизатор Никита действительно тормознул лишь в самый последний момент. Но не в этом было дело. С развитием военной ситуации в зоне Суэцкого канала, а, главное, с первыми человеческими жертвами с нашей стороны, пусть это были поначалу «небоевые потери» каждый из нас, по-моему, должен был задать себе вопрос — за ради чего мы должны рисковать здесь жизнями, своими и наших соотечественников. Идеалы мировой революции остались в далеком прошлом, славные знамена Великой Отечественной сданы в музеи, никто на нас не нападает и если во Вьетнаме правит и борется братская Коммунистическая партия во главе с дедушкой Хо, а на Кубе на расстоянии плевка от американских берегов под заботливым приглядом Фиделя строится наша мощная радиолокационная станция, то что мы потеряли в этой пустыне, в стране, столица которой ежевечерне утопает в море праздничного света, где работают кабаки и киношки и только вдоль линии Суэцкого канала, ощерившись смотрят друг на друга сквозь прицелы две армии? При этом, кстати, значительная часть офицеров египетской армии не особенно скрывает, что с удовольствием дала бы нам пинка под зад и выгнала вон с нашими идеями коммунизма и столь ненавистной уравниловки. Когда вспоминаешь, что наши пропагандисты снабжали египтян книжками про полководческие подвиги Чапаева и Буденного, не знаешь, что делать, смеяться или плакать!

В самом деле, человеку, воспитанному на народном подвиге Великой Отечественной с ее миллионными человеческими потерями, назубок запомнившему, что творили оккупанты с его соотечественниками, выросшему среди мальчишек и девчонок, никогда не видевших отцов, но гордящимися не имеющей цены Победой, жизнь вокруг должна была казаться нереальной.

Для миллионов египтян война была некоей абстракцией. Противник, которого всенародно грозились раз и навсегда сбросить в море, мало того, что по существу полностью уничтожил Вооруженные силы страны. Он еще вывел из строя Суэцкий канал и лишил государство миллиардных доходов. Он вдобавок оккупировал Синайский полуостров, пусть и пустынный, но снабжавший Египет природным газом и толикой нефти. Туристический поток к Пирамидам и древностям юга страны, ежедневно приносивший миллионам людей звонкую монету, превратился в узкий ручеек. Как ни крути, подобный разгром называется национальной катастрофой.

Тем не менее, в Каире ничего подобного не ощущалось. Разве что заложили мешками с песком входы в магазины и учреждения. Заставили выкрасить синим цветом фары автомобилей на случай затемнения при воздушном налете. Конечно, выросли цены, но мука, растительное масло, молоко и другие повседневные продукты питания как и раньше дотировались государством. Подняли налоги, правда, полуголый феллах как пахал на паре волов полученную от земельной реформы землю, так и продолжал направлять плуг по борозде или по колено в воде сажал рис. Войну можно было почувствовать только глядя на застигнутые войной и застрявшие в Суэцком канале ржавые суда, на улицах пострадавших от артиллерийских обстрелов и воздушных налетов и обезлюдивших городов вдоль его линии, да еще у Суэцкого залива на берегу, усыпанном минами.

Страна в целом жила своей можно сказать мирной жизнью. Богатые, как водится, старались разбогатеть еще больше, бедные старались свести концы с концами. Знакомые коммерсанты твердили, что это надолго, туристов нет и не будет, и надо сваливать в эмиграцию. Очень популярной была идея уехать в Австралию. Так что никакой народной войной в Каире и не пахло, о каком-нибудь ополчении или добровольцах на случай масштабных боев не могло быть и речи. Да и современные методы войны, характер театра военных действий к подобному не располагали. Это вам не Вьетнам.

Так за каким этим самым, повторюсь, мне-то тут было геройствовать? Можно ответить очень просто — армия сильна приказом, тебя туда отправили и приказали делать то-то и то-то — делай и не задавай вопросов. Армия должна воевать, а не рассуждать. Точка.

Вполне возможно, что и есть такие люди, коих вполне удовлетворяют сухие строчки приказа. И еще немножко денег на дефицитные в те годы «Волги», «Москвичи» и шерстяные кофточки в «Березке». Может быть, их даже большинство. Вон и солдатики из нашей дивизии ПВО, сходу попавшие в бетонные бункеры посреди пустыни, весьма слабо, несмотря на героические усилия командиров представляли себе, где это они находятся. Солдатики, в отличие от нас, возможности разгуливать руки в карманы по каирским улицам не имели. Может и вправду верили, что помогают братскому египетскому народу отразить агрессию обнаглевшей израильской военщины?

Одним словом, вопрос, раз уж он вошел колом в голову, требует ответа. Вариант с приказом был хорош, но уж больно прост. Хрущевская оттепель, пусть ее потом и называли непоследовательной и жалкой, все же как ни крути, развязала языки, сквозняк в затхлом помещении всегда производит очень сильное впечатление, кружит даже седые головы. В университете старые профессора, десятилетиями молчавшие в тряпочку и под конец карьеры и жизни обрадованные неожиданно свалившейся возможностью хоть что-то вложить нам в мозги, поощряли стремление мыслить, мыслить самостоятельно и нестандартно, мыслить вообще. Согласитесь, с приказом «Налево кругом!» эта манера существовать никак не монтируется.

Вот и лезло в голову всякое. Самое простое было вообразить себя эдаким защитником империи на ее дальних рубежах, отстаивающим форпост национальных интересов здесь, в пустыне, помнящей фараонов, финикийцев, греков, римлян, крестоносцев, османов, Наполеона, англичан, сцепившихся мертвой хваткой с «Лисом пустыни» гитлеровским генералом Роммелем. И Моисея с его народом, и деву Марию! Теперь вот и мы, сыны советской державы, совсем недавно победившей в самой кровавой в истории войне утвердили тут свой сапог и свой флаг и держим оборону со своими САМами и МиГами. Мы, кого наши противники до сих пор считают, а иногда и называют вслух варварами — так нате вам прямо в харю, вот они мы, на берегу Суэцкого канала, в сердцевине современных караванных путей. Нет, конечно, для таких героических од нужен новый, собственный Киплинг!

Но… не будет нового Светлова и новой «Гренады». Имперская идея стыдливо пряталась в трескучих словах о «развитом социализме», в жалком бормотанье советских вождей про некие «страны, идущие по социалистическому пути», Гамаль числился под нашим одобрительным взглядом одним из лидеров-основателей, наряду с Индирой Ганди и Тито движения неприсоединения. Вся эта словесная шелуха предназначалась для внутренней аудитории, не подозревавшей о развертывании в далекой египетской пустыне целой дивизии ПВО, усиленной авиацией, о сотнях советников, да и нас, грешных, умевших к случаю лопотать на иностранном языке. Видимо неспроста в памяти народной надолго завязли едкие частушки, люди нутром ощущали, что отдавать жизни наших солдат за новоявленного Героя Советского Союза в близких друзьях и советниках у которого числится не кто иной, как сам Отто Скорцени, по меньшей мере неразумно и недальновидно.

Внимательный читатель легко уловит и запросто укажет на режущие глаз авторские противоречия — с одной стороны осуждение отечественных недостатков и неустройств, продолжающихся, кстати, в значительной степени и поныне, а с другой — гордость за свою страну и чувство удовлетворения от честно выполненного солдатского и даже, выражаясь высоким штилем, патриотического долга.

Все так. Только штука, на мой взгляд, вот в чем. Бессонные ночи, горы прочитанных книг, жизненный опыт и увиденное своими глазами в Египте воленс-ноленс приводили мыслящего гомо советикуса к выводу, что государство и страна не есть одно и то же. Тогдашнее государство с его казавшейся незыблемой советской властью, всемогущей гэбухой, показухой, партийной идеологической немощью и элементарным враньем — это одно, а Россия с ее тысячелетней историей от святой Ольги и до нас, нынешних — совсем другое. Да, тяжело, противно, временами даже стыдно, но ведь «это твоя Родина, сынок», если уедешь, убежишь, она-то без тебя проживет, а вот ты, сможешь ли?

Вечная и неразрешимая дилемма русского человека с совестью и мозгами. Ровно об этом не раз думал и я в те беспокойные египетские месяцы и годы. Признаться, часто думаю и сейчас.

Ну что же, как бы там ни было мы вставали в длинный ряд своих соотечественников, столетиями уходивших в далекие походы от родных лесов и полей. Пусть это звучит пафосно, но нам обязательно найдется место в более чем тысячелетней русской истории. И ни чем не подвели мы своих предков, и не запятнали своих знамен. Да-да, история нашей страны дольше, чем семьдесят лет коммунистического правления, в ней обязательно найдется место и операции «Кавказ». Какие бы вопросы и сомнения не лезли в голову, держи ее высоко, подбородком к небу, а хвост пистолетом и смотри веселей. Родину, брат, не выбирают и со своими ублюдками надо разбираться самим.

Что же до советской империи, что говорить! Пик могущества Советского Союза пришелся на победный май 45-го, никакие ракеты с конвейера и даже космические приоритеты не могли прикрыть убожества и серятины нашей тогдашней жизни. Империя прежде всего досыта кормит. Под сенью ее победных штандартов процветают науки и искусства. К ее щедрой груди стараются всеми правдами и неправдами припасть и остаться ее гражданами навсегда, а не бегут вон при первой возможности, как черт от ладана. Ничего этого в позднем Советском Союзе не было и быть не могло. Мы уже не наступали, мы огрызались и чешский бунт на коленях говорил о гниении системы изнутри в самой ее европейской сердцевине.

Так и оказалось. Да, в Египте мы немалой ценой если не победили, то и не проиграли, следующий крупный заграничный поход — в Афганистан империю просто похоронит.

Жизнь и работа внутри египетской армии наталкивала и на другие размышления. Правда, для того, чтобы подобные мыслишки зашевелились в голове, нужно было повариться в этом соку год-два. Просто, как и положено, за этот срок ты узнавал людей, они начинали с тобой разговаривать и знакомый генерал, простецки одетый вне службы в холщовые штаны и сандалии на босу ногу приглашал тебя, встретив вечерком на улице, пропустить по стаканчику бренди с содовой. Можно было сыграть партию в теннис, или разговориться у бассейна офицерского клуба. Люди другой расы поначалу все на одно лицо, но по прошествии некоторого времени у них, как сквозь переводную бумагу, все ярче проступают индивидуальные черты.

Так со временем стало понятно, что хотя вооруженные силы Советского Союза и Египта вроде бы в просторечии и называются одинаково — армии, но содержание тут довольно-таки разное. Надо оговориться, что родную нашу армию я знал по летним лагерям, родственникам, носившим военную форму и, главным образом, благодаря советникам, достаточно мне о ней порассказавшим. Египетскую, понятно откуда — все-таки пришлось наблюдать ее изнутри день за днем и месяц за месяцем.

Подробное сравнение, как ни крути, необходимо. Правда, сегодняшние россияне немало знают о Египте, миллионы наших соотечественников там побывали, десятки миллионов видели события на площади Тахрир по телевизору.

И вот что перво-наперво бросается в глаза в Египте и тогда и сейчас — многолюдье. В стране миллионы молодых и здоровых людей, ни чем не занятых и готовых практически на любую работу, лишь бы за нее заплатили немного денег. Больше того. Эти сегодняшние лишние люди не чета вчерашним люмпенам, они умеют читать и писать, они имеют представление об окружающем мире — это телевизионное и довольно часто компьютерное поколение. Его надо чем-то занимать, иначе анархия, почище любого Тахрира.

Некоторую часть этих людей и вбирает в себя армия. Так было и в то время, когда я жил и работал в Египте, уверен, что так же обстоят дела и сейчас. Если не считать, что население практически удвоилось за сорок лет, а армия не резиновая. Но все же какую-то часть избыточного населения она ставит в строй, обучает, дает профессии, нужные и ценные на гражданке, обтесывает и воспитывает. Люди целый день заняты, одеты, накормлены, у них в кармане немного денег, а если овладели специальностью и выслужили лычки, то и побольше. Так было сорок лет назад и разница с сегодняшним днем, конечно, есть — армия тогда собиралась воевать и ей было с кем и за что воевать. Но тем не менее социальная функция армии была видна невооруженным глазом.

Это что касается тела армии. Теперь о голове — офицерском составе. Вроде бы все отличительные признаки налицо — форма, погоны, эмблемы и так далее. Но это поверхностный взгляд. Я бы сравнил египетский офицерский корпус с неким закрытым клубом. Первое и самое главное — простолюдину туда вход, за единичными исключениями, закрыт. Нет, конечно, бывает, тогда внешне становятся членами клуба, но внутренне понимают, что они люди второго сорта. Нет высшего образования. У нас, в Инженерных войсках практически все офицеры имели дипломы гражданских факультетов Каирского университета. Кроме всего прочего, наличие звезд на погонах означало, что все члены клуба получат к концу карьеры звание бригадного генерала. Деловые качества, ум, храбрость, все прочее значения не имело. Хорошая пенсия прилагалась да еще наших пенсионеров с охотой брали на приличные оклады в гражданские фирмы — ценились и знания, и связи. Конечно, и для выбившихся из низов звание младшего офицера — огромный приз, но полностью качественный скачок сможет сделать только следующее поколение.

И третье. Нам это не говорилось, но было понятно, что в случае крупных беспорядков в противостоянии анархии сразу же задействуют армию, полиция как бы не в счет, хотя визуально ее вполне достаточно. Другое дело, сработает ли армия, все же бронетехника не приспособлена для решения внутренних проблем на городских улицах. Опыт последнего времени не дает четкого ответа на вопрос, надолго оправдался ли этот расчет, но можно уверенно говорить, что на армию полагались всегда, и во времена короля Фарука, и при Гамале, Садате и Мубараке, как на самую организованную силу. Тем более, что все они, начиная с Гамаля были офицерами, да к тому же и режим, а это целых полвека, вел свое происхождение от офицерского государственного переворота.

В скобках заметим, что и нынешняя российская армия имеет вполне определенный классовый состав и готовится, в известных обстоятельствах, действовать и уже действует внутри страны.

К чему все эти рассуждения про египетскую армию? Да просто к тому, что бок о бок с этими людьми предстояло рисковать жизнью. Так уж сложились обстоятельства. Помешанные на секретности высокие отцы-командиры ничего нам объяснять не намеревались. Один раз только собрали и объявили, что все мы, оказывается, застрахованы и в случае разного рода увечий можем претендовать на то-то и то-то. Не помню, чтобы назывались конкретные суммы, но подобная информация подтверждала, что дело обстоит весьма серьезно.

Честно говоря, мне не хочется писать о чем-то, связанном с боевыми действиями, о потерях среди соотечественников, даже тех, что случились у меня на глазах. Пронесло, остался жив и здоров, и слава Богу. Современная война тем и характерна, что смертельную опасность осознаешь тогда, когда она по сути уже миновала, иначе она бы тебя задела. Да-да, «Фантомы» парой уже уходят, отбомбившись по цели, пугая ревом и пороховыми факелами форсажа, оставив после себя кромешный ад, горящие обломки и искалеченные тела и ты, если опоздал, можешь разве что погрозить им бессильным кулаком. И даже жертвам ни чем помочь ты не в силах, земля вокруг пораженного объекта усыпана бомбами замедленного действия и они будут рваться еще несколько суток и рисковать там будут другие, те, кому это положено. Так что все, этот эпизод проехали, поезжай домой, поблагодари Господа и выпей за помин души людей, русских и египтян, которых ты никогда не видел и уже не увидишь…

Стоит, наверное, сказать только одно. Египетская командировка воочию показала, на какой тонкой нитке держится человеческая жизнь, как хрупко и уязвимо наше тело, как неразумны люди, стремящиеся лишить друг друга драгоценного дара, не ими данного.

И еще. После ужаса войны, виденного собственными глазами, становится смешной и никчемной суета, которой заняты миллионы твоих соотечественников, называя эту возню жизнью, стараясь всеми силами откусить кусок пожирнее и получить квартиру на три квадратных метра больше, чем у сослуживца или защитить дисер на год-два раньше однокурсников. Господи, какая ерунда все это! Теперь-то, получив невидимый диплом своего собственного шестого каирского университета, я это твердо знаю. Благословенна жизнь сама по себе, возможность ходить по земле, опираясь на ноги, а не костыли, дышать воздухом, а не пороховыми газами и смотреть на солнце собственными, а не стеклянными глазами. Ну чего вам еще надо, люди!?

Я хорошо помню, как после египетской командировки впервые оказался в подмосковном лесу. Трава меня пугала, делая шаг, я инстинктивно высоко поднимал ногу и прежде чем поставить подошву на землю, внимательно смотрел вниз — опасался мин, привык ведь, что под ногами песок и поверхность просматривается на сотни метров вперед. Зато воздух, русский лесной воздух хотелось пить большими глотками и еще унести с собой про запас.

За три с лишним года моего отсутствия жизнь в Советском Союзе ощутимо изменилась, наступил брежневский застой, характерный в том числе и яростным стремлением к потреблению всего и вся — от бананов до хрусталя, мехов и иномарок. Как правило, человек, познавший истинную цену жизни, к таким вещам относится философски спокойно. Надо признаться, каирские университеты помогли переварить без видимых последствий не только застой, но и то, что началось позже и иначе как вакханалией назвать трудно.

И еще. Война, как известно, надолго застревает в сознании и избавиться от пережитого нелегко. Проще всего мне было находить общий язык с теми, кто побывал в нашей шкуре, неважно в Праге ли или в Афгане.

Признаться, Египет упорно снился мне на протяжении нескольких лет. Сначала, года три-четыре почему-то снились уличные бои, массированные налеты авиации на городские кварталы, рушащиеся стены домов, пламя над крышами, люди, в панике мечущиеся в поисках укрытия на улицах пылающего города. Странно, ничего подобного во время моего пребывания не было, в качестве жеста устрашения разбомбили завод и еще школу, но массовыми бомбардировками это назвать нельзя, хотя жертв и правда хватало.

Ночные кошмары пропали в одночасье, будто кто-то дал им команду уйти и больше не возвращаться. Их сменил, причем на много лет один и тот же по тематике сон — будто я возвращаюсь в Египет и снова работаю там армейским переводчиком. При этом никаких прежних реалий, кроме пустыни, все, что происходит, происходит именно в пустыне. Нет, вру, кажется, вестовой и водитель «Газона» были те же — Акаша и Ибрагим. Этот сон приходил не каждый день, но я, когда просыпался, долго не мог врубиться в реальность, казалось вот-вот возникнет на пороге Акаша с чашечкой кофе и стаканом воды на подносе или даст длинный гудок Ибрагим, сигнализируя, что заправился под завязку и готов ехать…

Через какое-то время прекратились и эти сны, словно закончился длинный-длинный сериал.

Были и другие последствия затянувшейся командировки.

Самое главное — по сути случайно оказавшись по сю сторону Суэцкого канала, я выбрал (кому объяснишь, да и надо ли объяснять, что так распорядилась судьба) сторону конфликта, а, значит, автоматически становился врагом противной стороны. Ее мощь и силу объяснять не надо. Прямо об этом, упаси Господи, не говорилось никогда, но ведь и чутье человеку дано не напрасно. Забавно, но через много лет после египетской командировки жизнь еще раз сыграла со мной подобную шутку. Членство в Реформ-клубе «Взаимодействие» позволило рьяным борцам с мировой закулисой зачислить Вашего покорного слугу вместе с парой десятков других достойных людей в масоны высоких градусов. Оттуда этот список перекочевал на страницы исторических исследований и даже в Интернет.

Способов бороться с подобными обстоятельствами и вообще с судьбой не существует, нет смысла тыкать деревянным мечом в ветряные мельницы. К тому же и речь, по большому счету, не об этом. В выпавших на нашу долю конкретных обстоятельствах полувековой давности мы свою задачу выполнили и наша совесть чиста — перед Родиной и близкими. А что до каирских университетов — огромное им спасибо и низкий поклон.

 

МЕСТО РОЖДЕНИЯ — г. КАИР

 

Теплым сентябрьским утром 1967 года поместительный и сверхнадежный четырехмоторный турбовинтовой ИЛ-18 доблестной авиакомпании «Аэрофлот» неспешно поднялся с бетона московского аэропорта «Шереметьево» и взял курс на город Каир. Пусть кто-то докажет мне, что отправляясь в свою первую долгосрочную заграничную командировку, а не каким-нибудь групповым туристом в братскую тогда Болгарию, да еще в далекую и экзотическую страну Пирамид, он не вибрировал бы и не гадал, что его ждет там, за пять с лишним тысяч километров от дома! Это на последнем госэкзамене по высшей (ужас!) математике я мог храбро и даже не без доли наглости (загранпаспорт-то уже в кармане!) отвечать почтенному проф. Боярскому на мягкое замечание о постыдном неумении оперировать дробями что, дескать, нынешние египтяне, в отличие от далеких предков почти поголовно неграмотны, так что и с близкими к нолю познаниями я не буду там белой вороной. К естественному волнению добавился еще и легко объяснимый моральный дискомфорт — накануне отлета я в спешке умудрился прижечь утюгом свои единственные выходные брюки и теперь ерзал в кресле, стараясь скрыть от постороннего взгляда проступающее легкой желтизной предательское пятно.

Нижеследующие страницы я намерен посвятить, в основном, окружавшим меня в Египте друзьям и сослуживцам, теперь уже можно так назвать и годившихся нам тогда в отцы советников, и постараться описать несколько эпизодов из нашей жизни вдали от дома, в искусственных, не нами выстроенных условиях. Начинать можно еще до приземления в Каире. Дело в том, что летел я не один, а с Эдиком Егоровым, однокашником по университетской группе, выдающимся спортсменом-ватерполистом-вратарем, бронзовым призером Олимпийских игр в Токио. Понятно, что Эдик успел уже к тому времени объездить полмира со знаменитой тогда ватерпольной командой МГУ и сборной СССР. Закончив Университет, он здраво рассудил, что спорт хорош в молодости, вот и решился вступить, пусть и временно, на суровую ниву военного перевода и, надо честно признать, это было отважное решение. За мощной мускулистой спиной двухметрового Эдика лететь в незнаемое было, конечно, не так волнительно. Он-то, бывалый путешественник, внешне, по крайней мере, держался абсолютно спокойно.

В Каире к тому времени уже находились трое наших одногруппников и еще двое со старшего на год курса были там, можно сказать, старожилами-аксакалами. В Каирском офисе Управления строительства Асуанской плотины (кажется, так) служил, проходя одногодичную практику, мой старый, еще школьный товарищ, студент Иняза Володя Носов. Так что было у кого перенимать опыт. Но до встречи надо было долететь, да и что они там поделывают, наши однокашники, увидимся ли? Может быть, их загнали куда-нибудь за тамошний Можай.

Почему-то именно в этот рейс самолет сделал остановку в столице Ливана. Лайнер заложил, снижаясь, плавный вираж и с высоты птичьего полета маленькая страна с близко подходящей к морю горной грядой, зеленеющими на склонах настоящими ливанскими кедрами, виллами и бассейнами на береговой линии, бегущими по шоссе автомобилями и густо столпившимися в гавани белоснежными яхтами была видна как на ладони. Нас выпустили на летное поле размять ноги и я закурил, вдыхая табачный дым, смешанный с запахом отработанного авиационного керосина и морской соли от недалекого, рукой подать, синего, как на глянцевых открытках, моря. Все, что я когда-то читал про Ливан, оказалось правдой и кто мог тогда подумать, что совсем скоро уютная беззащитная страна превратится в поле боя и Бейрут будут еще не раз восстанавливать из руин, но уже никогда не восстановят до конца эту ближневосточную сказку. Об этом мне расскажет много лет спустя на пляже в Пицунде (так совпало, Пицунда тоже в свой срок станет ареной боев в этом безумном мире) русская ливанка Таня, поминутно отвлекаясь, чтобы убедиться, что с двумя маленькими дочками-погодками все в порядке и они мирно строят нежными ладошками обожаемый всеми детьми в мире замок из песка.

Леша Янков и Костя Простаков, как оказалось, ждали нас в гостинице, куда мы прибыли из аэропорта, отягощенные, помимо багажа, еще и денежной суммой в размере шестнадцати фунтов с копейками, пардон, пиастрами, каждый, и наставлениями встречавших нас лиц о том, что сегодняшний вечер и завтрашний день мы свободны, все встречи с начальниками и назначения произойдут, дескать, послезавтра. Пиастры! Согласитесь, уже одно это слово звучало музыкой, а за окном микроавтобуса, отчалившего от аэропорта желтый песок пустыни с разрезавшей его черной лентой шоссе сменился пригородом, застроенным аккуратными невысокими бетонными или белого камня виллами, полуприкрытыми цветущими акациями и широкими растопыренными зелеными ладонями пальм, разросшихся вдоль выложенных плиткой тротуаров. Чему больше обрадовались наши друзья — нам, письмам из дома или выставленной на стол водке, черному хлебу и исландской селедке в винном соусе, сказать не берусь. Но стол на широкой веранде первого этажа был сервирован под одобрительные гортанные междометия активного Кости (сразу видно, военная по папочке косточка!) смуглыми молодыми людьми в белых куртках, как выяснилось тут же, солдатиками срочной службы, выполнявшими в гостиничной столовке роль официантов.

Как водится, встреча после долгой, почти четырехмесячной, разлуки прошла в довольно сумбурных, с массой отклонений от главной темы, эмоциональными всплесками и традиционными тостами, разговорах. Если честно, хорошо запомнилась почему-то только поданная все теми же молчаливыми солдатиками картошка фри, в Москве ее тогда не водилось, это в наши дни можно лопать в каком-нибудь «Макдональдсе» от пуза, тогда же ее не умели толком жарить даже в приличных ресторанах. Сытые и слегка под мухой мы веселой гурьбой вывалились в вечернее каирское многолюдье. Кстати, египетскую картошку с недавних пор распробовали и москвичи, отоваривающиеся в сетевых магазинах.

Нашу первую прогулку по каирским улицам я запомнил очень хорошо, словно это было вчера. Ключевую роль тут сыграл Эдик, на полголовы возвышавшийся в любой толпе. Мы останавливались у каждой ярко освещенной витрины и, показывая на золотое обручальное кольцо, сверкавшее на алом бархате среди десятков других, с разноцветными камнями и без, браслетов, нанизанных на специальные палочки, серег и другой драгоценной бижутерии, Эдик громко вопрошал: «Сколько?». Леша вглядывался в ценник с покамест недоступными нам местными (арабскими!) цифрами и четко, по-военному рапортовал. «А сколько я буду получать?» — звучал следующий вопрос. Тут уже Леша и Костя рапортовали хором. «Дарма!» — заключал многоопытный Эдик, задержав реакцию на полминуты, требуемые, чтобы вспомнить цены в Рио-де-Жанейро, Милане, Мюнхене и Белграде, мгновенно перевести многочисленные тогдашние валюты в доллары, а уже доллары в тихо шевелящиеся в боковом кармане шикарных белых брюк солидные фунты. Особенно вдохновила Эдика, помнится, витрина с разномастной модной обувью и он еще долго удовлетворенно что-то мычал и время от времени широко улыбался. Улыбка у Эдика была доброй и очень его украшала.

Мы закончили вечер за бокалом пива в чистеньком кафе на открытом воздухе, много лет спустя я не единожды сиживал в Париже за точно такими же столиками с мраморными столешницами и на точно таких же стульях с плетеными спинками. Нам было хорошо. Мы были вместе в дружеской, привычной компании, мы были молоды, мы были в настоящей загранице и никуда не торопились, попивая холодное горьковатое пиво. Правда, Эдика слегка разочаровали цифры в итоговом счете, но вернуть ситуацию назад, к исходной точке, в Москву, было уже невозможно. Мы и вправду перелетели за пять с лишним тысяч километров в город Каир и теперь нам предстояло прожить здесь еще много очень разных дней и вечеров.

Поздним утром следующего дня я был разбужен энергичной рукой Эдика и едва разлепив веки, ощутил во рту невыветрившийся за ночь осадок от водки, смешанной с пивом. Известная ошибка, повторяемая русским человеком на протяжении жизни множества поколений. С другой стороны, неизвестный мудрец изрек ведь когда-то нетленную фразу про то, что водка без пива — деньги на ветер. Оказалось, реакция организма не меняется из-за перемещения тела в пространстве и резкой смены часовых поясов. Тоже своего рода научный эксперимент. И надо признать, успешный.

— Собирайся, пора на выход, — коротко изрек Эдик.

— Пивка попьем? — робко предположил я и ошибся.

— Едем в бассейн, — действительно, куда еще может направляться с утра пораньше человек с бронзовой медалью Олимпийских игр на груди? Я вспомнил красноватые от хлорки белки Эдиковых глаз времен наших университетских упражнений и робко заметил, что оставил по скудоумию свои фирменные плавки в Москве.

— Возьми у Лехи, вон его чемодан, — для Эдика, казалось, не существовало мелких, да, впрочем, и крупных препятствий. Что вскоре и подтвердилось.

Мы загрузились в такси — черно-белую микролитражку «Фиат». За бугром не принято занимать переднее сиденье такси, а сзади вдвоем с плечистым Эдиком мне почему-то сразу стало тяжело дышать. К тому же наш чемпион, устав настойчиво повторять по-английски хорошо известный ему термин «свимминг пул» и убедившись, что водитель его не понимает, сделал руками энергичное плавательное движение, чуть не раздвинув при этом тонкие стенки миниатюрного автомобильчика. Смуглый, курчавый, усатый, как и большинство местных мужчин, водитель широко улыбнулся, довольный собственной сообразительностью, и мы двинулись, полагаясь на его опыт и мастерство.

В бассейне, вернее как выяснилось позже, клубе, было за наши деньги, уплаченные при входе, все как положено — чистые раздевалки, душ, махровые халаты и полотенца, бар, столики вдоль кромки и, конечно, манящая к себе прохладой и чистотой вода. Может, еще что-то там было, но нас интересовала вода. В голубоватой прямоугольной чаше лениво плескался мускулистый молодой человек. За единственным занятым столиком поместилась весьма примечательная пара — смуглый толстый усатый буржуй с сигарой, развалившийся в соломенном пляжном кресле, и норовящая прижаться к нему длинноволосая крашеная блондинка с обильным макияжем на грубоватом лице. В буквальном смысле карикатура из серии «Их нравы» долгожителя Бор. Ефимова из газеты «Правда» или «Крокодила». Чувствовалось, что толстяк был центром местной активности, к нему то и дело подбегали услужливые официанты в белых куртках и подходили, а некоторые и присаживались за столик, хорошо сложенные молодые люди. Все, впрочем, скоро разъяснилось.

Мы с Эдиком заняли столик неподалеку и заказали по бутылке «Колы». В этот первый день в Каире мы не знали еще, как попросить у официанта чашечку кофе, сколько надо дать на чай, да и навряд ли сумели бы купить в лавочке даже батон хлеба. Чтобы заговорить, нужен был толчок, тут как в автомобиле — чтобы двигаться, необходимо прежде всего вставить и повернуть ключ зажигания. Отпив холодной «Колы» я с удовольствием закурил привезенную из Москвы «Стюардессу». Эдик не стал дожидаться моей последней затяжки и изящно сиганул в воду. Толстый пахан оторвался от щебета с блондинкой и внимательно взглянул на показавшуюся из воды коротко стриженую светлую Эдикову голову, потом на меня. Я выдержал его взгляд, потушил сигарету, запил ее «Колой» и с достоинством, по ступенькам, держась за никелированный поручень, чтобы не поскользнуться, присоединился к Эдику.

Наверное, мы бы наплавались и ушли, но жизнь распорядилась иначе. Я все-таки сумел вспомнить, как будет по-английски «чашка чая» и мы мирно наслаждались теперь уже горячим напитком. В бассейне тем временем появились ватерпольные ворота и несколько мячей. Молодые люди успели переодеться в фирменные шапочки и плавки, попрыгали в воду и начали перекидываться мячами.

— Так, Воробей, будешь моим менеджером, смотри не продешеви, — сказал Эдик и, словно дельфин, неуловимым движением, без брызг оказался в воде.

— Не боись, Конь, — я хотел еще что-то сказать, но Эдик уже подхватил бесхозный мячик и мощно забросил его, как выражаются ватерполисты, в сачок.

Египтяне пока еще не понимали, с кем они имеют дело. Толстяк положил сигару в пепельницу и вопросительно посмотрел на меня.

— Вратарь, — сказал я как бы про себя, воздерживаясь от преждевременного контакта.

Несколько резких, сквозь зубы, слов по-арабски — и Эдику уступили место в воротах. Это было нечто, как говорится, цирк на конной тяге! Эдик тащил все мячи, летевшие в створ. Египетские мастера лезли из кожи вон, лупили что есть силы, но ничего поделать не смогли. Отчаявшийся толстяк сорвал с себя рубаху, отшвырнул дымящуюся сигару и ринулся в воду. Ему было уже не до блондинки — невесть откуда взявшийся иностранец опозорил весь его славный спортивный коллектив. Оставалось одно — лично смыть позор. Но и у него не прокатило, не вышел из пузатого дядька Черномор.

Толстяк перевел дух и что-то сказал Эдику. Тот промолвил в ответ одно слово — «менеджер» и показал на меня. Сигары у меня не было, я не успел еще обзавестись массивным золотым перстнем, как у толстяка, мне оставалось только закурить скромную «Стюардессу» и ждать продолжения. Нужно заметить, что у нас покамест не было никаких документов, российские загранпаспорта, как уже говорилось, собрали встречавшие нас официальные лица прямо в аэропорту прибытия, а местные резидентские карточки нам только предстояло получить у незнакомого пока таинственного и могущественного капитана Бардизи, курировавшего, как сказали нам за ужином Леша и Костя, русский отдел военной контрразведки. Забегая вперед, замечу, что через день капитан встретил нас с Эдиком тепло, как родных, напоил кофе и дал массу полезных советов. Видимо, у нашего нового клубного знакомого были неплохие связи.

В итоге переговоров Эдику торжественно преподнесли фирменный клубный тренировочный костюм, а его близким друзьям было разрешено в любое время бесплатно посещать бассейн. Конечно, о зарплате не могло быть и речи. Так же как и о выигрыше первенства страны — тут новый клуб Эдика безнадежно отстал. Однако мастерства русского вратаря хватило, чтобы выиграть кубок Египта. Толстяк, как я понимаю, лелеял мечту прибавить годков проживания в стране в Эдиковых документах и выступить с таким замечательным кипером на Олимпийских играх. К сожалению, этим планам не суждено было осуществиться, совсем скоро наша каирская жизнь приобрела неожиданное ускорение. Но на ближайшее время Эдик был, можно сказать, хорошо и надежно пристроен. Мне же предстояло определиться не только с работой и местом постоя, но обязательно обрести компанию и, конечно, первым делом позаботиться о приличных штанах.

Работать нас с Эдиком определили в Учебный центр Инженерных войск. Это было, прямо скажем, непыльное занятие. Утром нас собирал по гостиницам желтый, как и вся армейская техника, микроавтобус польского производства, если не ошибаюсь, около десяти мы приезжали в Учебный центр в районе Хелуана, а уже около двух уезжали обратно. На этом рабочий день заканчивался. По правилам после дневной сиесты служащие должны поработать еще пару часиков, но кто и когда соблюдает правила на Востоке? Мне дали переводить какое-то наставление по ремонту, кажется, бульдозеров, в котором я не понимал ни слова и чуть ли не каждый термин искал в специальном словаре, размноженном на ротаторе в таинственном советском армейском учреждении. Однажды я пошел переводить нашего русского капитана, преподававшего египетским механикам практические навыки ремонта, но тоже ни одного термина не усвоил, так как капитан использовал исключительно неформальную лексику и передать его фразы даже теперь, во времена всеобщей матерной грамотности, я не берусь.

На постой я определился с Костей Простаковым, в квартире было три спальни, две занимали мы с Костей, а в третьей жил тихий армейский капитан-технарь. Его целью было накопить за шесть месяцев командировки на «Москвич», поэтому, избегая соблазнов вечерней каирской жизни, он сидел после работы дома, сам, не отдавая слуге, стирал носки и трусы, питался преимущественно консервами и иногда выбирался в посольский клуб посмотреть отечественный кинофильм и себя показать. Раз в три дня там же капитан съедал полный обед из трех блюд в организованной посольскими и торгпредскими активистками столовке с египетскими поварами, обученными варганить неизменные борщи и котлеты.

Мы тоже там столовались почти каждый день, потом валялись до вечера, читали, а вечерами вылезали в свет. Как и в любом южном городе, в Каире настоящая жизнь начиналась с заходом солнца и бурлила до поздней ночи. Жизнь эта была пестрой, терпко и заманчиво пахла и притягивала к себе абсолютной противоположностью тому, к чему нас приучила спартанская, внешне застегнутая на все пуговицы Москва. Нас еще ведь на первом курсе Университета предупредили — в рестораны, где бывают иностранцы — ни ногой! А тут на каждом шагу Содом и Гоморра.

Это, правда, по вечерам. А так ежедневно, кроме пятниц (хотя во времена напрягов, конечно, никаких выходных не предполагалось, да и жили мы в такие дни, как правило, в своих воинских частях), ежеутренне, что называется, по холодку мы разъезжались по рабочим местам. Договариваться предварительно о разных вечерних мероприятиях, конечно, было можно, но рискованно — ситуация предполагала всякого рода неожиданности вроде бомбежек, срочных выездов на линию фронта, к Суэцкому каналу или южнее, туда, где сейчас начинается курортная зона с горячими и целебными минеральными источниками, а в те годы тянулись вдоль сказочно красивого голубого залива с недалекими изломами голых безлесных гор смертельно опасные минные поля.

Утром могло показаться, что город вообще не спит. Человеческий муравейник водоворотами бурлил у вокзалов и остановок транспорта, никаких правил уличного движения не существовало, никто не обращал внимания на мелкие вмятины и царапины на бамперах. Вавилон! Московские пробки — эдакое джентльменское медленное движение с перезвоном мобильных телефонов, телевизорами в автомобилях, прослушиванием музыки и разговорного радио — не идут ни в какое сравнение. Прибавьте в поток авто, презирающих дорожную разметку и знаки, светофоры и регулировщиков, еще и ушастых осликов, запряженных в повозки мулов, бренчащих бронзовыми колокольчиками, велосипедистов с корзинами и горами лепешек на головах, одуревших от жары и бензиновых паров пешеходов — и то картина будет неполной без распаляющегося с каждой минутой светила и жуткой какофонией звуков. Если так происходит ежедневно, то что же творится в месяц Рамадан, когда ошалевшие за день без еды, питья и курева правоверные спешат с заходом солнца, наконец, покушать! И только старики в красных фесках на террасах открытых кафе философски шелестят газетными листами, перебирают бесцветными губами, словно хотят сказать что-то очень важное, не спеша, чинно отхлебывают чай с молоком и закуривают первую за день сигарету. Надо признать, правда, что при всей южной темпераментности до перестрелок, как сейчас в Москве, дело никогда не доходило. Казалось бы, южная кровь, ан нет, покричат и разойдутся даже не помахав руками.

Каирское многолюдье ошеломляет. К тому же первые месяцы ты со своим английским не понимаешь ни слова и ориентируешься только на интонацию. Это потом откроются уши, как после нырянья, и что-то начнет доходить, может быть то, о чем действительно говорят соседи по трамвайному креслу, или тебе это только кажется. Да нет, темы все те же — деньги и женщины. Это юг, братец, здесь быстро созревают, здесь держат девочек в строгости и рано выдают замуж, соблюдая при этом дедовские обычаи, если не открыто, то в узком кругу ближайших родственников. Одежда мужчин кое-что говорит глазу, вот, например, спешит на рабочее место мелкий чиновник в дешевом готовом костюме, белой рубашке и галстуке. Примерно так же может быть одет и продавец из средней руки магазина. Те, кто попроще, носят национальную рубаху до пят — галабийю, на голове обязательно или тюрбан или лыжная шапка, смотря пл сезону. Состоятельная публика пешком не ходит и городским транспортом не пользуется. Египетское общество все же не совсем строгий Восток, здесь много работающих женщин и одевались они в те годы вполне по-европейски.

Утром город кажется желто-серым, солнце раскаляет асфальт, жаркое марево, пропитанное выхлопными газами и испарениями миллионов человеческих существ, поднимается все выше и выше, грозя закрыть собой голубое, отмытое за ночь, сияющее солнечными лучами небо. Город утром и днем не скрывает своих недостатков, он предстает таким, каков есть, иногда молодцом с белозубой улыбкой, а то и стариком со щербатым ртом. Все его недоделки видны даже за рекламными щитами, здесь очень часто прекращают стройку, иногда на годы, из-за нехватки денег и тогда вместо вентиляционных труб торчат вверх железные прутья арматуры. Не так уж редко здания рушатся, когда от старости, а то и из-за жадности вороватых подрядчиков, сэкономивших на цементе и не пожалевших песка.

Сказать, что Каир огромен — банально, это значит не сказать ничего. Нашелся бы, допустим, энтузиаст, поставивший своей целью и сделавший смыслом жизни обойти и описать огромный мегаполис с его улицами, рынками, ресторанами, забегаловками, гостиницами, ночными клубами, кафешками, шашлычными, магазинами, магазинчиками, лавочками, кладбищами, школами, университетами, больницами, стадионами, мечетями и церквями всех религий, театрами, банями, подпольными борделями и курильнями опиума, таинственными баржами и корабликами, намертво пришвартованными к нильским набережным… можно еще перечислять и перечислять. И сам Каир делится, по сути, на несколько городов, респектабельные Гезира и Гелиополис, Старый город и застроенный типовыми многоэтажками Наср-Сити, а еще и огромный город мертвых, в котором среди могил и мавзолеев ютится бездомная беднота. Пригороды, отторгнутые у пустыни, без единого деревца, с недостроенными домами непонятной этажности, там на пыльных улицах мальчишки гоняют мяч, вечно сохнет на веревках белье и помои выплескивают прямо из окон. И все это Каир, один из самых великих городов мира. Сколько же лет пришлось бы трудиться писателю-подвижнику, можно только гадать, да и не было бы конца этой работе, город ведь живой организм, он дышит, шевелится, меняется ежедневно и ежечасно, за ним не угонишься и не уследишь.

Особняком здесь стоит, на мой вкус, Старый город с его средневековыми кривыми улочками, проулками, тупиками и закоулками, бесчисленными лавочками, мастерскими и кофейнями. С запахом, образованным сложным смешением ароматов свежих лепешек, туалетной воды, жженой кости, горячего металла, помоев, открытых мешочков с разноцветными пряностями на прилавках, выделанной и сыромятной кожи, кипящего масла, ослиной мочи, жареной баранины, свежих кореньев и трав, сохнущей на солнце банановой кожуры и незнамо чего еще. У нас, гомососов, было принято называть этот город в городе «Золотым базаром», вероятно из-за обилия ювелирных лавок и мастерских. С тем же успехом, правда, его можно именовать «Кварталом пряностей» или «Антикварным перекрестком».

Признаюсь, меня тянуло в Старый город как магнитом. Только там и нигде больше я не видывал в одной лавчонке изящнейших тяжелых, усыпанных бирюзой украшений османской эпохи, старинного холодного оружия с чуть потемневшими от времени смертельной остроты клинками и на выходе полуутопленных в землю светящихся на солнце глубокой молочной белизной мраморных капителий римских колонн. А еще таинственный магазинчик с задернутыми светлыми шторами витринами и разными древностями, оправленными в золото внутри, — поди разбери, подлинные ли это вещи, как уверяют, из подпольных раскопок или подделки! Из таких заведений я вываливался с открытым от изумления ртом, не смея даже прицениваться к этим великолепным вещам, а если бы посмел, то мне наверняка предложили бы спеленутые льняной тканью, пропитанной тысячи лет назад благовониями мумии из гробниц времен Птолемеев, а то и Эхнатона.

Если сейчас, сегодня мне посчастливилось сесть на ковер-самолет и мигом очутиться в Египте, я бы не поехал на Пирамиды, меня не заинтересовали бы курорты Красного моря, нет, подайте мне Старый город времен моей молодости, не надо золота и бирюзы, просто окуните меня в его своеобразные ароматы. Так вдыхается и пахнет жизнь, когда еще все впереди!

Мне не стыдно признаться в непреходящей тяге к улочкам каирского Старого города при всей моей давней, с детства любви к московским переулкам Покровки, Басманных и Садов, Кремлю и Зарядью. Может быть, любовь эта зародилась сразу после смерти друга всех детей, когда я попал на первую в советской истории кремлевскую елку и не столько внимал Деду Морозу, сколько глазел на древние стены Грановитой палаты и сверкающие золотом мраморные доски с именами кавалеров священного для меня уже тогда русского ордена в Георгиевском зале. После, подростком приходил на Красную площадь к полуночи, послушать бой курантов и отдающиеся эхом по полупустой площади четкие шаги и команды караула. Тогда, в первые годы оттепели, никто не препятствовал и дневным прогулкам по кремлевским площадям…

Тем удивительней кажется моя стойкая симпатия к каирской «седой старине». И по сей день там, в Старом городе, как и столетия назад, рождаются из куска слоновьего бивня под резцом мастера, нажимающего смуглой ногой на педаль старинного токарного станка, удивительные по красоте вещи, рядом чеканщик выбивает на медной тарелке древний узор, за углом плавится в тиглях золото, превращаясь в тяжелые браслеты и невесомые звенья изящных цепочек, а надо всем многолюдьем призывно позванивает бронзовыми блюдцами водонос и вторят ему колокольчики на сбруе ослов и мулов. Старый город вечен, как сама жизнь, как древний Египет, никакие революции, нашествия и правители его не изменят, он дышит, живет и ждет путешественников и покупателей со всех концов света, он всем рад и для всех здесь найдется товар и глоток чистой холодной воды.

Вечером жара отступала, уходила в пустыню вместе с прячущимся в недалеких песках палящим солнцем. Загорались фонари и под чернильным небом возникал другой, ночной Каир. Словно опытная и в возрасте кокетка он преображается до неузнаваемости, дневной макияж меняется на вечерний, деловой костюм на тщательно продуманный, с блестящей бижутерией, вечерний наряд. Строгая секретарша неожиданно предстает в образе обольстительной красотки. Тут очень легко обмануться, принять молодящуюся старушку за молодую девицу. Бросавшиеся в глаза днем груды строительного мусора, неоштукатуренные, незаконченные дома прикрыты яркими рекламными щитами с их грубой размалевкой, но выделяется только то, что освещено броской рекламой. В бесчисленных заведениях гремит музыка и в полный голос вещают обязательные телевизоры. Сигаретный дым стелется над столиками, попахивает кальяном, царит надо всеми запахами чад бараньего жира от шипящих на углях шашлыков и медленно вращающихся конусов шаурмы. Мальчишки-зазывалы вопят звонкими голосами, приглашая почтенную публику не стесняться, прицениться, покупать, закусывать, отдохнуть и не проходить, ни в коем случае не проходить мимо!

Шляться по вечерним каирским улицам вдвоем с Костей Простаковым было нелегким испытанием. Костины пшеничные волосы, зеленые глаза, румянец на белых, без признаков загара, щеках, аккуратно подстриженные усики над яркими, как у девушки, губами вызывали у туземок душевный и телесный трепет. Они в буквальном смысле пожирали Костю глазами, умоляли его, хотели его и мысленно отдавались ему. Черные, вишневые, карие глаза, густо оттененные макияжем, со стрелками, уходящими к вискам, впивались в сказочного блондина, пока он гордо проходил мимо, наслаждаясь своей властью над сдерживаемыми суровыми вековыми гаремными правилами, но оттого не менее трепетными дамскими и девичьими душами. Ни слова, ни жеста не могли позволить себе несчастные женщины Востока. Это при том, что многие тогда носили мини и вообще старались не отставать от эмансипированной Европы, по крайней мере, в одежде и косметике. А мы-то, нехорошие люди, вот так просто взяли и прозвали красавчика Костю — «Таракан».

Как уже говорилось, при всей привлекательности вечерней каирской жизни, соблазнительного права на халяву плескаться в бассейне и сытных посольских обедов, для счастья не хватало главного — полноценного такого аналога московской компании с душевными разговорами под рюмочку, самодеятельной гитарой, танцами с обжималками и невинными поцелуями.

В оставленной на время Москве все это у нас было. В те далекие годы обходились без визитных карточек и страничек в социальных сетях. Человека характеризовала его компания. Иногда еще спрашивали поздно вечером в чужом районе после проводов подружки: «Ты с какого двора?». Москва полвека назад была маленькой, ответ обычно удовлетворял собеседников и обходилось без мордобития, выкуривали, как водится, по сигаретке и расходились. Компания могла состоять из соседей по двору и одноклассников, в нее легко и органично вливались одновозрастные родственники, однокашники по вузу или техникуму, коллеги по работе. Можно было одновременно, как теперь говорят, тусоваться в разных компаниях, нельзя было только одного — не входить ни в какую. Вот такая специфическая особенность эпохи развитого социализма.

В наше компьютерно-интернетное время мне с удивлением вспоминается, как в базовой моей московской компании мы наряду с распитием пива и иных, более крепких напитков, ухаживанием за девушками и других присущих возрасту занятий могли, например, часами читать вслух ранние миниатюры А.П.Чехова, «Бравого солдата Швейка» Гашека или рассказы О. Генри. Кроме гитары, центром компании выступали те, у кого был магнитофон, невиданная роскошь по тем временам. С гаджетами вообще в Советском Союзе дело было плохо, это вам не пушки-танки. Пластинки не продавались по идеологическим соображениям, но дыра, пробитая в 1957 году Всемирным фестивалем молодежи, неуклонно расширялась и из нее уже не просто капало, а хлестало. После фестиваля появились не только стиляги и черненькие малыши, возникла новая профессия — фарцовщик. В нашем дворе двое представителей этой почтенной, но опасной профессии специализировались так: один — исключительно на джазовых пластинках и его фонотека была одной из лучших в Москве, второй — только на женщинах, денег, благодаря состоятельному папаше, у него и так было сколько угодно.

Кроме развлечений, компании были исключительно полезны в утилитарных целях. В стране победившего социализма главным, кто помнит, были не деньги, а связи. Через компанию и ее различные ответвления устраивались на работу, поступали в учебные заведения, лечили зубы и шили костюмы. Не говоря уже о том, чтобы приобрести что-то нужное и дефицитное, будь-то цветной телевизор, меховая шапка, импортный ковер или мебельный гарнитур. В значительной степени связи играют ключевую роль и в нынешней россиянской жизни.

В Каире большинство этих задач решалось гораздо проще, к тому же мы жили на казенных квартирах, обставленных казенной мебелью, с казенной посудой и утварью на кухнях. Проблемой оставался привычный культурный, душевный досуг. И тут нам исключительно повезло. В том же Учебном центре работала и ездила с нами в одном автобусе девушка Светлана, инязовка. Конечно, мы познакомились. Света и ее подруга Наташа приехали в Египет по контракту еще до шестидневной войны, после нее девушек военные на работу переводчиками уже не брали. Жили Света и Наташа в съемной огромной квартире с камином (!) в престижном каирском районе Замалек. Не знаю, куда смотрело приехавшее до нас поколение переводчиков, мы-то немедленно организовали компанию, нашлась и гитара, и исполнитель, магнитофон пока что заменил радиоприемник, по нему исправно передавали танцевальную музыку. Выпивка, закуска, свечи и салфетки продавались в магазинах, шашлыки и креветки в тесте жарились неподалеку на углу.

В общем мы мило, привычно, эдак по-московски проводили вечера. Должен заметить, что почему-то в моих компаниях, что московских, что каирских, почти не велись разговоры на политические темы. Казалось бы, все нормальные люди понимали бесперспективность так называемого коммунистического строительства, отдавали себе отчет, что живем мы, поголовно руководствуясь двойной моралью и перенеси нас на другие берега, просто задохнемся, как рыбы без воды, стоит только попробовать дышать нормальным человеческим воздухом. Экономическое образование тоже, вроде бы, должно было способствовать обсуждению животрепещущих тем, как минимум перспектив ближайшего будущего. К тому же наше неуклонное отставание в уровне жизни с каждым годом увеличивало накал идеологической истерики, усиливало желание правителей всячески заткнуть всевозможные реальные и кажущиеся дыры и дырочки. Да и рты, наверное, должны были развязаться, книги, фильмы, журналы, пресловутая оттепель так или иначе к этому подталкивали.

И вот на тебе! Диссидентство и самиздат прошли мимо, практически не задев, за малым исключением, окружающих меня людей, да и я жил, не слишком-то заморачиваясь проклятыми вопросами, хотя, по логике вещей, они должны были ежесекундно, как артериальные толчки, стучать в висок. Удивительно, в своей первой школе я был абсолютно отвязанным неслухом, поэтому и пришлось получать аттестат зрелости в вечерке, но миновала меня чаша диссидентства, в университете я учился с удовольствием, если не считать природной неспособности к математике, пришлось, конечно, вступить сразу же на первом курсе в комсомол, тут уж наши негласные кураторы из большого дома были неумолимы. И еще вот что. У меня не вызывали отторжения ни разумные вещи у Карла Маркса, ленинская работа «Империализм как высшая стадия капитализма» до сих пор кажется мне полезной, но вот дальше… Дальше марксистская мысль не смогла создать ничего плодотворного и повторять беспомощные положения политэкономии социализма на государственном экзамене было просто стыдно. Конечно, прикрывать словесной казуистикой то, что происходило в стране на самом деле — все равно, что выдавать лагерную вышку за жилой дом. Другое дело, что деградация поедала советское общество постепенно, шаг за шагом, почти незаметно, особенно для молодого взгляда, склонного зачастую в спешке жизненного азарта скользить по поверхности.

Ну вот, снова отвлекся. Просто хотелось еще раз через много лет удивиться до румянца стыда на щеках, к тому же прочитав Солженицына, Шаламова, Волкова, многих других, — почему то, чем они горели и за что принимали неимоверные муки, прошло мимо меня. Не знаю. Я без особых эмоций прочитал в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича», о «Докторе Живаго» уже говорилось. Фальшь окружавшей системы была видна невооруженным взглядом, но правила жизни по двойной морали не слишком-то обременяли. Наверное, это все-таки вопрос темперамента, душевной организации, среды, возраста. Возможно, есть люди, для которых просто невозможно дышать в окружающем их мире, если он построен на фальши и лжи. Странно, не правда ли, что дети и внуки, если с честью и совестью, опять мучаются все теми же вопросами. Казалось бы, вот уже и строй сменился… Им, правда, проще — когда допекает, они бегут из России вон — куда глаза глядят.

Тема прошлого, настоящего и будущего страны вечна. Чем больше я узнавал, свободно впитывая информацию, тем настойчивей шевелилась догадка — смертельная рана была нанесена России в октябре семнадцатого. Один раз удалось еще раз напрячь все мускулы и силы души и выиграть самую страшную войну в истории и это был последний народный подвиг. Трупный яд миллионов безвинных русских жертв двадцатого века будет еще очень долго отравлять кровь все новых и новых поколений.

Много позже, когда я уже кое-что увидел, узнал и продумал, давняя встреча — невесть откуда возникший старинный товарищ моих родителей стал для меня символом прожитых страной семидесяти страшных лет. Это было обычное застолье году этак в пятьдесят восьмом, по случаю приезда из Питера близкого друга семьи. Один из гостей, седой как лунь, человек рассказывал о плене и лагере. Он ушел на фронт в октябре сорок первого с московским ополчением и поскольку был парторгом крупного завода, получил, как я понял, должность полкового комиссара. Дальше был плен, там в их лагерь приезжали московские знакомцы по партконференциям, теперь они служили в другой армии, предлагали и ему перейти под знамена Вермахта, вернее, Власова. Он отказался и, как ни странно, выжил, его не замучили и не расстреляли. Потом была Победа и лагерь отечественный, родной. И здесь наш гость зарыдал и говорить больше не смог. Вот про немецкий лагерь мог, а про советский — не смог. Я никогда в жизни больше не видел, чтобы так рыдал взрослый, многое повидавший большой мужчина. И запомнил это, как оказалось, на всю жизнь. Человека этого все окружающие звали Миша, да будет тебе земля пухом, Миша Сутягин.

Здесь, в Каире, о прошлом нам напоминали советники, с которыми мы работали. Честно говоря, я никогда не интересовался и только сейчас, тыкая пальцем в клавиши компьютера задумался, а в самом деле, сколько было лет, скажем, тому же бригадному моему советнику полковнику Китову? Понятно, что был он тогда намного моложе меня сегодняшнего, а все-таки… С точностью до двух-трех лет, отталкиваясь от его участия в войне сказать, конечно, можно. Спасибо, что на нас они, как правило, смотрели со снисходительной улыбкой. Да и то правда, мы годились им в сыновья.

Наши вечера в замечательной девичьей квартире в Замалеке, по драматургической логике, должны были закончиться появлением принца. Так все и вышло — как в сказке. Правда, Наташа тут отошла на второй план — она хранила верность жениху в Москве и преданно копила пиастры то ли на авто, то ли на первый взнос на кооператив. Оставалась Света. И вот в один прекрасный вечер появился он. В отличие от Кости-Таракана, любившего все военное — команды, щелканье каблуками, отдание чести, что проявилось еще в летних лагерях перед получением званий мл. лейтенантов запаса, Ника Криворотов и был самым настоящим военным переводчиком. Он не щелкал каблуками и не тянулся — он, наверное с рождения уже был вытянутым в струнку. С таких как Ника, нужно было делать формы для отливки манекенов в витринах Военторга.

К сожалению, на моих глазах происходила лишь завязка романа Светы и Ники и его счастливый апофеоз. Так уж случилось, что наши приятные вечера продолжались недолго. У партии и правительства во главе с еще бодрым Леонидом Ильичом Брежневым были свои планы относительно ситуации на Ближнем Востоке и, видимо, наши желания телесного покоя, душевного уюта и относительного материального благополучия ими в расчет не принимались. Короче, очень скоро начали поступать советники. Не говорю, «приехали» или по-военному «прибыли», нет, именно поступали, причем в большом количестве, пачками, сотнями. Переодетые для конспирации в одинаковые гражданские костюмы и рубашки, что делало их похожими на деревянных солдат Урфина Джюса. Не замедлили накрыться медным тазом и необременительные наши занятия в Учебном центре.

Генерал Степанов, нестарый еще, с курчавой темной шевелюрой, умными живыми глазами за стеклами очков в золотой оправе, производил скорее приятное впечатление. Ничего солдафонского во внешности, хотя потомственный военный; отец, по его словам, служил в приличных чинах еще в императорской армии. Настоящий сапер, у меня сердце соединялось с печенкой, когда он ножиком скреб огромную противотанковую безоболочную мину и пробовал соскоб языком или совал мне в руку маленькую противопехотку, восхищаясь ее продуманным устройством. Дело он знал, но вот армия, куда его занесла судьба, была совсем другая и командовали тут люди, воспитанные в другой культуре и с иными побудительными мотивами. И еще Рафаилу Ивановичу недоставало привычной по Союзу генеральской свиты — адъютантов, денщиков, разного рода порученцев, повара, связисток и машинисток. Вот и я, грешный, не мог, не умел, да и честно говоря, не очень хотел создавать привычную суету вокруг генеральского портфеля. Да еще и не привык носить этот самый портфель. Тут идеально подошел бы Ника, но вот беда — переводчиков, в отличие от генералов, в нашей родной армии катастрофически не хватало.

При всей разности в возрасте, чинах и темпераменте мы сосуществовали как положено интеллигентным, воспитанным людям. Рафаил Иванович, правда, тяготился одиночеством, супруга не торопилась присоединяться к нему, он скучал, варил вечерами макароны с колбасой, доставал из холодильника отечественную поллитровку и звонил мне, соблазнял — приезжай, я тут шикарный ужин приготовил. Ну что делать, ехал, не тащить же генерала на квартиру к Свете с Наташей, хотя, наверное, надо было попробовать, пригодился бы на будущее со своими большими звездами на погонах, пусть и на оставленном где-то там, в Питере мундире. Еще Рафаил Иванович остро страдал без привычной охоты, я уговорил египетских коллег свозить нас куда-нибудь, поехали, но был, кажется, не сезон, так, проветрились и только. Был период, когда генерал исправно ездил на теннисную площадку в офицерский клуб, из меня спарринг-партнер был неважный, но при клубе в качестве тренера состоял сухой, без капли жира, бывший многократный чемпион Египта. Он гонял по площадке самолюбивого Рафаила Ивановича как сидорову козу.

Я и по сию пору искренне благодарен генералу Степанову, он, если была такая возможность, обходился без меня на высоких совещаниях, где я не знал как себя вести в массе высокопоставленных генералов — изображать почтение и готовность услужить не умел, разворачивать карты и тонко очинить и подать карандаш тоже не натренировался. Так что чаще всего я в таких случаях оставался в генеральской голубой «Волге» и читал книжку.

Но надо же было куда-то девать избыточный генеральский темперамент. В домашней, привычной обстановке нашелся бы какой-нибудь захудалый офицер, распустивший свою часть или вверенный ему участок работы и таким образом готовый выступить идеальным громоотводом для начальственного гнева. В Египте же к услугам Рафаила Ивановича кроме меня, грешного, под рукой никого не было. Советники при частях не так уж часто появлялись в Управлении, о переводчиках и говорить нечего, к тому же ни на ком не было привычных погон, ходили когда в штатском, когда в желтой полевой форме без знаков различия. Распекать таких анархистов и пиджаков, а тем более орать и стучать кулаком было бы просто смешно и умный генерал это учитывал. Оставались египтяне.

В Советском Союзе, что в армии, что на гражданке, конфликт, неважно какой, производственный или бытовой, а то и оба вместе был нормой и зачастую содержанием и смыслом жизни. Иначе и быть не могло в стране коммуналок и дефицита, доносов и анонимок, зэков и вертухаев. Терпимость и уважение к особенностям другого человека остались где-то там, за историческим поворотом, в проклятой царской России. До сих пор заезжие иностранцы удивляются нашей агрессивности и это, заметим, после полувека относительно сытой и спокойной, без больших войн, жизни.

Кто ищет, тот как известно, всегда найдет. Так и с генералом Степановым. Попался ему под руку во время какой-то инспекционной поездки некий полковник, не помню чем тогда командовавший. Толстенький, с большими пушистыми усами. Но по делу ни в зуб ногой. Потел-потел и все без толку. Рафаил Иванович ущучил его на все сто. Только из этого ничего не следовало и египтяне на требование русского советника убрать незнайку из волшебного города куда подальше, понизить в звании и желательно разорвать на мелкие кусочки по партийной линии пожали плечами и оставили все как есть. Идти на принцип «или я, или он» было рискованно и глупо, и Рафаил Иванович это понимал. Но при каждом удобном случае, что называется, «поднимал вопрос».

Я помнил полковника еще в должности заместителя начальника того самого Учебного центра, в котором начинал свою египетскую карьеру. С тех пор мы неизменно при встречах вежливо ручкались и одаривали друг друга приятственными улыбками. Поварившись немного среди египтян, ловя какие-то обрывки разговоров, не предназначенных для посторонних ушей, внимательно вглядываясь в восточную выразительную мимику, я-то понимал всю тщетность борьбы Рафаила Ивановича. Вопрос был, собственно, не в судьбе полковника, а в том, чтобы советский генерал-советник не потерял лицо. Один дон Кихот против целой корпорации — офицерского состава Инженерного корпуса египетской армии — затея с самого начала казалось мне безнадежной. Она и была таковой. История эта закончилась назначением нашего полковника на должность начальника Учебного центра и присвоением ему звания бригадного генерала. Хорошая пенсия через несколько лет, почет и уважение. Точка. Произошло это до отъезда генерала Степанова или после него, честно говоря, не помню. Я с ним уже не работал.

Первый месяц нашего совместного с Костей житья закончился весьма поучительным образом. Все мы, недавние студенты из средних московских интеллигентных семей, в сущности, до Египта оставались жалкими неумехами и маменькиными сынками. Это несмотря даже на уроки колхозной картошки, целины, нашей совместной с Костей месячной летней повинности на ЗИЛе. Мой годичный опыт работы токарем на заводе и служба на радио тоже в зачет не шли. Несмотря на усы и университетский диплом командировка в Египет оказалось для нас первым опытом самостоятельной жизни вне дома. В те годы никому бы и в голову не пришло, например, снимать квартиру и жить отдельно от родителей, это только иногородние студенты делили комнаты в общежитии и умели считать копейку.

Мы же с Костей очень быстро потерпели фиаско, точнее говоря, дефолт. Выяснилось, что надо уметь рассчитывать финансы аж на целый месяц, в Советской Армии денежное содержание выдавали один раз, двадцатого числа, неважно в Воронеже или Египте, да хоть на Северном полюсе. Итак, мы просто-напросто поиздержались. Но родина не оставила в беде своих верных сыновей. После шестидневной войны Советский Союз осуществил срочные поставки военной и гуманитарной помощи в Египет. Еду, в частности говяжью тушенку и сардины в масле, египтяне пустили в продажу по бросовым ценам, но у местного населения они популярностью не пользовались. Аборигены, если есть деньги, предпочитают парное мясо и свежую рыбу. Но именно этими-то консервами и питался на постоянной основе наш бережливый сосед-капитан. Пришлось и нам брать пример со старших товарищей. А что, горячая тушенка со свежей булкой-багетом и салатиком из помидоров, огурчиков и лука — мечта советского человека. Дефицит! Да еще по дешевке.

На нашу беду мы еще и пристрастились к изысканной выпивке. Почему-то нам очень понравилось распивать под кофе в дамской компании сладкое и крепкое шерри-бренди. Эти буржуазные привычки пришлось, пусть и временно, но оставить. Стесняясь своего грехопадения мы отправились в аптеку за спиртом. Признаться, мы ничего в спирте не понимали, слышали правда, что эта штука не только градусно-крепкая, но и опасная. Ходили слухи, что отечественный большой морозильный траулер, перед тем как выйти в море из александрийского порта, запасся спиртом на весь долгий рейс, по случаю отвала мореманы устроили пирушку, потом уже в море дали сигнал SOS, но было поздно. Спасли немногих, да и те ослепли.

Мы вышли из аптеки с поллитровой бутылью, убедились, что не привлекаем к себе лишнего внимания, отвинтили пробку, втянули пьянящий запах в ноздри и посмотрели друг другу в глаза. В расширившихся от волнения зрачках застыло сомнение. Некоторый денежный запас еще имелся, вспомнились заветы основоположников и осторожное «не уверен — не обгоняй» перевесило знаменитое «кто не рискует…». Бутыль опустилась в ближайшую урну. Продолжаться так до бесконечности, конечно, не могло. Третью емкость мы доставили домой, нарезали салат, разогрели тушенку, разлили по чуть-чуть по стаканчикам, разбавили слегка пузырящейся «Кока-колой» и, молча чокнувшись, выпили. Теплая волна взорвалась в желудке и побежала по телу, сметая прочь сомнения и страхи. Мы улыбнулись друг другу и запустили вилки в банки с тушенкой.

Теперь-то, по прошествии почти полувека, я могу понять и оценить значение того, казалось, рядового в череде подобных, вечера. Мы с Костей присоединились к миллионам наших соотечественников, ведущих и поныне отважную и, как выяснится для нас много позже, бесперспективную борьбу с зеленым змием. Нет, не зря, не зря предупреждал нас по приезде тот самый генерал в рубашке-апаш, лузгавший семечки, он-то уже хорошо знал силу противника и, главное, был уверен в печальном исходе длительного соревнования на выносливость. Слабым оправданием могло служить только то, что в стране развитого социализма пили смертной чашей, за малым исключением, все поголовно, независимо от пола и возраста. Никогда не забуду, как мы проезжали на целине большое село в день совхозной получки. По обочинам дороги в самых разных позах лежали в отключке мужики всех возрастов. Около некоторых шевелились матери и жены, стараясь дотащить недужных хотя бы до калитки. Помнится, острой иглой вонзилась в мозг шальная мысль, что снова началась гражданская война и вот сейчас из-за поворота выйдут бородатые люди в папахах с дымящимися наганами в руках. Через много лет после египетской командировки нечто подобное я лицезрел в своем московском районе, населенном преимущественно гегемоном. Если без дураков, это тоже жертвы режима и нам, несмотря ни на что, повезло. Мы выжили и даже добрели до почти преклонных, по европейским меркам, лет. Вот только страшно открывать старую телефонную книжку — в ответ почти всегда бесконечные длинные гудки.

Вышеописанный казус случился с нами до поступления советников. Они-то, прошедшие огонь, воду и медные трубы Великой Отечественной, немедленно вспомнили и свято блюли фронтовой обычай ежедневного приема внутрь «наркомовских» ста граммов. Более того, будучи неспособными без нашей помощи объясниться с египетскими коллегами, в деле приобретения дешевой огненной воды многоопытные полковники и майоры проявляли чудеса изобретательности и интуиции. Они перебрали все каирские аптеки и рынки и методом проб и ошибок нашли-таки лучший сорт вожделенного напитка, а именно тростниковый спирт. Утверждали, что это он, слегка отдающий желтизной, если был выдержан в деревянном бочонке, чуть сладковатый, с мягким вкусом служит основой местных сортов бренди, эти же сорта впоследствии вместе с сигаретами «Клеопатра» и пивом «Стелла Артуа» поставлялись в Советский Союз в счет долга за отечественную боевую технику. Не исключено, что и наши скромные услуги египетской армии были оплачены таким способом. Так что Египет не один раз был еще нами помянут уже после окончания долгой командировки.

Следующими моими соседями в Каире стали Толик Рябинин и его жена Соня. Толик был первым человеком, с которым меня познакомили перед вступительными экзаменами на Экономический факультет МГУ. Помнится, солнечным весенним днем он спускался навстречу, улыбаясь и светясь свежими, как у юной девы, розовыми щеками по лестнице знаменитой балюстрады старого здания Университета. Последующие четыре года мы мило здоровались, но все-таки он учился на курс старше, а в молодости это многое решает. И вот мы оказались в Каире под одним кровом. Невысокий, порывистый в движениях, всегда готовый превратить улыбку в звонкий взрыв смеха, Толик получил уже тут кличку «Алатуль», что можно перевести на русский как «Вперед!», обязательно с восклицательным знаком. Будучи сыном придворного кремлевского архитектора, выросший на пайках из закрытых распределителей и свежем воздухе казенных загородных дач, Толик не очень-то копил деньгу, собирал библиотеку, интересовался кино, обдумывал будущую диссертацию, даже что-то писал, по приезде с еще одним однокашником взялся посещать лекции в Американском университете, там они познакомились с какими-то западными девушками и египетская контрразведка заложила их нашим компетентным органам. Скандал замяли, но при случае нам тыкали им в глаза, предупреждая об опасности, исходящей от неразборчивых связей.

Для вдумчивого выпускника Экономического факультета МГУ тогдашний Египет представлял собой чудесный полигон для исследований и размышлений. Гамаль Абдель Насер объявил на весь мир, что он строит социализм, правда, оговорился, что свой — арабский. Если не принимать в расчет словесную шелуху и пропагандистские ходы, через некоторое время становилось понятно — в стране состоялся самый настоящий государственный капитализм. Гамаль, надо отдать ему должное, сделал две базовые вещи, на них до сих пор в значительной степени держится страна — национализировал Суэцкий канал и провел аграрную реформу. Крупные предприятия принадлежали государству, действовала монополия внешней торговли. Налоговая система при определенном уровне доходов становилась конфискационной и намертво блокировала создание крупных состояний. Мелкий бизнес и сфера услуг под эти меры не подпадали. Две вещи работали против Гамаля. Его же собственная навязчивая идея борьбы с Израилем до победного конца до крайности милитаризовала экономику и гирей висела на ногах у страны. Частные иностранные инвестиции иссякли, поток туристов к чудесам древнего Египта превратился в жалкий ручеек, никто не хотел ехать в воюющую страну. К тому же население непрерывно росло и в голодные рты нужно было что-то ежедневно вкладывать. Да, его новые друзья из Советского Союза и соцлагеря могли подсыпать танков, построить гигантскую плотину и несколько заводов, но в целом советская экономика сама постепенно отставала от требований времени и, стыдно сказать, Советский Союз, как наркоман без дозы, уже не мог обходиться без регулярных поставок американской и канадской пшеницы.

Сегодня, вспоминая недавние телевизионные кадры, этот человеческий муравейник каирских демонстраций, я еще раз убеждаюсь в бесперспективности любых усилий по спасению этой чудесной древней страны — ее погубит перенаселенность. Тем более — в век открытой информации — у любого крестьянина в глинобитной хижине стоит сегодня телевизор и его дети и внуки видят, какими благами пользуются их сверстники в других странах… Все беды, как известно, от неудовлетворенных желаний. Так что тут вопрос времени. Надо признаться, я не испытываю оптимизма и по поводу собственной страны, правда, по противоположной причине — она стремительно обезлюживается, а природа, как известно, пустоты не терпит, вот и наполняются русские просторы иноплеменными выходцами, так что век двадцать первый начинается и там и тут невесело…

Мы жили с Рябиниными душа в душу, я брал у Сони уроки готовки. Особенно ей удавалась горячая буженина, свернутый в рулон с солью, перцем и лавровым листом и перевязанный бечевой кусок свинины мы покупали в магазине фирмы «Моркос». Да-да фирма, торгующая свининой в мусульманской стране — это тоже тогдашний Египет. Вечерами мы устраивались на огромном балконе, под настроение прямо там же жарили на мангале шашлыки и вели нескончаемые разговоры о том, о сем. Здесь Соне не было равных. Старше Толика не несколько лет, Соня обладала бесчисленными еврейскими родственниками и вынимала разные житейские истории, «случаи», как она говорила, одну за другой из бездонного, как у деда Мороза, мешка.

Самой популярной была история поступления Сони в высшее учебное заведение. Соль истории заключалась в том, что ректору института, куда задумала поступить Соня, остро требовался фирменный унитаз, причем определенной марки и цвета. Было еще одно условие, его также необходимо было выполнить сомневавшейся в своих способностях Соне — счастливый проходной билет в вуз выигрывал тот, кто успевал к окончанию ремонта ректоровой квартиры. История обретения унитаза напоминала плутовской роман со счастливым концом. Соня поступила.

Подозреваю, что родители Толика были не в восторге от сыновьего мезальянса, но сам Толик ходил счастливый и довольный питательными Сониными обедами и не знал отказа в различных скромных просьбах во время наших вечерних посиделок. Иногда, правда, мы вопили в один голос, катаясь по полу от смеха — «Соня, не надо больше случаев!», фраза эта прочно вошла у нас в поговорку. В конце концов мы умудрились тайком от нашей героини выпустить и продемонстрировать желающим уникальный номер стенной газеты «АнтиСоня». Надо отдать ей должное, она смеялась вместе с нами. Мы были молоды и остроумны, черт побери!

Наша квартира в Гелиополисе, с ее, как уже было сказано, обширным, больше похожим на террасу балконом, располагалась не так уж далеко от Каирского аэропорта. Огромные «Боинги» и сказочные «Каравеллы» шли на посадку прямо над нашими головами и вечером их иллюминаторы светились так близко, что казалось, можно различить лица сидящих в самолете людей. На бортах лайнеров отчетливо читались названия авиакомпаний. Закайфовав на сытый желудок, могло показаться, что мы свободные люди, можно вот прямо сейчас встать, доехать за пятнадцать минут до аэропорта и взять у цветной стойки билет — хоть в Гонолулу, хоть в город, к примеру, Денвер, штат Колорадо, Юнайтед Стейтс оф Америка.

Соня слыла чемпионкой в еще одном виде соревнований, кроме готовки и устного творчества, а именно в ухватистости на распродажах. Толик называл эти Сонины набеги на магазины «прикупить говнеца». Но деньги, будучи распорядителем бюджета, сдаваясь под умоляющими взорами Сониных карих глаз, неизменно выдавал. По возвращении Соня, еще горя возбуждением и азартом охотника, распрямив внушительную грудь, живописала, как ей удалось вырвать целый рулон ткани из рук какой-то египтянки. Мы от души хохотали, когда развернув рулон, Соня неожиданно для себя продемонстрировала нам огромную дыру как раз посередине отреза.

Нужно отдать должное Сониной практичности, равно как и деловой хватке других представительниц лучшей части советской колонии. Тут расчет был простой, мерой вещей во время командировки был не столько египетский фунт, сколько отечественный чек Внешпосылторга, в просторечии сертификат. Вожделенная бумага была не совсем первого сорта, о чем свидетельствовала желтая полоса. Это означало, что в магазинах «Березка» обладателю сертификата будут доступны отнюдь не все товары. Тут еще надо учесть, что от командировки до командировки тоже нужно было на что-то, кроме не самой жирной советской зарплаты, жить, а на это требовались рубли. На черном рынке один желтополосый сертификат шел в среднем по шесть рублей, иногда чуть больше. Чтобы хорошо заработать, необходимо было перекрыть это соотношение. И такие способы были найдены.

Из множества товаров, в изобилии имевшихся в египетских магазинах, были выбраны два, пользовавшиеся повышенным спросом среди гомососов, преимущественно в российской провинции и среднеазиатских республиках. Это гипюровая ткань, в особенности с люрексом, и мохеровая шерсть. Гипюр везли рулонами, шерсть в мотках иногда задерживали сверх определенного количества на таможне, поэтому дамы усиленно вязали, всегда и везде. Не обязательно модельные свитера и кофты, некие бесформенные изделия можно было впоследствии распустить и снова обратить в мотки. Спицы так и мелькали в умелых руках предприимчивых мастериц. Так что Соня знала, что делала, мотаясь по распродажам. Толик в это время сидел на балконе, утопая в своем любимом огромном кресле зеленой кожи, правда, кажется, без ножек от долгого и верного служения людям и читал обожаемый «Консервный ряд» Стейнбека, время от времени громко, на весь квартал, хохоча и вдобавок что-то восклицая от восторга.

Толик ушел из жизни первым из нашей египетской компании, буквально через несколько лет после возвращения в Союз. Сгорел. Детей у них с Соней не было.

В один прекрасный день в нашей просторной квартире с рассыхающимся паркетом в холле и полчищами рыжих тараканов, после захода солнца считавших кухню своим законным лежбищем, появился Славик. Он прознал, что у нас пустует комната и вежливо осведомился, не может ли он ее занять вместе с женой Людой. Комната у нас и вправду пустовала, мы в нее не заходили и вспоминали о ней, если только кто-то из засидевшихся гостей предпочитал заночевать у нас, а не тащиться поздно ночью домой на такси. Нам было показалось, что про пустующую комнату забыл и комендант, но Славик, оказывается, прослышал сначала о нашей симпатичной компании, а потом уже о комнате. Возможно, это был тонкий дипломатический прием, чтобы сразу установить теплые отношения, а, может быть, и правда. Славик был молдавский человек, не без хитринки, Люда ленинградка, единственная, любимая и взлелеянная дочь уже не очень молодых родителей.

Довольно быстро выяснилось, что Люда ждала ребенка. Перед Славой вставала двуединая задача — не волновать жену и сделать так, чтобы она рожала в Египте, в комфортабельном, с иголочки офицерском госпитале неподалеку от Каира.

Нас приводила в необъяснимый восторг сама мысль о том, что у ребеночка в метрике будет записано: «Место рождения — г. Каир». Я помню, какой популярностью пользовался у нас в школе мой одноклассник Женька Суворов только потому, что его угораздило родиться в Лондоне, да еще в разгар войны, в 1944 г. Так бы и остался Женька в памяти ни чем не примечательным мелким хулиганом и пакостником, правда с громкой фамилией и несмотря на нее и маму-учительницу изгнанный из школы классе эдак в шестом, если бы не это необычное по советским временам обстоятельство. Подумать только, еще был жив и почти здоров усатый нянь и лучший друг детей, а одно из подведомственных ему со дня зачатия человеческих существ родилось в самом центре мировой закулисы. Секрет был, конечно, прост, Женькин отец служил в Англии в военные годы дипломатом, а по обстоятельством того времени отправлять молодую маму рожать на родину с арктическим конвоем даже в то суровое время все-таки не решились.

Итак, оставалось надеяться, что Славины интриги увенчаются успехом и в нашей квартире будет жить новорожденный ребеночек, мальчик или девочка.

Сразу же после падения большевиков и наступления эры свободного выезда наиболее сообразительные россиянки сначала тонким ручейком, а потом и полноводной рекой отправились рожать детей за бугор. Мотивировалось это, конечно, несовершенством российской системы родовспоможения, но это только половина, если даже не четверть правды. Ушлые, наученные семидесятилетним горьким опытом гомососы прекрасно осознавали преимущества заграничных паспортин и жаждали с первым криком новорожденного чада обеспечить ему приличное гражданство в стране действительно, а не на словах победившего социализма. Кроме того, гражданство США или, скажем, Норвегии давало много других важных преимуществ, особенно для мальчиков, не желавших подвергаться угрозе гибели в мирное время в своей собственной стране неизвестно за что и почему.

Хитроумному Славе удалось оставить Люду донашивать и рожать в Египте, вместо того, чтобы отправить, как полагалось, в Союз. Славик оказался великим мастером на подобные штучки. Позже, когда я несколько раз наведывался в Ленинград, он умудрялся доставать билеты на все дефицитные театральные премьеры, а уж о том, чтобы пройти без очереди в ресторан или к прилавку магазина — плевое дело!

Так у нас появилась новая общая забота — благополучно довести Людмилу до родов. К этому времени неповоротливый механизм Советской Армии провернул свои ржавые шестеренки и в советской военной колонии, неимоверно разросшейся к тому времени еще и за счет чад и домочадцев, появилась, наконец, врачебная бригада с кое-каким оборудованием, инструментом и медикаментами. Устроилось нечто вроде поликлиники, стали проводить регулярные осмотры, делать прививки. Но рожать Люде надо было, конечно, в египетском военном госпитале. Оно и к лучшему. К слову, египтяне не то что любят, а до безумия обожают детей. Дать им волю, они бы разукрасили младенческие кроватки и коляски на манер новогодних елок. Я ни разу не слышал в адрес расшалившегося или плачущего ребенка ни одного грубого слова. Так что появление новой жизни — дело святое.

Конечно, множество деталей тогдашней каирской жизни стерлось из памяти, но то, как мы летели со Славиком поздним вечером в госпиталь в пригороде Каира, помню хорошо. Стекла нашего «Газона» были по случаю державшейся еще жары вынуты из гнезд и встречный теплый ветер грозил выдуть нас из чрева машины как пушинок. За окном была черная египетская ночь, мелькали только редкие огоньки крестьянских саманных домишек и подсиненные по случаю военного времени фары встречных автомобилей.

В бело-голубом многоэтажном здании госпитали горели все окна, но особенно ярко, как днем, освещались подъездные пандусы для автомобилей скорой помощи. Мы пробкой вылетели из машины у центрального подъезда, заскочили в лифт, медсестра на этаже дала нам по белому накрахмаленному халату. Слава скрылся за дверью одной из палат, а я устроился на диванчике в коридоре. В Египте уже тогда не чинили мужьям никаких препятствий, если они хотели присутствовать при родах, широко использовали веселящий газ, чтобы облегчить страдания рожениц, словом мы и тут отставали даже от страны третьего мира.

В коридоре не было ни души, сестра, снабдившая нас халатами, куда-то ушла и я остался один. За окном чернела ночь, снаружи не доносилось ни звука. Раздался женский голос, то ли стон, то ли выдох, будто человек нес что-то тяжелое, поставил груз на пол и облегченно вздохнул. Потом зачастил Славин голос и я понял, что, наверное, все сейчас и произойдет. По коридору прошла медсестра и скрылась в палате, откуда донеслись эти звуки, бесшумно закрыла за собой дверь и тут я услышал писк, а потом крик — это новорожденный пробовал голос. Я закрыл глаза, мне было очень жаль Люду.

— Ты не хочешь зайти? — надо мной стоял Слава, — мальчик, большой, черноволосый.

— Нет, как Люда?

— Все нормально, сейчас ей сделают укол и она уснет. Поехали, до завтра нам тут делать нечего.

Теперь-то по прошествии многих лет, возвращаясь в те далекие дни, я отчетливо понимаю, почему мы так мирно и дружно жили. Эх-ма, братцы, нам нечего было делить! Это несмотря на то, что нас собрали довольно-таки много — весьма схожих по возрасту, но все-таки очень разных ребят, в погонах и без. Среди нас были выпускники элитных московских вузов и бакинского Университета, Военного института и двухгодичных языковых курсов, на них набирали смышленых ребят-срочников и они потом доучивались заочно. Были ребята со всех концов огромной тогда страны. Одной молодостью тут дело не объясняется, а уж о дисциплине и говорить нечего. Такой вольницы, как в Египте, ни до, ни после не было.

Правила поведения, кроме тех, кому это по должности положено, раз и навсегда для имеющих уши в устной форме сформулировал все тот же капитан Бардизи.

— Мне наплевать, что вы там делаете по вечерам и где шляетесь по ночам, — объяснял капитан, гостеприимно угощая новоприбывшего переводчика кофе или чаем, — больше того, меня не касаются ваши шашни с египтянками и русскими, но если будете замечены в связях с западными девицами, немедленно передам дело вашим спецслужбам. Кстати, для сведения, они постоянно пасутся в таких-то и таких-то ночных клубах, вот и нечего вам там делать, слава Аллаху, заведений в Каире хватает. На все вкусы. Если что, звоните прямо мне, вот моя визитка.

Капитану Бардизи (прямо какой-то всемогущий капитан Конкассер, по Грэму Грину) подчинялись коменданты наших гостиниц, солдатики-охранники, круглосуточно дежурившие с винтовками в руках или через плечо у входа, он же, наверное, нанимал и увольнял слуг, убиравших наше жилье. Подозреваю, что квартиры наши были напичканы аппаратурой подслушивания, так что капитан, выросший со временем в полковника и потом, как водится, в бригадного генерала, уверен, стал со временем лучшим знатоком Советской Армии на всем Ближнем Востоке.

Вот только вопрос — охраняла ли вся эта команда нас от израильских диверсантов и американских шпионов или, напротив, фиксировала и пресекала попытки нежелательных контактов с местным населением. Не сказать, чтобы это население шибко к нам тянулось, но все же. Наши отношения с египетскими коллегами вне службы напоминали температурный график чахоточного больного — то жарко, то холодно. Шло это, конечно, сверху. И все же, как мне кажется, египетские офицеры чувствовали непрочность и временность союза с коммунистической державой и воздерживались от каких-либо контактов вне службы.

В бригаде же получилось вот что. Египтянам срочно понадобилась техника двойного назначения — бульдозеры, грейдеры, цистерны, подъемные краны, асфальтоукладчики, катки и они были готовы платить за эти дополнительные поставки твердой валютой. У нас же при нашем плановом хозяйстве все было расписано на годы вперед и продать Египту какую-нибудь поливалку означало лишить этой ценной техники, допустим, Урюпинск, стоявший в очереди уже лет десять. Полковник, командир бригады, попросил свести его с кем-нибудь из торгпредства и мы вступили в длинные переговоры, польза от них заключалась в проникновении в торгпредскую лавочку с фирменным спиртным по льготным ценам. Аллах, надеюсь, давно простил моему полковнику этот маленький грех, тем более что на моих проводах гости вылакали весь запас благородного алкоголя и выручил из беды офицер дивизии ПВО, приплывшей в Египет со своим обозом и солидным запасом питьевого спирта. Так что заодно уж обмыли получение полковником очередного звания.

Командир моей бригады оказался и единственным египтянином, у которого я побывал в гостях за все три с лишним года командировки. Это случилось как раз в разгар нашего романа с торгпредством и, наверное, было жестом благодарности за ценимые образованными знатоками фирменные напитки. Мы очень мило посидели и следующий неформальный контакт случился лишь на свадьбе у скромного лейтенанта, на которую был приглашен весь командный состав и обойтись тут без нас означало некую демонстрацию неуважения. Вот, собственно, и все. Остается добавить, что провожали меня, правда, очень тепло, офицеры собрались в штабе, выпили чего-то прохладительного, сказали много приятных слов, затем по плацу прошагала рота охраны с развернутым знаменем, мне преподнесли на память инкрустированную бронзой и слоновой костью шкатулку и офицерский стэк. Все было трогательно и немного грустно, мы ведь действительно пролили вместе немало пота.

К сожалению, наше государство во всех его видах никогда не дорожило подданными, отдельный человек его не интересовал, заниматься стоило, если уж так получилось, целыми сословиями, профессиональными группами или населенными пунктами. В качестве примеров можно привести казачество или в новейшее время при Никитке-либерале взбунтовавшийся город Новочеркасск. Индивидуальная, точечная, изящная работа не для заскорузлых державных пальцев. Топор эффективней. Отсюда, думаю, идет и полная неспособность идеологического влияния за пределами родных границ. Денег могут не жалеть, а на выходе шиш да кумыш. В советское время, правда, работали разные якобы общественные организации, да еще профсоюзы, все они, кстати, слились в страстном поцелуе со спецслужбами, так что не разберешь, где кончалось одно и начиналось другое. В Египте при немыслимом наплыве граждан первого в мире социалистического государства никаких преимуществ из этого не только не извлекли, но и не старались. Верхом идеологического влияния оставался один-единственный каирский кинотеатр, демонстрировавший шедевры советского киноискусства, да пачки никому не нужных брошюр на английском языке о героях почему-то гражданской войны. Телевидения словно не существовало, газеты и журналы не продавались, балет не гастролировал, правда, вот спутники в небе летали и это, пожалуй, все.

Разговоры, конечно, разговаривались, куда же без них. За годы работы в Инженерном корпусе я узнал очень многих, да и ко мне привыкли, здоровались, улыбались, приглашали на чашечку кофе, что в Египте равносильно началу разговора и темами здоровья и погоды зачастую не ограничивались. Не стоит забывать, что многие начинали службу еще при короле и помнили англичан, повидали мир получше меня, молокососа, и, кстати, любили свою страну и болели за нее не меньше нашего. Они, получается, все время сравнивали. Не только технику, хлынувшую к ним взамен прежней, хотя и ее тоже. Если мы не проигрывали в качестве, то, несомненно, проигрывали в дизайне и комфорте для пользователя. Такого слова как эргономика, по-моему тогда у нас вообще не знали. Даже при том, что в основном поставлялся так называемый экспортный вариант. Но главное, конечно, люди. Гомососы как подвид гомо сапиенс индивидуально были, может быть, не так уж и плохи. Правда, для того, чтобы узнать каждого из них в отдельности и выявить лучшие качества, нужно было как минимум съесть с объектом пуд соли и выпить два ведра водки. Не у всех находилось терпение и время для таких подвигов. Сами же гомососы по незнанию иностранных языков на контакт не шли, скорее, впитавшие с молоком матери опаску в отношении людей других рас и национальностей, даже были к таким контактам мало приспособлены. Разве что поискать по городу спирт получше качеством. В самом деле, не учение же Карлы Марлы проповедовать. На это в штатном расписании существуют политработники, им и карты в руки.

Суммировать эти разговоры по душам за чашечкой кофе можно в одной-двух фразах — самая неудобная позиция, говорили египтяне, это сидеть на двух стульях, стало быть, пора выбирать, какой из двух тогдашних сверхдержав отдаться с потрохами — СССР или США. Прагматично и совсем необидно даже для квасных патриотов. Пройдет всего-то годика четыре после этого разговора и выбор будет сделан, причем не в нашу пользу. Потом и так называемая новая Россия двинется по проторенной дорожке. Из огня, что называется, да в полымя, слава Богу, до конца пока еще не обгорели. Но и ждать недолго осталось.

Что же делать, если наши спецпропагандисты хороши только когда контингент собран в одном месте, переодет в одинаковые ватники с номерами на груди и спине, построен с шапками в руках на плацу, а у ноги скалит клыки верный Руслан.

В отличие от политработников бойцы невидимого фронта с горячими сердцами и чистыми руками не дремали, их не интересовали всякие идеологические заморочки, тут задача была проста, как огурец — гони в Союз образцы западной технологии, не заморачивайся деталями, там Алекс разберется что к чему. Сбили, например, в районе Порт-Саида израильский «Фантом», он упал в море, так не успели еще местные рыбки обнюхать неведомый инородный предмет, водолазы тут как тут. Цап самолетик и в Центр, сушить, наверное. Целый самолет — это, конечно, невиданная удача, так же как и живые летчики с их костюмами и шлемофонами. Обычно поисковикам доставались куски металла или обгоревшие агрегаты. Тоже пригодится, авось разгадаем секрет легкого и прочного материала.

Генерал Степанов, тот вовсю коллекционировал мины. Часть из них к моему ужасу, хранилась в сейфе, входившем в мою сферу ответственности. Взрыватели я поместил отдельно в маленький ящичек, запиравшийся миниатюрным ключом и все же часто заглядывал в него и проверял, не соединились ли неким мистическим образом взрыватели с минами. Однажды генерал великодушно предложил мне сопровождать мины в Союз и таким образом провести недельку в столице вроде как в командировке. Я, поразмыслив, отказался, предположив, что пилоты спецрейса, узнав про опасный груз, выкинут, не колеблясь, взрывоопасный ящик из самолета, а заодно и меня где-нибудь над Средиземным морем.

И все же генерал сумел использовать меня в такого рода играх. В один прекрасный день он взял у египтян пухлую подробнейшую карту Суэцкого канала весом, наверное, кило в пять. Это была чудо-карта. Например, она приводила точный, до сантиметра, уровень воды в каждой точке канала, в зависимости от времени суток, сезона, течений и прочих факторов. Наверное, с помощью этой карты по каналу можно было провести небольшую подводную лодку. Генерал взял карту якобы для работы на сутки. Мне было приказано после сиесты, вечерком, заехать в Управление, достать карту из сейфа и привезти ее неким людям в штатском в штаб Главного военного советника. Утром я должен был вернуть карту в сейф и только после этого ехать за генералом Степановым. Чудесная комбинация, в случае, если я засыплюсь, генерал, естественно, знать ничего не знает, меня в двадцать четыре часа отправляют на зелененьком военном самолете дышать свежим зимним отечественным воздухом, а дело, как говорится, в шляпе и безымянные ребята с фотоаппаратурой в штабе дырявят себе лацканы пиджаков в ожидании орденов. Занавес.

Такие вещи, убежден, проходят по молодости или же, что вероятнее, египтяне все знали и понимали и просто закрыли глаза на подвиги новоявленного Джеймса Бонда. Нет, ребята, не зря я читал детективные романы, и вам советую, пользу можно извлечь даже из заведомой макулатуры. Прежде всего я вооружился походным портфелем внушительного размера, с ним я впоследствии не расставался, когда мы жили в пустыне, в палатке. Кроме шерстяных носков, книжки карманного размера, бельишка и свитера в него влезал чуть ли не ящик пива. Карта как нельзя лучше поместилась в портфеле. С таким же примерно граф фон Штауффенберг покушался на фюрера. В Управлении, надо сказать, как по заказу не было ни души, кроме солдатика с винторезом внизу и спящего вестового на нашем этаже. Итак, засунув карту в портфель, я, как учили умные книжки, вырвал волосок из собственной шевелюры и прислюнявил его, уходя, к дверце сейфа и вдобавок запечатал его своим перстнем с профилем Александра Македонского. Вот дела, утром волосок оказался нетронутым, значит сейф никто не открывал. И все же угрызения совести мучили меня еще много лет. Так что не то что в Бонды, не гожусь я даже в майоры Пронины. Совесть ведь не входит в число добродетелей гомососов, вернее она у них гуттаперчевая.

Надо признать, игры в конспирацию начались сразу по приезде. С важным видом нам объяснили, что поскольку мы находимся за рубежами родины победившего пролетариата, почти что в капиталистическом окружении, нам придется скрывать свою принадлежность к таким великим организациям, как Коммунистическая партия и Ленинский комсомол. Что, естественно, не помешает нам исправно платить членские взносы в валюте и проводить разного рода мероприятия, в том числе собрания и, натурально, избирать руководящие органы. Во время этих наставлений пылкое молодое воображение мысленно рисовало картинки разгона первых маевок царской полицией или работы подпольной типографии в подвале магазина колониальных товаров (для молодого читателя напомню — обязательный у тогдашних пионеров для посещения московский музей). Верхом изобретательности высокопоставленных конспираторов, надо признаться, было назвать ячейку КПСС профсоюзной организацией, а комсомола соответственно физкультурной.

Мне уже пришлось коротко упомянуть, что в комсомол автору пришлось вступить на первом курсе под угрозой отчисления из Университета. Международниками в Советском Союзе беспартийные не становились. Да я и не собирался диссидентствовать, просто моей натуре претит всяческая стадность, будь то комсомол или вот теперь новоявленные многочисленные партии. Посмотрев изнутри на всю эту деятельность, мне пришло в голову, что процесс лучше хоть как-то контролировать и оборачивать, если получится, себе на пользу, чем быть бессловесным статистом и с университетской поры я неизменно входил в разные выборные органы низового уровня. Кроме всего прочего, это расширяло круг общения. Того же правила я придерживался и в Египте. Так что и тут подобралась вполне подходящая компания, в нее входил и уже встречавшийся нам Таракан. Его отдельный маскировочный батальон как нельзя кстати располагался неподалеку от штаба моей бригады, советники наши дружили и вполне могли добраться до дома на одном автомобиле, уступив второй нам. Согласитесь, это чрезвычайно удобно. Ставший к этому времени благодаря ежегодной икре и водке большим другом и стремительно набиравший вес капитан Бардизи выдал мне таинственную бумажку с печатью контрразведки, дававшую нашему автомобилю со всеми его седоками право беспрепятственного проезда всюду, куда душа пожелает, кроме, наверное, президентского дворца. Впрочем, туда мы заезжать не пробовали. Преданный и добросовестный водитель, получив, вдобавок к капральским лычкам, еще и возможность беспрепятственно шастать по местным красоткам, украсил стандартный «Газон» разноцветными лампочками, набросил на крышу маскировочную сеть и приварил сзади две дополнительные канистры. Грех было в таком виде не выиграть какую-нибудь войнушку.

Итак, партия приказала конспирироваться. Комсомолу только и оставалось, что вытянуться в струнку и преданно глядя партии в глаза, ответить «Есть!».

Описываемое дело было еще до получения нашей военной колонией в пользование особняка с обнесенной высоким каменным забором обширной по каирским меркам, а главное, ухоженной территорией и именуемого в просторечии «Виллой», на манер аналогичного посольского заведения. Несмотря на подозрения, что бывшая хозяйская столовая со столом персон эдак на двадцать с гаком, утыкана микрофонами, мы иногда все же обсуждали там свои комс…, пардон, физкультурные делишки. Но это потом.

Ценные рекомендации капитана Бардизи мы, несмотря на молодое легкомыслие, старательно выполняли и пытались им неукоснительно следовать. Так что проведение строго законспирированного заседания в ночных клубах первого ряда исключалось. Заведений же второго ряда в Каире не счесть и их последовательный обход представлял собой трудноразрешимую задачу. Помог, как пишут в романах и выражалась наша подруга Соня Рябинина, случай. Занесло нас в один прекрасный вечер в ночной клуб под названием, если ничего не путаю, «Наполи». Опять-таки, если не подводит память, располагался он недалеко от площади Оперы и заскочили мы туда с целью выпить по стакану пива в кондиционированном помещении после шопинга в Старом городе и, простите за подробность, кой-куда с комфортом зайти.

Пока мы устраивались в подобии отдельного кабинетика, в кабаке разгорелся скандал. Так-то туристов после шестидневной войны в Каире были единицы, кому охота попасть ненароком под бомбежку, а вот тут некие белые люди устроили скандал и одному бармену и по совместительству вышибале было с ними не справиться. Вспомнив навыки народных дружинников, мы с радостью помогли вытолкать буянов в шею, сопровождая силовые действия отборным американским матерком, заслужив благодарность местных полуголых девиц, не без оснований опасавшихся за свою невинность, а молодой человек, оказавшийся менеджером и сыном владельца этого самого «Наполи» охотно поставил нам пиво. Слово за слово, парень, кстати, хорошо говорил по-английски, выяснилось, что он уже сидит в ожидании выездной визы и мы очень ему помогли уладить дело без полиции и неизбежных протоколов и взяток. Так мы стали при случае заглядывать в «Наполи».

Выше уже упоминалось о неотразимом впечатлении, производимом красавцем Тараканом на туземных дам и девиц. В нечто подобное, сковывающий ступор, ввергалось, наверное, коренное население Южной Америки при виде воинов Кортеса в латах и верхом на невиданных животных, к тому же еще и пускающих гром из неведомых приспособлений. Сексуальный шок египтянок при виде нашего друга был, возможно, не менее интересным с точки зрения науки явлением. Вот и в очередной раз устроившись в отдельном кабинетике «Наполи», чтобы обсудить какие-то свои физкультурные дела, мы допустили непростительную ошибку — усадили Костю-Таракана на место с краю, у прохода.

Здесь необходимо заметить, и это пригодится нам для понимания еще одного последующего эпизода, что девицы в каирских ночных клубах того времени выполняли очень важные функции, причем совсем не те, что может предположить, скажем, склонный к пошлятине читатель. Ночной клуб — это отнюдь не бордель, сюда ходят не для того, чтобы «снимать» доступных лиц разного пола, а культурно проводить время, начиная эдак часов с одиннадцати вечера. Хотя и посещают ночные клубы преимущественно мужчины, походы в смешанной компании вовсе не редкость, особенно если отмечаются дни рождения или какие-то корпоративные достижения. Если же мужчина зашел в заведение в одиночестве, его и должны развлекать обретающиеся там дамы. Беседой за стаканчиком чего-нибудь покрепче, обязательным ненавязчивым комплиментом или составив пару в танце. Смысл понятен — чем больше клиент оставит в баре, тем выше прибыль. С этого же живут и дамы. Так уж повелось еще со времен классической и зачитанной в юности до дыр «Ямы» Куприна.

Принято считать, что для профессионалок такого рода все клиенты на одно лицо и натуральных эмоций они в свои слова и действия не вкладывают. При этом девушки из ночных клубов это вам не какие-нибудь уличные, и тут есть существенная деталь — они вольны уходить с мужчиной после закрытия заведения, это их выбор. А так — сколько всяких-разных мужиков толчется у стойки, пойди запомни, так что на всех одна и та же неизменная на нелегкой службе дежурная улыбка. Однако в описываемый вечер нас подстерегало неожиданное исключение из правил, прямо как у Золя с его искренне любящими молодых проходимцев чахоточными куртизанками. Наш экземпляр средних лет был, правда, вполне здоров на вид, с могучей, слегка прикрытой полупрозрачной тканью, грудью, крепко сбитым мясистым костяком и грубоватым обильно заштукатуренным лицом.

Мы, как водится, заказав по пиву и немудрящим заедкам, живо обсуждали свои дела и не сразу обратили внимание на красотку, не в первый раз дефилировавшую мимо нашего закутка. В кабаке, по раннему вечеру, было пусто, бармен из уважения к белым людям крутил что-то джазовое, остальные девицы потягивали прохладительное у стойки. А тут — вот она, во всем блеске своей полунаготы, барражирует, внимательно прислушиваясь к нашему физкультурному разговору.

Надо сказать, Костя — человек эмоциональный и, обосновывая свою точку зрения, не стесняясь, повышал голос и жестикулировал. Видно, что-то он нам в тот вечер пытался доказать, мы, наверное, возражали, в общем то и дело в кабаке звучало — «Таракан!». Зеленые Костины глаза сверкали изумрудным блеском, скандинавская шевелюра растрепалась и пшеничные усы соблазнительно шевелились над красными, не загубленными еще табаком, влажными от пивной пены губами. И нежное женское сердце не выдержало! С негромким, но страстным выдохом: «О, Таракан!» — с ударением на втором слоге — девица спикировала-таки прямо на колени к ничего не подозревавшему Косте, нежно обняла его за шею, стараясь спрятать вспыхнувшее лицо объекта на своей могучей груди. Нам достался лишь ее торжествующий взгляд. Занавес закрывается, или как иногда пишет незабвенный Антон Павлович: «Картина!».

Русо туристо, конечно, облико морале, но, согласитесь, подобное испытание здоровому мужику в расцвете сил выдержать непросто. Надо отдать ему должное, Костя выдержал, хотя и сконфужен был, признаться, изрядно. Приставшее же надолго, если не навсегда, прозвище, произносилось теперь свидетелями инцидента неизменно с ударением именно на втором слоге. И, натурально, раздавался дружный хохот, а Костя, вспоминая крепкие и такие неожиданные объятия, обязательно краснел и как рассерженный кот фыркал и топорщил усы.

Как и следовало ожидать, у первопроходцев Славы и Люды нашлись последователи. В роли отца выступал совсем юный спецсвязист-сверхсрочник, маму я в первый и последний раз увидел уже в чреве зеленого транспортного «Антона». Юноша шапочно был мне знаком, встречались в коридорах штаба Главного военного советника, но, как водится, связисты и шифровальщики были плотно окружены завесой секретности и тайны. А познакомились, поскольку все молодые люди без исключения должны были вставать на физкультурный (!) учет. Вот это самое физкультурное членство и сыграло в описываемом эпизоде главную роль. В один прекрасный день, вернее вечер, связист поймал меня на Вилле и изложил проблему и свое видение ее решения.

Нижеследующий рассказ ханжи и моралисты могут не читать и вообще взять на веру расхожую фразу типа «в Советском Союзе секса не было». К слову, нынешним энтузиастам и не снилось, что творилось по этой части в годы развитого социализма, но, не считая себя экспертом в данном вопросе, отсылаю любопытствующих к имеющейся в изобилии художественной и не совсем литературе.

Наш герой через день улетал спецрейсом в Москву. С женой и новорожденным ребеночком. Как им удалось родить в стране пребывания, осталось неизвестным. Какие-то были у них там специфические обстоятельства, да и срок по контракту глава семьи и новоиспеченный отец полностью отбыл. Считая невозможным для себя появиться среди родных осин с признанием друзьям детства и иным заинтересованным лицам, что за годы командировки так и не подружился ни с одной арабской девушкой, заявитель обратился за помощью и содействием в бюро физкультурной организации. В самом деле, куда же еще ему было идти со своей животрепещущей проблемой, не к начштаба же — суровому к нижестоящим чинам генералу Малашенко. Действовать надо было быстро, послезавтра, как уже было сказано, уходил спецрейс, два места в нем было зарезервировано за молодой семьей, не знаю уж почему ребятам нельзя было лететь обыкновенным рейсом «Аэрофлота», но спецсвязисты, как уже было сказано, материя тонкая и в подробности вдаваться теперь, собственно, незачем. Нужно было решать вопрос и снимать товарища с учета, во всех смыслах этого слова.

Итак, с что и когда все было ясно. Оставалось решить где и какими силами. Понятно, что мероприятие конспирировалось под отвальную вечеринку и по такому случаю вряд ли мы бы стали объектом плотной слежки. Исключался и поиск объекта внимания в совсем уж низкопробных заведениях. И все-таки экспедиция представлялась простенькой только на первый взгляд. Соваться туда, где выступали звезды первой величины, гремевшие на весь арабский Восток, такие как Сохейр Заки или Зизи Мустафа было безумием, хотя, по агентурным данным, при достойной оплате и эти вершины могли быть покорены. Однако, скромнее надо, товарищи, ломайте сук по себе и все будет тики-так. Решено — это должна быть танцовщица живота не из самых дорогих, выступающая в ночном клубе разрядом чуть ниже хорошо знакомого нам «Наполи», желательно несколько в стороне от центра города. Признаюсь, название заведения и в самом деле стерлось за десятилетия из памяти. Но вот сам вечер запомнился хорошо.

Компания подобралась знатная, если не считать претендента, четверо достаточно крепких молодых людей, включая опытного Таракана и автора этих строк. Был еще один юноша, мой тезка, пришедший в корпорацию военных переводчиков из спецназа по причине сложного перелома руки, полученного во время ночного прыжка с парашютом, если правильно помню, на лес. Перелом давно сросся, да и одной левой наш Саша мог запросто отправить надолго отдыхать человек пять.

Место нашлось, как и планировали, чуть в стороне от центра города, скромный ночной клуб без европейской программы, все девицы, обретавшиеся в зале, по очереди выходили на подиум демонстрировать свои таланты в танце живота. В перерывах крутили музыку и мы танцевали. Конечно, перед тем как выдвигаться на позицию, дружно хлебнули для бодрости по полстакана бренди, а в кабаке ограничивались пивком.

И вот, танцуя что-то медленное и томное, наш скромный Ромео сделал свой выбор и более того, сумел договориться об эксклюзивном свидании после окончания работы кабака, стало быть часиков около двух. Как ему это удалось, не жестикулируя и обходясь минимум арабских и английских слов, остается загадкой. Воистину, талантлив русский человек. Во всем талантлив, этого у нашего народа не отнять!

И вот тут-то мы чуть было не допустили стратегическую ошибку. Забыли о коварстве, присущем иноверцам и иноплеменникам, расслабились, подняли пенистые бокалы за близкое счастье коллеги. Оказалось, рано радовались. Время шло за разговорами, танцами и шуточками, парочке пора было баиньки, да и мы, грешные, признаться, устали за рабочую неделю, дело, помнится, происходило в четверг, накануне выходного, я еще специально попросил у полковника Китова разрешения воспользоваться в пятницу служебным авто, чтобы достойным образом попрощаться у самого трапа с нашим отважным искателем приключений. И, естественно, в случае необходимости подтвердить его благоверной, что супруг провел всю ночь в теплой дружеской компании соратников по борьбе с империалистическими прихвостнями в лице оголтелой израильской военщины.

Итак, бармен за стойкой откровенно зевал, с девиц в зале начала осыпаться зазывная штукатурка, жених огляделся в поисках объекта и — увы — искомого и желаемого не обнаружил. Деваться некуда, дело пошло на принцип, так как расспросы ни к чему не привели, а субъект, представившийся владельцем заведения, нагло улыбался нам в лицо. Ну что же, нам не раз приходилось доказывать, что не построили еще в мире таких крепостей, ну и так далее… Сообразить, что в кабаке есть еще один выход, труда не составляло. Туда командировали высокорослого Саню, он своим мускулистым тренированным телом вполне был способен прикрыть и не такую амбразуру. Парадный вход закрыл на засов и надежно сторожил Таракан. Бармен потянулся было под стойку за бейсбольной битой и быстро пожалел о попытке становиться на дороге у серьезно настроенных иностранцев. Мне же пришлось объясняться с владельцем и для убедительности, за незнанием арабского, нежно провести его затылком по металлическим гофрированным жалюзи.

Оставалась опасность того, что у персонала есть некая тревожная кнопка, или мы кого-то в спешке упустили из виду. Объясняться с полицией в наши ближайшие планы не входило, нам, естественно, ничего не грозило, но вот такой чудесный, моментально распустившийся, как дивный тропический цветок, роман между представителями великих народов мог быть грубо прерван, не получив логического завершения, чаемого двумя пылкими сердцами. Допустить такого печального исхода было никак нельзя.

Удивительно, но снаружи пришла не опасность, а помощь и народное одобрение наших решительных действий. Возможно, тут сыграла решающую роль пресловутая классовая солидарность. Оказывается, забеспокоились дежурившие у входа в заведение таксисты, обоснованно рассчитывавшие на достойное вознаграждение как от нашей компании, так и от закончивших трудовую вахту девиц. Таракан вышел на крыльцо и в двух словах объяснил народу в чем дело. У таксистов взыграла пролетарская ненависть к буржуям, наживающимся на народном горе и вздувающим цену на пиво до невозможности и они было хотели в лучших традициях Коминтерна помочь нам разгромить кабак до основания и проучить, наконец, ненавистных кровопийц. Таракан успокоил шоферские массы обещанием скорого заработка и волнение сменилось ожиданием щедрых чаевых.

В самый драматический момент, когда действующие лица замерли на сцене, как бы не зная, что же им делать дальше, из недр заведения послышался торжествующий голос: «Сейчас иду!». Без грима, переодевшаяся в европейскую, по сезону, одежду избранница нашего товарища выглядела вполне себе симпатично и мы гурьбой проводили парочку к автомобилю, помахали вслед отъезжавшему такси и вопросительно посмотрели друг на друга. Сознание выполненного долга читалось в наших усталых глазах. Если и была у кого-то мысль продолжить вечерок, то она осталась невысказанной и, не оглядываясь, мы, уступая и поддерживая друг друга, залезли в большой и уютный, как старая, разношенная, со слегка стершимся фетром галоша, «Мерседес».

Пока такси развозило нас по местам обитания, подумалось, что надо заканчивать с подобными сегодняшней эскападами. Мы привыкли шляться поодиночке и компанией по ночному городу, словно он был отдан нам на поток и разграбление и чувствуя за собой надежный тыл в лице всемогущего капитана Бардизи. Рано или поздно кто-то должен был вляпаться в какую-нибудь историю. Тем более, что большинство из нас не говорило по-арабски и всегда существовала вероятность напороться на что-то непредвиденное и непросчитанное. К тому же межеумочная жизнь между фронтом с его смертельными опасностями и огромным городом, наполненным разнообразными соблазнами неизбежно порождала некое раздвоение личности. Днем офицеры и солдаты были нам как минимум коллегами, с ними мы делили неизбежный риск, а иногда и последнюю лепешку. Вечером, среди неоновых всполохов и призывных витрин, встречаясь взглядом с чисто одетой для трапезы в ресторане или похода в оперу публикой, невозможно было отделаться от мысли — а какого, собственно, хрена мы защищаем с оружием в руках всех этих праздных людей? К тому же зачастую молодые люди, вместо того, чтобы сидеть в окопах на Суэцком канале, норовили исподтишка провести рукой по выпуклостям наших подруг и тут уж с полным основанием получали заслуженные тумаки и отборный английский мат вдогонку.

Вспомнилось, как точно так же, ночью, не спалось, и как часто бывает в молодости, не хотелось расставаться, нас занесло в любимый Старый город, практически пустынный в ранние ночные часы. Только избытком молодой энергии можно объяснить, что мы мало того зачем-то залезли на минарет, но и толкнув могучими плечами ветхую дверь, вылезли, спотыкаясь о древние ящики и сундуки на площадку, с которой в урочные часы возглашает призывы к молитве муэдзин. Будь я сам мусульманином, накостылял бы всей честной компании по первое число. В тот вечер мы не угомонились, забрели в какую-то древнюю, времен еще османского владычества баню с огромным общим залом и мраморным фонтаном посередине. Удивительно, на нас никто не обратил внимания, пришли какие-то белые и ладно, немногочисленные посетители, впрочем одетые и похожие больше на бездомных, чем на моющихся, как дремали на мраморных лавках, так и продолжали дремать. Каир, как всякий большой город никогда не спит, вот и мы могли запросто посреди ночи сорваться с места и с развеселым возгласом Алатуля, обращенным к таксисту: «Давай вперед, Васята!», нестись на работающий круглые сутки рынок, чтобы там закусить чем-нибудь экзотическим.

Подумалось, что невредно было бы, да и самое время заняться скопидомством, не с пустым же карманом отправляться в положенный и достаточно продолжительный отпуск. Валюта, брат, есть валюта и лишняя сотня-другая сертификатов в Москве не помешает. Нам еще было невдомек, что там, на далекой и горячо любимой родине наступает эпоха застоя и главным героем этой эпохи станет даже не обладатель мощной ксивы или золотых звезд на лацкане пиджака, а тот, у кого в кармане позванивают золотые сольдо, желательно в большом количестве. Но что-то такое в воздухе уже носилось. Так, например, наш бравый Ника был назначен сопровождать приехавшую на шопинг дочь тогдашнего Министра обороны и она, насколько я понимаю, свободно пользовалась фактически открытым счетом, не отказывая себе в скромных дамских радостях. Ходили слухи, что чуть ли ни еженедельно в Москву отравляют военный борт с грузом отборных продуктов. Никого подобное не удивляло, в феодальном царстве-государстве, какой идеологией его не укутывай, по другому и быть не могло.

Наутро после наших ночных похождений пара чашек крепкого кофе и щекочущий кожу душ быстро привели меня в чувство. Благодаря волшебной бумажке имени капитана Бардизи наш «Газон» беспрепятственно пропустили на военный аэродром «Кайро-Вест», часовой отдал начальственному автомобилю честь и мы подкатили по взлетной полосе под самый бок зеленого, как крокодил, и такого же пузатого транспортного Ила. По дороге я успел отовариться букетом ярко-алых роз и пройдя по чреву самолета к пилотской кабине, оказался в пассажирском отсеке. Увидев розы, молодая мама расцвела и оторвалось от аккуратного свертка, из которого торчал миниатюрный курносый русский нос. Папаша, встретившись со мной взглядом, подмигнул и расплылся в довольной улыбке сытого сибирского кота. Прекрасная как все молодые мамы, девочка было похожа, извините за штамп, на мадонну Боттичелли, а парень — на совсем юного Сергея Есенина. Они летели в Москву, они возвращались домой, они были счастливы и все у них было впереди.

Своеобразным заключительным аккордом египетской командировки стала, конечно, свадьба Светы и Ники. Из-за приезда советников и подготовки к решающей боевой операции мы несколько потеряли эту пару из вида. Тем более, что и жили теперь намного дальше от заветной квартиры, да и Ника дал нам понять серьезность своих намерений, ну, мы тактично и не мешали развиваться роману… В общем, сложилось так, как сложилось.

На мой взгляд, ничего важнее этого события в жизни советской колонии не случалось вот уже много лет. По наивности я-то предполагал, что по такому случаю широко распахнутся под вальс Мендельсона кованые ворота белокаменного посольского особняка и дипломаты в парадных мундирах с орденами и медалями будут дружно славить создание еще одной крепкой советской семьи. Что может быть более важного для Отечества, как не счастье его граждан? Это и должен был продемонстрировать молодому поколению, защищавшему интересы страны на дальних рубежах под жарким африканским солнцем Его Превосходительство Чрезвычайный и Полномочный. Нет, не заскрипели петли наглухо закрытых ворот, цековские небожители и чиновные сановники остались верны себе, процедуру бракосочетания спихнули на консула и хотя бы он не отказался сесть с нами, простыми смертными армейскими переводягами, за один стол и откушать свадебных яств.

Понятное дело, мы оделись во все самое лучшее, припасенное для торжественных вечеров на далекой родине. Мы были скромны и предупредительны к соседкам по столу. Мы старательно аплодировали тостам и старались не стучать вилками и ножами по тарелкам. И все-таки это была русская свадьба! Нет-нет, стенка на стенку не сходились, но невеста для приличия всплакнула и ее утешали подружки, жених, освободившись от непривычного галстука тоже имел что сказать, а остальная свадьба, как заведено на Руси, самозабвенно пела и плясала до седьмого пота и потери пульса невообразимую смесь твиста и камаринской. Я вышел в согретую дневной печкой каирскую ночь, поймал такси — огромный «Мерседес», сунул водителю денег и зачем-то попросил пустить меня за руль. Это при том, что водить я не умел и с детства побаивался всяческой техники, «не дружил», что называется. Наверное, захотелось покуролесить после чинного свадебного поведения.

С тех пор я ничего не слышал о Свете и Нике и не знаю, как сложилась судьба у нашего отважного мальчика-связиста. Через Египет прошли десятки тысяч людей в погонах и без, не всем из них повезло вернуться живыми и невредимыми домой, к мамам, некоторые заслужили высокие звания и награды, а большинство, подобно Вашему покорному слуге, надеюсь, увезли с собой массу впечатлений навроде описанных. Их, эти впечатления, можно было получить только там и только в то время. Просто некоторым повезло больше и они еще и обзавелись кто-то женами, а кто-то детьми. И слава Богу.

НЕВИДИМАЯ ГРАНЬ ПИРАМИД

В одном из откликов на опубликованный ранее текст прозвучало сожаление, что автор ни словом не обмолвился о достопримечательностях Египта. Поскольку мой корреспондент и коллега носит звание подполковника, мне, скромному лейтенанту запаса, пришлось воспринять его замечание как недвусмысленный приказ и, как учили в том же Египте, неукоснительно, по возможности в полном объеме и как можно быстрее его выполнить. Оглянувшись в поисках кепки (к пустой голове руку не прикладывают) шепчу про себя «Есть!» и произвожу эволюцию «Налево кругом!» к компьютерному столику. Читайте на здоровье, уважаемый товарищ подполковник Исаенко!

Очень не хочется, чтобы нижеследующие строки попались на глаза профессиональным египтологам. Они, бедняги, поди годами мечтают об экспедиции к предмету своего научного интереса, возможности в любое время года и суток прикоснуться нетерпеливой ладонью к шершавым седым камням Пирамид, получить долгожданную лицензию на то, чтобы со священным трепетом воткнуть лопату в раскаленный песок на плато Гиза, боязливо оглядываясь при этом на холодно-насмешливый взгляд тысячелетнего Сфинкса.

Утешает, что не все мои соотечественники — по профессии египтологи и поэтому смело признаюсь вот в чем. Принимаясь за этот текст, я честно попытался подсчитать, сколько раз за египетские месяцы и годы имел возможность любоваться этим рукотворным чудом под названием египетские Пирамиды Гизы и Саккары — и не смог. Но по приблизительным прикидкам получается где-то около тысячи. Может, чуть меньше или чуть больше. Вот только в памяти засела та, единственная, не в Гизе и Саккаре, Пирамида, названия которой я не знаю. Как ни странно, не обнаружилось ее следов и во всезнающем Интернете. Может быть, неквалифицированно искал. Нашлось только глухое упоминание о том, что есть южнее плато Гиза сооружение, к которому не возят туристов, вроде как засекреченное что ли. Дальше копаться в источниках я не стал, не столько по причине природной лени, сколько по следующим соображениям. Вполне достаточно знать, что на сегодняшний день известно 138 египетских Пирамид, а сколько их на самом деле и что там еще откроется человечеству, если, конечно, оно в очередной раз не сойдет с ума, а примется за извлечение уроков из прошлого, никто, естественно, предсказать не может.

Хочу подчеркнуть, что данный текст — не путеводитель и не каталог. Их давно и с успехом создали другие, весьма грамотные люди, причем на многих языках. Если собрать тонны потраченной на это бумаги, получится, наверное, что-то вроде Пирамиды Хеопса. И вот недавно по телевизору слышу примерно такой пассаж: «Цель строительства египетских Пирамид до сих пор непонятна». Вот те раз! Все облазили, обмерили, сфотографировали с земли, с самолетов и со спутников, просветили рентгеновскими и разными другими лучами, что-то там ковыряли, засовывали внутрь лазутчиков и миниатюрные телекамеры, расшифровывали иероглифы и таскали мумии на разные анализы и опять неизвестно, для чего эти самые древние египтяне тысячи лет назад громоздили друг на друга многотонные каменные блоки. Некоторые ученые люди вообще утверждают, что Пирамиды строили вовсе и не египтяне, а… да-да, марсиане. Правда, вопрос «А зачем?» все равно остается открытым. Может, оно и к лучшему. Для меня уж точно, поскольку Пирамиды до сих пор наводят меня на множество серьезных размышлений. Некоторыми из них я и надеюсь поделиться.

Итак, это был самый обычный рабочий день военного переводчика в Египте без малого полвека назад. Более точной даты нет, поскольку дневников я никогда не вел, вполне справедливо полагая, что государственным архивам они не понадобятся, а заставлять родных молчаливо краснеть, выбрасывая их на помойку после моего ухода как-то, согласитесь, не комильфо.

Подъехал к подъезду автомобиль песочного цвета, именуемый египтянами «Джип Газ», я уселся на переднее сиденье, посмотрел на улыбающееся лицо шофера по имени Ибрагим, мне стало легче и мы покатили за советником. Дело было в том, что накануне мы допоздна засиделись теплой компанией, слегка, как это обычно бывает у русских, переборщили, я не выспался и не успел как следует позавтракать, глотнул с утра чашку крепкого кофе и теперь этот напиток болтался неприкаянным комом в пустом желудке, напоминая о том, что давно пора взяться за ум и вести правильный образ жизни. Короче, ходить в бассейн вместо шашлычной и забыть о самом существовании ночных заведений. Раз уж нет возможности за тысячи километров от столицы первого в мире социалистического государства регулярно, как и положено, повышать свой морально-политический уровень и, как минимум, ежевечерне смотреть по телевизору программу «Время».

Расчет на то, что доехав до бригады, я быстренько получу от услужливого вестового лепешку с горячим чаем, не оправдался. Советник, умяв полковничьим задом дермантиновое сиденье железного коня, достал из неизменной коричневой кожаной папки карту и прочертил прокуренным (отечественные сигареты марки «Новость», ощутимая экономия семейного валютного бюджета) желтым пальцем маршрут, весьма отличавшийся от традиционного. Итак, мы покатили вдоль Нила на юг, в сторону Хелуана. Вопросы типа «Куда?» и «Зачем?» в армии задавать, тем более адресовать их старшим по званию не принято и не рекомендуется.

Обидные армейские ограничения и мелкие игры в строгую секретность и неимоверную важность выполняемого задания давно перестали занимать мой мыслительный потенциал. Благо, кипящая за окном автомобиля жизнь подкидывала сколько угодно, как было принято выражаться в свое время, «информации к размышлению». Особенно нам, гомососам, то есть рядовым советским людям, в массе своей с первой минуты жизни лишенным даже намека на объективную информацию об окружающем мире.

Размышлять над увиденным, прочитанным, рассказанным за пределами десятилетиями устоявшегося и непроветриваемого советского мирка, надо признаться, было занятием не для слабонервных. С другой стороны, кто сказал, что мыслить и анализировать — это благостное и безболезненное дело? Мудрые, начиная с Книги книг, скорее предупреждали об обратном. Предостерегали отважных, зная о неизбежном «умножении печалей». Тьфу на снобов, утверждавших, что «курица — не птица, а Египет — не заграница», неправда ваша, тут было и, не сомневаюсь, до сих пор есть на что посмотреть и над чем помозговать. Долгие месяцы пребывания вдали от недремлющего ока воспитательно-карательных органов никак не могли пройти даром. Не слышать и не видеть, как те знаменитые китайские обезьяны? Нет-нет, человек по природе любопытен и пуще всего тянется к запретным плодам, вот мы их помаленьку и употребляли. Так что можно смело утверждать, что даже за первые двенадцать месяцев жизни в Египте я узнал об окружающем меня мире и, что очень важно, о своей собственной стране гораздо больше, чем за десять школьных и пять университетских лет.

Все же это естественное свойство человека сравнивать свое, родное, с открывающимся неожиданными гранями чужим. Удел всех путешествующих. Не думаю, что благополучный японец или, скажем, невозмутимый датчанин, не сравнивает увиденное за границей с привычным и хорошо известным. Правда, в нашем случае это самое чужое становилось за месяцы и годы все в большей степени своим. Вот почему-то и сейчас сжимается сердце от того, что рисует телевизионная картинка с до боли знакомой каирской площади Тахрир в далеком и жарком Египте, именуемом еще иногда страной Пирамид.

Итак, мы ехали на юг от Каира, в сторону Хелуана. Дорога эта, хорошо мне известная по прежнему месту работы, описана мной в другом месте и мне не хочется искусственным образом вставлять тот кусок в настоящий очерк, тем более, что речь сейчас идет совсем не о цветущих вдоль дороги акациях и не об опустевшем в то непростое и неопределенное время Яхт-клубе. Мы же начали разговор о Пирамидах, да и в конце нашего сегодняшнего пути окажется нежданно-негаданно опять-таки Пирамида. А пока очень легко силой воображения можно убрать с дороги нагретый беспощадным и щедрым солнцем асфальт, плывущие по нему в жарком мареве легковушки, грузовики, тракторы и автобусы, оставив, правда, груженные плодами красноватой египетской земли повозки, влекомые ушастыми осликами и молчаливыми мулами.

Итак, все вокруг снова так же, как и тысячи лет назад, во время строительства самых старших, как считается, по возрасту Пирамид Саккары, тех самых, полузанесенных пустынным песком, выщербленных за сотни лет упорным ежедневным солнцем, песчаными бурями и редкими дождями. Я бы и сегодня поглядывал на них из окна щитового штабного домика, если бы не неожиданная, как говорят армейские люди, «вводная» и эта поездка пока что неизвестно куда. Вместо восточного краешка безжизненной на сотни километров на Запад Ливийской пустыни сейчас перед глазами копошащаяся людьми и домашними животными плодородная долина Нила. Здесь как пагоды возвышаются над крестьянскими хижинами крашеные синькой голубятни и скромные минареты, зеленеют рисовые чеки, пропалываемые по колено в воде смуглыми крестьянами в подвернутых до паха белых подштанниках, стоят зеленой стеной посадки кукурузы и сахарного тростника, закутанные в черное босые женщины с тяжелыми коваными золотыми браслетами на лодыжках моют песком медную посуду в неглубоких арыках, полуголая с колтуном в волосах детвора возится рядом, прямо в придорожной пыли, через дорогу по шею в мутной нильской воде покачивают рогами волы, спасаясь от жары.

Так сколько же сотен лет этому пейзажу? История Египта, к счастью, довольно хорошо известна. Если пейзаж с минаретами и женщины в черном с закрытыми до половины лицами, значит ему примерно полторы тысячи лет. Время арабского завоевания. Страшно сказать, остается еще минимум пара сотен лет до крещения Руси. И Рюрика еще не позвали, вместе с Трувором и Синеусом или без, какая разница. Нет про это время на Руси никаких достоверных источников. Несколько строк в скандинавских и арабских летописях. И все. Лес, степь, ковыль, Волга, Днепр, Дон, предположительно вятичи, кривичи, поляне и древляне. И языческие боги во главе с Перуном.

Ну ладно, — утешает тебя национальная гордость, — зато вон теперь у них дети в грязи с колтуном в волосах вместо того, чтобы сидеть за партой и нищие на каждом углу. У нас-то ого-го, мы в порядке, старикам у нас почет, а дети — привилегированный класс.

Воистину неисповедимы твои пути, Господи! Кто бы мог предположить тогда, десятки теперь уже лет назад, и я в том числе, что обычным зрелищем на улицах российских городов станут старухи с протянутой рукой и старики, роющиеся в помойных контейнерах, а детей безработных неимущих родителей будет культурно конфисковывать ювенальная юстиция, чтобы вырастить из них в будущем неприкаянных выпускников детских домов или в лучшем случае отдать за взятку или без в приемную семью, неважно, отечественную или иностранную…

Может, что-то зашифровали в своих письменах тысячи лет назад те самые строители Пирамид, а мы не смогли прочитать, не поняли, не уразумели?

Да нет, скорее все проще. Жизнь человеческая уж больно коротка и трудно в круговерти повседневных забот осмысливать тысячелетнюю историю взлета и падения могущественных империй. Стоп, погодите-ка. А мы-то сами? Кому как не нам сегодняшним — мелким осколкам еще вчера могучей империи не задуматься и не сравнить себя с теми, ушедшими, кто не раз пережил запечатленные пораженными летописцами исторические катаклизмы. Для подобных аналогий Египет самый что ни на есть подходящий пример.

Голодное бурчание в животе напомнило о насущном и низменном. Пришлось попросить Ибрагима остановить авто у первого же торговца свежими лепешками. Скорее всего, где-то рядом найдется и яркий железный ящик с колотым льдом, из которого призывно торчат потные горлышки бутылок с «Кока-Колой» и «Фантой». Советник-полковник просек ситуацию и пробурчал под нос что-то не совсем лицеприятное по адресу современной молодежи. Хотел бы я посмотреть на него наутро после получения первых кубарей, тогда, в далеком сороковом. Да и сейчас еще ого-го, только дай волю, наркомовскими дело не кончится, знаем, видали и даже участвовали.

В детстве я часто воображал, что наверняка где-то на нашем шарике есть у меня двойник, во всем на меня похожий как две капли воды, вроде как брат-близнец. Только говорит на другом языке, а в остальном вылитый я, ученик пятого класса московской школы, ну, скажем, эдакий Базиль Пупкеро с южноамериканского, например, континента. С годами детская фантазия не ушла, а трансформировалось и теперь я иногда ловлю себя на том, что вот, напитываюсь информацией из разных открытых источников, таинственным образом мозг ее переваривает, формулируется вывод и вдруг — бац! — какой-то там политолог или телевизионный комментатор, а то и целая свора аналитиков выдает на гора и на всеобщее обозрение ровно то же самое, почти что слово в слово. Меньше всего я хотел бы иметь смелость приписать такое собственной гениальности. Надо думать, объяснение гораздо проще. А именно: каждый разумный человек, получив максимум доступной информации по тому или иному предмету и осмыслив ее, неизбежно примет примерно одно и то же решение. Компьютер, кстати, тоже. Человеку, правда, зачастую мешают эмоции или довлеет партийная принадлежность. И он, соответственно, врет и при этом почти никогда не краснеет.

Повторюсь, информации для самых разнообразных размышлений в Египте хватало. Преподносить свои выводы на суд честного народа от имени моей необремененной научными титулами и званиями персоны было бы верхом нахальства, скромнее надо вести себя, товарищи, скромнее, учили нас партийные наставники, отправляя в ответственный заграничный вояж. Пусть все нижесказанное остается в рамках робких предположений.

Надо заметить, свежая лепешка и несколько глотков пузырящейся во рту холодной сладкой влаги отнюдь не разорвали ход моих размышлений, нам еще и не такое по плечу, главное, ребята, сердцем не стареть и тренинг, тренинг, тренинг! Если уж начали, то каждый день, как из пушки! Вот только как быть с намерением вести праведную, а главное, строго идеологически выдержанную, образцово-показательную жизнь?

Так вот. Мыслишка, спирохетой вертевшаяся в моем сером веществе, было до крайности проста. Смотрите. Древнеегипетская цивилизация, несомненно, была империей. И не просто империей, а империей-долгожителем. Все эти Древнее, Среднее, Новое царство, как мы знаем, существовали на этой же самой территории несколько тысяч лет. По сравнению с ней Британская, Российская и Австро-Венгерская, да и последняя хозяйка этой земли, Османская ушли в небытие, не достигнув совершеннолетия. Может быть, только китайская Хань продержалась подольше, зато и грохнулась еще основательнее своих более поздних европейских собратьев. К тому же и осталось от Древнего Египта поразительно много. Копай и копай. Я помню, как мы недалеко от расположения бригады проводили батальонные учения и солдатики ножом бульдозера своротили невесть как сохранившийся угол какого-то строения. В самом деле, странно, в пустыне, вдали от всякого жилья, торчал из песка гнилой зуб из грубого необожженного желтого кирпича. От соприкосновения с современной техникой он мгновенно рассыпался в прах и среди обломков яркими лучиками сверкнули золотые монеты. Сверкнули и мгновенно были расхватаны солдатами и спрятаны так, что ни один Анискин не найдет. Напрасно мы, офицеры и я, просили показать находку, просто показать, клялись, что не то что не отнимем, еще и никому никогда не скажем. Нате вам, дудки! Египетский феллах никому не верит и, наверное, правильно делает, если учесть сколько в числе его предков поротых поколений. А пытки даже в египетской армии полувековой давности почему-то не практиковались. Так и осталось загадкой, что за монетки спрятал невесть когда неизвестный нам человек.

Эка куда занесло мыслями мальчика всего-то после бутылки «Кока-колы», скажет многоопытный читатель! С империями решил разобраться. Сам же только что написал, что когда египтяне по половине Средиземноморских стран на колесницах ездили, да и само море бороздили как хотели, трепанацию черепа делали и вообще жили упорядоченным образом, по Русской равнине гуляли лихие люди, одетые в звериные шкуры и не то, что писать, читать не умели. Хватит болтать, в конце концов! И разве могло быть что-то общее даже в недавнее по историческим меркам время у Арабской Республики Египет под руководством красавца Гамаль Абдель Насера и Союза Советских Социалистических Республик с не менее импозантным в те годы генсеком и бровеносцем Леонидом Ильичем Брежневым? Ну-ка, что скажешь, философ недоделанный?

Отвечаю. Сначала коротко, одним словом. АМБИЦИИ. Да-да, амбиции, несмотря на колтун на детской головенке, неграмотного феллаха, как и много лет назад погоняющего послушного вола, и за тысячи километров отсюда колбасные электрички и газету «Правда», в которой нет известий. Гамаль видел себя вождем арабского мира, за которым стоят поколения египетских фараонов, мудрость греческих ученых, непобедимая поступь римских легионов, персидские полчища и мощь Османской империи. С ним плечом к плечу, казалось, противостоят новым колонизаторам лидеры Движения неприсоединения, а это сотни миллионов черных, желтых, смуглых людей, разбуженных залпами и ядерными бомбардировками Второй мировой войны и огромные, еще неизведанные запасы ископаемых сокровищ — нефти, газа, угля, золота, марганца… И Леонид Ильич не просто так громоздил горы ядерных ракет, испек, как по волшебству, ни много ни мало, аж пятьдесят тысяч танков, железной перчаткой держал в узде восточноевропейских «союзников» по Варшавскому договору. Завещание основателя первого в мире социалистического государства надо было рано или поздно выполнить, потому что вопрос стоит ребром, — либо мы, либо они, — и никак иначе и в час икс ракеты полетят куда надо и танки рванут вперед, к Ла-Маншу. Наши ракеты и танки. Египетские, нами же и поставленные, пойдут скрежетать гусеницами и поползут на восток, на Иерусалим и Тель-Авив. Иного не дано.

Было еще много общего между двумя странами. И там, и там правящие партии, которыми из-за полупрозрачной ширмы руководили небольшие группы людей в погонах и без. Отличались, конечно, концлагеря, в которых сидели противники режима — в одном случае безводная пустыня, в другом — тайга на сотни километров вокруг. Львиную долю бюджетов обеих стран пожирала армия, остальные подданные молча ели поедом друг друга за оставшиеся крохи. Правда на поверхности все выглядело не так уж и плохо, да и на самом деле, помните Пастернака — «Предвестьем льгот приходит гений»… И что там в конце? Только самые прозорливые видели гнилостные пятна на шелке победно реявших знамен. А так — молодежь рвалась к знаниям и штурмовала университеты, строились заводы и железные дороги, ученые колдовали над ретортами и синхофазотронами.

Ну да, сейчас можно благодушно посмеяться над вышесказанным, раздумывая, какой сорт пива взять под просмотр футбольного матча английской Премьер-лиги по плазменному, размером в полстены, телевизору. Благо, если есть немного монет, выбор товаров и развлечений огромен. Общество потребления, брат, это тебе не хухры-мухры. Куда там суровым империям, да и где они ныне?

Это правда. На одной шестой частью суши, цитируя чужие слова, произошла самая крупная геополитическая катастрофа двадцатого века и под ее обломками похоронена мессианская идея всеобщего лагерно-пайкового равенства или другими словами «советский проект». Египет, потерпев в войне Судного дня очередное поражение, сдул амбиции, сел на американские дотации, а теперь вот и вовсе впереди годы неизвестности и то холодной, то горячей войны против некогда загнанных Гамалем в подполье братьев-мусульман, успевших на наших глазах побывать депутатами и министрами, да что там, даже президента своего поставить.

Это данность. Что произошло, то произошло. Сорок с лишним лет назад, конечно, этого не предвидел не только Ваш покорный слуга, скромный армейский переводчик, но и лучшие и самые прозорливые футурологи.

И все же странным образом все, что сейчас пишется, как зародыш в материнской утробе, шевелилось в моей голове именно тогда, сорок с лишком лет назад под жарким египетским солнцем, выводы сформулировались гораздо позже, а свободно сотворить и тем более представить подобный текст на всеобщее обозрение стало возможно совсем недавно. Так распорядилась жизнь, что только в Египте я начал смутно понимать, как чрезвычайно многого и важного лишила меня советская власть, лишила холодно и продуманно и взвешивая теперь все «за» и «против» неизбежно склоняюсь к тому, что для человека свобода познавать мир важнее колбасы и голосую соответственно. Или не голосую вообще. Поколение за поколением в моей стране думали и рассуждали полушепотом примерно так же, чтобы в свое время выйти в памятном августе к Белому дому или по крайней мере привезти его защитникам еды и питья. Да нет, точно также, как и я тогда, по дороге на Хелуан.

Между режимом Гамаля в Египте и властью КПСС в Советском Союзе существовало еще одно, первородное и роковое сходство. Обе диктатуры пришли к власти в результате переворотов. Детали здесь, вроде отправленного проматывать остаток жизни в казино Монте-Карло короля Фарука и расстрелянного в екатеринбургском подвале императора Николая Второго большой роли не играют. И даже такие существенные различия, вроде кровавой гражданской войны на российских просторах и почти единодушной поддержки египетского офицерского путча, по большому счету, смущать не должны.

Как ни крути, оба возникших в результате переворотов (забудьте в этих случаях слово «революция»! ) режима были и много лет оставались по гамбургскому счету нелегитимными, свергшими с помощью немногочисленной группы вооруженных боевиков или военных, неважно, законную власть. И, стало быть, были обречены рано или поздно пасть. С грохотом или без, с большой или малой кровью, но конец их был неизбежен. Если, конечно, на белом свете есть мораль и высший суд, а я несмотря ни на что верю, что они есть и что добро всегда побеждает зло. Вы не ошиблись, читатель, не бабло, а именно добро. Так вот, конец обеих режимов, был, прямо надо сказать, бесславный, показанный по телевизору всем желающим.

Самое неприятное, однако, в том, что и пришедшая им на смену власть тоже, как бы это мягко сказать, с душком. Пусть даже она удобно раскинулась в раззолоченных креслах и императорских еще интерьерах, а по ужимкам и повадкам стразу видно — временщики. Да-с, прервалась в наших странах связь времен и это, как ни крути, рано или поздно обязательно выйдет боком. Если о России, так уже выходит, по полной, причем, программе.

Я внимательно всмотрелся в дорогу, пожалуй, скоро покажется загородный охотничий домик только что помянутого короля-плейбоя Фарука. В нем, превращенном ныне в музей, экспонируется, кстати, ни чем не примечательный круглый стол, за которым было подписано соглашение о строительстве Суэцкого канала. А так весьма скромная вилла, в таких у нас в ближнем Подмосковье живут теперь средней руки миллионеры. И так же, как в свое время Фарук, таскают туда девок, не на медведей же или крокодилов, в самом деле, в непосредственной близости от столиц, охотиться.

Поймите меня правильно, не в Фаруке и императоре Ники дело. Да, старый порядок надоел хуже горькой редьки. Больше того, самим ходом времени и истории он был обречен и плакать по нему никто не собирается. Беда в том, что большевики устроили свой переворот даже не единожды, а дважды, сначала в ноябре семнадцатого, а потом через год, разогнав штыками Учредительное собрание, а заодно пройдясь в бывшей столице пулеметными очередями по рабочим демонстрациям и развязав кровавую бойню, в которой был уничтожен или сбежал из страны цвет нации, тот самый и без того тонкий слой, веками спасавший Россию от кровавой вакханалии и одичания. Гамаль и его сослуживцы были не столь кровожадны. Низложенный король спокойно отплыл на яхте из Александрии в Европу, причем не с пустыми карманами, из страны вообще выпускали всех желающих, да и государственный капитализм, прикрытый рассуждениями об арабском социализме а ля Гамаль Абдель Насер оказался куда как мягче советской командно-административной системы даже в ее вегетарианском брежневском варианте.

И все равно приговор был предъявлен и приведен в исполнение. История недвусмысленно показала, что она держит сторону эволюции, не исключающей, кстати, табакеркой в висок или горсти мышьяка в бутылочку шабли — и вот, да здравствует король! Но не диктатор, пусть и во френче эффективного менеджера. Это может быть проселок, но никак не столбовая дорога. Поблудили и хватит, давно пора бы взяться за ум.

Проехали охотничий домик и снова дорога уютно баюкает железное авто, протекторы шепотом поют нескончаемую колыбельную песенку, день вчерашний наплывает на день сегодняшний, окружающие декорации заставляют забыть о том, что человек уже свободно болтается в космосе, упорно лезет под воду и дырявит землю-матушку в поисках минералов и углеводородов. Но ведь и вправду вот они, рукой подать — фараоны и Пирамиды!

Самое время теперь перенестись бы на сорок лет вперед, в наше время разворачивающегося прямо на глазах перманентного кризиса современной цивилизации. Нет-нет, предвидеть будущее дано немногим, да и им по большей части никто не верит или не дает себе труда прислушаться.

Вот и мы тоже, зарабатывая свой хлеб насущный и предаваясь доступным радостям бытия, помогали тогда восстанавливать военный потенциал Египта, основательно потрепанный в результате шестидневной войны. Дни шли за днями, армия, как и всякий нормальный военный организм, готовилась к реваншу и хочешь не хочешь, лезла в голову настойчивая мысль — а возможен ли он вообще, этот реванш? И не столько потому, что так уж дорог стал нам Египет, все понимали, что на карте стоит престиж нашей собственной державы, это и ей в том числе и не в последнюю очередь предстоит доказывать свой военно-технический, экономический и даже идеологический уровень в соревновании с самыми передовыми в этом отношении странами. Конечно, ответ даст только практика, то есть реальное вооруженное противоборство, но речь сейчас не о нем, а о нас, тогдашних. И персонально обо мне. Верил ли я в победу? И если верил, то как себе это представлял?

Отвечая на этот вопрос, нужно четко различать глаголы «верить» и «надеяться». Трезво поразмыслив, имея уже неплохое представление об армии и стране, о пределах возможностей собственного государства, как это ни прискорбно признавать, не верил.

Тогдашние размышления вновь, черт побери, имеют почти стопроцентное совпадение с сегодняшней российской действительностью. Хотя бы потому, что в обязательном порядке присутствуют два тех же самых глагола.

Так вот, возвращаясь в ту самую «беспокойную юность». Грызя молодыми острыми зубами гранит университетской науки, мы, сытые-обутые-одетые городские мальчики-девочки ведь и слыхом не слыхивали о том, что происходило за сто километров от российских столиц. Нет-нет, о том, что на наших глазах рушилось, наконец, большевистское крестьянское беспаспортное рабство, мы догадывались. Глотая красноватый свекольный самогон на свадьбе своего товарища в нищей деревенской хате в шести часах неспешной езды от столицы, понимали, что село выдоено досуха, как обвисшая старческая сиська и не даст уже больше ни урожаев, ни бесконечных миллионов мужиков, способных действовать что топором, что автоматом. Статистика, демография, социология хором и в голос кричали о том, что неисчерпаемые людские ресурсы России остались в прошлом и генофонд отощал, как не получавший много лет подкормки среднерусский суглинок. Стало быть, остались в истории и Норильск, Колыма, Беломоро-Балтийский канал с их нескончаемыми колоннами зеков в темных ватниках. Но и знамя Победы над Рейхстагом тоже.

Это, стало быть, в прошлом. Ракеты, спутники и космос — последние достижения и предел возможностей милитаризованной экономики уходящей эпохи. То, что насытившись миллионами жертв, отрыгнул золотопогонный дракон войны перед тем, как упасть от собственной тяжести и издохнуть, заражая леса, реки, людей, все вокруг на тысячи верст.

И самое главное. Вера в то, что миллионные жертвы ведут к счастью — твоему, твоей страны и всего человечества, мертва. Душа не приемлет ее больше, затворилась в себе, закрылась, как ворота зоны за последним заключенным. Так если ты сам не веришь в свое будущее, как можешь ты научить того же египтянина побеждать?

Ладно, это философия. Опустимся в прозу военной науки и несложную арифметику пусть и больших, но вполне поддающихся охвату простым разумом чисел. До командировки в Египет мы, сугубо гражданские люди, знать не знали и ведать не ведали о том, что творил лысый волюнтарист и борец с культом личности в вооруженных силах. Нет, мы конечно читали о «миролюбивых» акциях советского руководства, выразившихся в том числе и в массовых сокращениях армии, авиации и флота. Вот только то, что десятки тысяч опытных офицеров будут вышвырнуты на улицу, а корабли и самолеты тысячами пойдут под автоген, будут свернуты разработки новой техники и разогнаны уникальные коллективы ученых и конструкторов, этого представить себе мы не могли. Погром был, как шепотом рассказывали позже в Египте уцелевшие генштабисты, навроде июня сорок первого года. Разве что без Гитлера, сами управились. Деградация теперь уже российской армии началась тогда, нынешние люди этого просто не помнят. Тут как с гнойниками на теле прокаженного, смертельная болезнь проявляется не сразу и длится десятилетиями. Да-да, последствия безумных решений Никитки-дурнопляса еще отравят жизнь не одному поколению.

И снова нужно написать это слово — «мораль». Ибо побеждает только тот, кто верит в победу. У кого выше дух и здоровее мораль. Тот, за кем убежденность в собственной правоте и святости своего дела. Разговоры наших старших коллег, без сомнения записанные египетской контрразведкой, при должном их анализе могли бы позволить стратегическому противнику уполовинить, как минимум, свои военные расходы. Армия, разуверившаяся во всем, конечно, способна погибать в бою, но только требуется от нее совсем иное.

Так что операция «ПВО против ВВС» вовсе не от хорошей жизни. Разгром египетского союзника в шестидневной войне стал зубодробительным уроком для сменивших «нашего дорогого» кукурузника кремлевских вождей. Только вот танки-пушки-самолеты из кармана на раз не достанешь. Не было у нас тогда, как выражаются нынешние руководители «адекватного ответа».

Почему-то именно сейчас, по дороге неизвестно куда и зачем, так остро, с болью и придыханием думалось о родной стране, вольготно раскинувшейся аж на два континента за тысячи километров отсюда. Дело точно было не в разящем климатическом контрасте, хотя и вправду там, в Москве, метут себе сейчас февральские метели и за несколько километров от города деревянные избы по окна уже завалило снегом, а тут спасаешься холодной Кокой, после нее с интервалом в четверть часа тело покрывается липким потом и солнце над головой с каждым часом лупит все сильнее и сильнее, словно к голове приставили разогретую на электрической плите чугунную сковородку.

Нет-нет, объективные обстоятельства, как внимательный официант, всегда наготове подскочить и удовлетворить правильным ответом. Конечно, вот уже два года как ты вывалился из кокона привычных обстоятельств и обязательств, нити ежедневных московских родственных и дружеских связей ослабли вплоть до двух писем в месяц и торопливых объятий и упоенных застолий во время ежегодного отпуска (напоминаю, дело происходит задолго до Интернета, электронной почты, скайпа и мобильника в каждом кармане). Тебя по большому счету ничего не связывает с окружающими смуглыми людьми, говорящими на другом и непонятном языке и, положа руку на сердце, что тебе до них? Их жизни и даже смерти, успехи в учебе и потеря работы, любовь и дружба, прочитанные книги, лихоимец-начальник и дурак-министр тебя ни с какого боку не касаются. По большому счету и то, ради чего сюда забросила тебя судьба — военный реванш Египта в вооруженном противостоянии с Израилем тебя волнует только с той точки зрения, что несет в себе смертельную опасность лично для тебя, впрочем как и ежедневные артиллерийские перестрелки, воздушные налеты, рейды коммандос и другие рутинные обстоятельства этой специфической командировки.

Именно поэтому даже о конфликте, в водоворот которого ты воленс-ноленс оказался вовлечен, думается как бы глядя из Москвы, а не из Каира. Нужно ли это твоей стране?

И вот, поднабравшись маленько информации, пораскинув своим уже чуть заматеревшим умом, начинаешь понимать — стране все это на фиг не нужно, в перспективе и вообще может быть вредно, а режиму, забросившему тысячи русских людей, одетых в чужую военную форму и имеющих негласную установку с оружием в руках в плен не попадать, по соображениям мирового противоборства двух военных блоков — да, нужно. Больше того, ему очень нужно, чтобы мы, военные винтики и шпунтики, добились здесь успеха. В том числе и поэтому, видать, мы и едем с советником в верном, как Росинант, песочного цвета «Газоне» неизвестно куда.

Так уж устроен наш человек, его больше чем дырка на собственных портках, волнует судьба Третьего Рима. Где-то я вычитал, что в массе своей безграмотный русский мужик, в том числе и крепостной, невзирая ни на какие тяготы бытия, уверенно отвечал на вопросы любопытствующих соотечественников и заезжих иностранцев, что его православная Расея есть почти что Царство Божие на земле и лучшей страны нет и быть не может. Святая Русь и точка. Не о чем спорить. Кстати, а может быть он был не так уж и неправ?

К несчастью, во второй половине двадцатого века ситуация совсем-совсем иная. Чтобы начинать что-то понимать в окружающем тебя мире можно даже не ездить хоть в Египет, хоть в Италию. Остававшиеся на свободе подданные сталинской империи даже в самые глухие годы если и молчали, то все-таки старались, как уже поминалось, размышлять про себя. Что уж говорить о временах моей юности с охрипшим от глушилок «Голосом Америки», самиздатом и хрущевской форточкой, от испуга открытой в мир. Они могли не давать знаний, но, без сомнения, будили любопытство.

«Газон» намотал на колеса еще несколько километров горячего асфальта, а я, как мне показалось, все тянул время и не задавал себе главный вопрос. Так что же, значит, страна и режим это разные вещи? Или нет. А я где и с кем? Оказывается, очень полезно для извилин иногда обходиться без завтрака. По крайней мере, вопросы ставятся отчетливее и резче. Или вечные Пирамиды тому виной, сколько уже от них отъехали, а никак не пропадают из вида, торчат посреди пустыни огромным каменным знаком вопроса. Так ведь и действительно непонятно, как их построили и зачем?

В голубом детстве настольными книгами, среди прочих, долгое время оставались «Три мушкетера» и «Как закалялась сталь». Казалось бы, несоединимые вещи — романтические приключения французских дворян и драматические злоключения русского фанатика-комсомольца. И тем не менее. И там, и там — коллектив и благородная цель, а это главное в деле воспитания и становления будущего строителя коммунизма. Хорошо, что издавались во времена уже открытой форточки и другие книги. Те, что учили думать самостоятельно, а не только автоматически поднимать руку на бессмысленных и бесконечных собраниях. Эх, мне бы сейчас вернуть те ушедшие псу под хвост часы, да здоровье и энергию меня тогдашнего, горы бы свернул! Баню бы наконец построил.

Ну да ладно, помыться можно и под душем, хотя никогда не забуду, как полтора десятка лет спустя после Египта беспартийным сидел в издательстве среди интеллигентных людей на общем собрании и секретарь партбюро, кандидат, между прочим, наук на полном серьезе чертил на листе ватмана круги и в центре чертежа располагалось ядро — КПСС. Вот так наглядно растолковывали взрослым людям суть новой, «брежневской», конституции. До сих пор стыдно, не встал ведь и не вышел. Хотя после Египта должен был понимать, что все, кроме жизни и смерти, по большому счету мелочи.

Главное ведь уже понял — режим и страна действительно разные вещи. И служа режиму, ты не обязательно приносишь пользу стране. И это режим ставит тебя в строй, равняет как доски в заборе, а ты, Вася Пупкин, можешь состояться и остаться в памяти страны и, что тоже важно, близких и сам по себе, вне защитного или песочного цвета, строя. Страшной силы, между прочим, открытия. Но неизбежные и необходимые. Тем более, что тебе несколько дней назад исполнилось двадцать пять лет, четверть века, стало быть, стукнуло.

Может сформироваться превратное суждение, что позавтракавший на ходу чем Бог послал безвестный переводчик двадцать четыре часа в сутки только и делал, что размышлял о судьбах человечества, превратностях исторических поворотов, России, наконец — ее прошлом, настоящем и будущем вместе с такими же не от мира сего высоколобыми или бородатыми молодыми интеллектуалами. Да ничего подобного!

Вот, например, краткий отчет о том, как отметили четвертьвековой юбилей нашего героя. Командование и государство, скупые на награды и щедрые на высокие слова, слава Богу, остались в стороне. День был — четверг, стало быть самый что ни на есть годящийся для расслабухи, ибо, напоминаю невнимательным, что у правоверных, т.е. мусульман, выходной день — это пятница. Ну и мы жили и действовали как правоверные, а куда денешься. Велик соблазн погулять денька три — в пятницу с мусульманами, в субботу из уважения к противнику — армии и иудейскому населению государства Израиль, а в воскресенье с православными христианами — коптами и армянами. Но — не судьба, забудем.

Итак, был накрыт стол кувертов эдак на двенадцать. Богатый, прямо скажем, стол.

Несмотря на военные обстоятельства, в Египте голодали только бедняки. Это для них — лепешка, салат на постном масле — огурцы, лук, помидоры — и фрикадельки из травы, вроде кунжута, жареные в котле в таком же масле, только уже светлокоричневого, прогорклого, цвета. Лепешка надрезается, салат и фрикадельки внутрь, плюс стакан чая — вот вам и обед. Шипящий бараньим жиром кебаб — это по праздникам или в получку. Или вообще никогда. Цены на муку, растительное масло, молоко и другие продукты массового потребления дотируются государством. Голодные бунты можно себе изредка позволять только в мирное время, пробовали, убедились и перестали экспериментировать. Так и живут до сих пор, правда, население увеличилось почти в два раза, но ничего, помимо Штатов есть еще богатенькие Саудовская Аравия с Катаром. Уж они-то братьям-мусульманам, то бишь истинным правоверным, подкинут.

Подробно описывать еду и напитки (виски-джин-водка, все из торгпредской лавочки) у меня нет сил даже в наши дни, время изобилия на московских прилавках. Замечу только, что вот, скажем, королевские креветки доставлялись из Александрии охлажденными, лежали нежнорозовыми рядами на тонко колотом льду и, понятное дело, ни чем не напоминали по вкусу те камешки, неизвестно когда замороженные, коими нас потчуют сегодня отечественные сетевые супермаркеты. За крабами я лично ездил на северный берег Суэцкого залива с огромным пластиковым мешком и терпеливо дожидался, пока подтянутся к берегу первые баркасы с уловом. И — два часа с ветерком до Каира, кипятите большие кастрюли воды, господа, не жалейте укропу и петрушки! Разные копчености куплены на рынке, скажем, ветчина при нас вынута из печи в квадратной чугунной форме, откинута крышка, и по мне — так надо отдельно платить за запах. Заканчиваю, надо же пожалеть себя и читателя.

Окончательно охарактеризовать юбилейное изобилие поможет одна существенная деталь. На этот раз не пришлось бежать за добавкой к соседям (о самом полезном из них человеке чуть ниже) или лупить по мозгам коктейлем Пожарского (аптечный спирт пополам с Кока-Колой), более того, компания оказалась вполне экипированной для дальнейших похождений. Они, естественно, последовали, прошу прощения у моралистов и слабонервных и напоминаю, нам было всего-то по двадцать с небольшим лет. Как же быстро пролетело время!

Молодости всегда хочется движения, неважно куда и зачем, но ей просто необходимо бежать, мчаться, лететь! Танцы танцами, но энергии еще хоть отбавляй. Качественные еда и напитки не тянут в сон, а напротив, разгоняют кровушку. Итак, ехать! А куда, скажите на милость, можно ночью ехать в городе Каире. Вот Вы, уважаемый, куда бы в такой ситуации поехали? Правильно, на Пирамиды, куда же еще!

Из штаба ВВС прибыл огромный американский рындван с тремя рядами сидений и вся компания замечательно, с дамами на коленях, выпивкой и закуской в нем поместилась. Эдакий импровизированный пикник. Интуитивно я успел поменять парадные фланелевые брюки на прозаические джинсы, да обул короткие армейские сапоги на резиновом ходу. Подобная предусмотрительность оказалась небесполезной.

Кто болтался по ночному Каиру, знает, что дорога на Пирамиды утыкана ночными клубами и с наступлением темноты производит сильное впечатление. Призывные плакаты со звездами танца живота и стриптиза, гирлянды разноцветных лампочек, всполохи неона, звуки джазовой музыки или усиленные микрофоном национальные мелодии, подсвеченные пальмы у входа, утыканное звездами небо, все это сливается в невообразимый коктейль и по идее должно заставить туриста обязательно оставить свои золотые сольдо на поле чудес в стране Дураков. Ты, парень, главное, зайди к нам, а уж мы не подкачаем, получишь удовольствие. Но это потом, ночные кабаки нас сейчас не привлекали, вперед, на Пирамиды!

Поздними вечерами, когда на Пирамидах нет ночного представления (об этом разговор особый), они стоят себе в пустыне одни, дневная туристическая толпа, а вместе с ней и разного рода торговцы, разносчики, погонщики осликов и верблюдов отхлынули, как пена от морского берега, песок окружающей пустыни остыл, не видно оставленного людьми мусора, не воняют дизельной отрыжкой двухэтажные туристические автобусы, тихо в пустыне, огромный город сопит и ворочается рядом, за спиной, но здесь-то только Пирамиды, Сфинкс, луна и звезды. Как тысячи-тысячи лет назад.

Впечатление, конечно, сильное. Верхушка Хеопса, с приметной уцелевшей облицовкой, почти не видна в желтоватом свете Луны, как ни таращь глаза. Вроде бы гора и все же разум и чувства дают понять, ощущают, что чудо это — рукотворное, только вот кто это построил и зачем, непонятно. И спросить некого, стандартные версии, тиражируемые экскурсоводами, давно уже никого не устраивают. К тому же и экскурсоводы, да и почти что весь окружающий местный народ появившийся тут сотни лет назад, никакого отношения к Древнему Египту и Пирамидам не имеет, они люди пришлые, по современному — мигранты, чужеземцы. С большой натяжкой потомками тех, первородных египтян можно признать только христиан-коптов.

Что делает подвыпивший русский человек, оказавшийся вдруг у подножья горы? Правильно, старается на нее влезть. Дамы, понятно, могут в этом случае только болеть за своих. Но и джентльмены в парадных костюмах не очень-то приспособлены к карабканью на Пирамиду. Уж очень высоки ее каменные блоки. Это только издалека кажется, что лаз, оставленный то ли грабителями, то ли исследователями примерно на полдороге до вершины — вот он, рукой подать. Не тут-то было! Словом, предусмотрительность с переодеванием оказалась очень кстати. Со мной вровень держался лишь один энтузиаст в блестящем дакроновом костюме, но и он через какое-то время остановился, объясняя свой отказ от предприятия тем, что порвал штаны на самом интересном месте, правда, по шву. Гнилые, стало быть, нитки ставил мастер, гордо писавший на своей визитке — «портной русских».

Какое-то время я еще упорно продвигался вверх. Смысл подвига открылся не сразу, а когда я остановился и присел, переводя дух, на каменный блок, повернувшись к Пирамиде спиной. Батюшки, передо мной и подо мной был сам великий Нил, окаймленный полоской возделанной земли, а за ним переливался миллионами разноцветных огней и дышал сотнями тысяч легких огромный древний город. За что же мне выпало такое счастье, в свои четверть века ни чем не отмеченный человечек из далекой России сидит ночью на великой Пирамиде и смотрит бренными глазами на то, что живет, шевелится, смеется, поет и плачет вот уже тысячи лет. Невероятно!

Как же близко, буквально бок о бок, шествует по нашей жизни высокая поэзия и бренная проза. Выпитое за праздничным столом настоятельно просилось наружу. Спускаться с Пирамиды, доложу я Вам, сложнее и рискованнее, чем подниматься. Положение сложилось безвыходное, надо было с собой пустую банку захватывать. Так кто же знает, где соломку заранее стелить! Признаюсь, пришлось вот так, прямо с Пирамиды, в направлении города Каира. До сих пор стыдно, а что было делать?

Дальше надо было искать махнувшую на нас рукой и укатившую в неизвестном направлении компанию и срочно решать проблему с разорванными штанами. Ко всему прочему, мой кошелек остался дома в парадных брюках, а портмоне моего приятеля-скалолаза в пиджаке, который он сдал на руки супруге перед экспедицией на Пирамиду Хеопса. Но если кто подумал, что нас могли остановить подобные трудности, напрасно. Как уже говорилось, нет таких крепостей, ну и так далее…

Очень быстро выяснилось, что усопший тысячи лет назад фараон отпустил мне мой грех, а может и решил помочь чужеземцам достойно завершить знаменательный день. Каким-то чудом в кармане приятеля обнаружилась фунтовая бумажка, а в кармане моей куртки едва початая пачка сигарет. По тем временам целое состояние. Известный закон рыночного человеческого бытия по Карлу Марксу — как только у тебя в кармане зашевелилась денежка, тут же на нее найдется претендент. Чудеса, да и только, по пустынной в этот неурочный час дороге прикатило свободное такси и доставило нас к парадному входу в самый шикарный в те времена ночной клуб «Оберж де Пирамид». Расчет оказался верным. У входа стоял приметный американский рындван, водитель в берете с кокардой — бронзовым орлом мирно спал, положив голову на руль.

Конечно, переть в драных штанах через парадный вход было бы верхом нахальства. Мои джинсы, замшевая куртка и сапоги нивелировались иностранным происхождением, но дырищу такого размера надо было срочно ликвидировать. Неприметная дверь на задах заведения привела нас в сверкавшее никелем и белым фаянсом мужское отделение, там, как водится, имелся служитель и за пяток сигарет (фунт ушел таксисту, пальто не надо, двадцать пять бывает раз в жизни!) он предоставил в наше полное распоряжение катушку черных суровых ниток и иголку. Вспоминая эпизод со штанами, я в очередной раз выражаю мысленно благодарность пресловутому Камалю — «портному русских». Если бы не его гнилые нитки, мы бы, без сомнения, полезли выше и вполне могли сломать свои молодые безрассудные шеи. А так остановились — и пронесло.

Удивительно, но компания встретила нас так, словно мы отлучились на минутку и тут же вернулись, а не подвергали опасности свои жизни, карабкаясь на вершину рукотворной каменной горы. Дамы переключились на новый объект животрепещущего интереса — их теперь волновало, есть ли в «Оберже» проститутки и почем. Дискуссия о том, можно ли считать девиц, призванных скрасить мужское одиночество беседой за стаканчиком паленого виски у барной стойки или составить джентльмену пару в танце была весьма оживленной, благо в русском языке имеется масса слов с различными оттенками, характеризующих, как бы это сказать, гражданок с размытыми моральными принципами. Признаться, тема была скользкой, выдавать глубокое знание предмета значило натолкнуть собеседниц на неожиданные и опасные догадки…

Резвились мы, бывалоча, и иным, более публичным образом. Это стало возможным, когда количество советских военнослужащих в Египте приблизилось, по моему разумению к десятку тысяч, если считать всех вместе — дивизию ПВО, летунов, советников вплоть до батальона, специалистов разного рода в частях боевых и обслуживающих, штабистов, связистов и особистов. Масса человеческих характеров, типов, биографий, замечательных жизненных историй, собранных со всех концов нашей необъятной страны в африканской пустыне и готовых до утра общаться по поводу и без за стаканчиком с известным коктейлем. Бездна информации для спецслужб и полезные советы на все случаи жизни.

Вот, скажем, мой сосед снизу, о нем я и обещал рассказать. Невысокий, незаметный в толпе человечек, какой-то стертый, словно его долго полировали пемзой. И вместе с тем уникальный специалист по сборке самолетов. По свидетельству очевидцев, он с египетскими коллегами вообще не разговаривал, ни через переводчика, ни самостоятельно, иногда только срывалось у него с побелевшей от гнева губы что-то непереводимое, в несколько этажей или, что бывало значительно реже — одобрительная улыбка. Такое случалось, когда его подопечные египтяне запускали моторы доставленного из Союза в ящике и собранного на месте истребителя. Он, послушав не больше минуты, мог подойти к стармеху-египтянину и молча врезать тому в ухо. Ну что тут, скажите на милость, переводить. Тут надо брать в руки отвертку и гаечный ключ, что наш герой и делал. Молились на него египтяне. И мы тоже. Но несколько по другой причине. Наш молчаливый и щедрый друг был еще большим мастером по превращению обычного аптечного спирта из сомнительного пойла во вполне пристойный напиток. Он его очищал, да не один раз, затем настаивал на травках, лимонных и апельсиновых корочках. Все это разноцветное богатство в огромных бутылях сверкало и переливалось у него на квартире прямо на виду, на шкафах. Сам умелец практически не пил, а вот выручал страждущих по причине позднего времени или острого приступа безденежья исправно. Добавлю, что супруга этого щедрого человека непрерывно солила и мариновала помидоры и огурцы и изумительно квасила капусту. Сколько живу, буду помнить и благодарить этого Человека. Это вам не примитивный коктейль Пожарского, а напиток с большой буквы.

Итак, как было сказано, количество русских военных приблизилось к десятку тысяч. Тут уж пришлось, как понимают люди, помнящие реальную совдействительность, завести политотдел. Это вам, скажем, не санчасть, обойдетесь пока, да и врачи-египтяне с таблетками и шприцами имеются. Местный военный госпиталь, опять же, давал сто очков вперед нашей легендарной Кремлевке. Не след забывать, у нас главное — это идеологическое окормление масс.

Верные интернациональному долгу египтяне презентовали, как уже говорилось, в пользование русской «хобре» (обобщающее название специалистов-советников во множественном числе) шикарную вымороченную виллу какого-то умершего без наследников богача, по слухам европейского аристократа с баронским титулом, для устройства клуба с просмотром отечественных фильмов, дамскими сплетнями под позвякивание спиц от непременного и непрерывного вязания мохеровых шарфов, а также распитием пива и более крепких напитков под присмотром недреманного воспитательного ока. А где клуб, там, как известно, и самодеятельность! На этом и сыграли.

Если кто-то в политотделе ожидал, что мы поставим «Кремлевские куранты» или еще какой-нибудь там «Город на заре», накося выкуси. У нас свои драмоделы нашлись, переперли на актуальный лад Вильяма-понимаете-ли-Шекспира и в вечной как мир «Ромео и Джульетте» действовали у нас советники с женами, переводчики, местные торговцы и разного рода слуги и бакшишники, облепившие советскую военную колонию, как ракушки дно океанского лайнера. В Советском Союзе царила тогда эпоха КВН и мы старались не отставать, слух о веселых и находчивых молодых вояках дошел, как говорили, до посольства, но гастроли, к сожалению, продолжались недолго.

Надо прямо сказать, посылали нас в Египет совсем не для того, чтобы мы лазили на Пирамиду Хеопса, шлялись по ночным кабакам и потешались над окружающим миром. Дяденьки в Москве ставили перед этой десятитысячной массой вполне серьезные задачи. Поэтому времени и сил на разного рода забавы стало значительно меньше, даже встречаться из-за разного рода командировок мы стали гораздо реже. Первые человеческие потери оптимизма тоже не добавляли.

Несмотря на то, что общий замысел будущей операции был известен немногим, дураку было ясно, что рано или поздно, военной сшибки не избежать. Египет, как уже говорилось, стремился к реваншу. Вот тут-то для меня и была загвоздка. Хотя после разгрома в шестидневной войне Гамаль и сбавил слегка накал риторики, спеси поубавилось, союз с Сирией не заладился, Иордания не представляла из себя военной силы, а богатые арабские короли и шейхи могли помочь только деньгами, было ясно, что новая война не за горами. В шестьдесят седьмом призывы уничтожить Израиль звучали открыто — сбросить в море, и все тут! Теперь больше говорилось о восстановлении боеспособности армии. Ладно, это их дело, понятно, что если сумеют, то на старой границе они не остановятся, вырежут всех, до кого только дотянутся.

А мы-то что? Наши вожди, они что себе думают? Как-никак ведь Советский Союз поставил свою подпись под решением Совбеза ООН и первым признал государство Израиль. Не кто-нибудь, лично Иосиф Виссарионович, на которого так стремится походить наш новый многозвездный генсек. Так как же быть? Мы что же, своими руками будем помогать арабам уничтожить, можно сказать, нами же учрежденное государство? Все это с трудом укладывалось в голове.

Ладно, положим я не очень-то верил в возможность военного поражения Израиля. По многим причинам, излагая которые можно лишь утомить читателя, ожидающего, когда же автор снова свернет к теме повествования. И все же, я это всего лишь я, а что на этот счет думали сами египтяне, граждане страны Пирамид?

Клянусь, доказать это научными методами невозможно, но я убежден на все сто процентов, что народы, пусть и состоящие из отдельных и очень разных индивидуумов, обладают некоей коллективной интуицией. Любой из нас очень часто действовал мгновенно, не имея времени или желания тщательно обдумать свое действие, и поступал при этом единственно верно. Недаром очень часто мы употребляем слово «интуитивно». С народами это чаще всего заметно в преддверии или уже в ходе больших исторических сдвигов, когда нации в целом или значимой части ее членов грозит опасность. Может быть, такого рода интуитивные действия есть составная часть инстинкта сохранения рода, не знаю. Во всяком случае, нечто очень схожее происходило тогда, сорок лет назад в Египте и происходит сейчас в моей собственной стране.

Египтяне, во всяком случае образованный слой, ни в какую такую победу над Израилем, думаю, не верили. Может быть, в удачу в отдельно взятом сражении, но не в конфликте в целом, казавшимся среднему нормальному человеку вечным и неразрешимым. И голосовали ногами. Ближний и Средний Восток был полон египетскими учителями, врачами, инженерами и архитекторами. Гораздо больше ценились, конечно, Австралия, Канада, Великобритания, Швеция. Ехал не только образованный класс и люди с деньгами, молодые с минимумом мозгов были готовы мыть полы, стоять на конвейере, мести улицы, понимая, что только так у детей будет шанс вырваться из нищеты или даже выйти в люди. Только небольшой шанс, отнюдь не воплощение мечты, и все же они шли на это. Потому что они не верили в свою страну, ее призрачную победу, ее будущее после неизбежной войны.

Вам это ничего не напоминает, читатель, теперь, сегодня, много лет спустя, в так называемой новой России?

Кстати, массовая эмиграция из Советского Союза началась именно в Израиль, под предлогом выезда на историческую родину, хотя конечной остановкой для многих было вовсе не еврейское государство и ехали, а точнее бежали из страны развитого социализма совсем даже не одни евреи. Это будет совсем скоро после моего отъезда из Египта и Владимир Высоцкий напишет, как припечатает свое «на четверть наш народ».

Я тогда, помнится, уже оказавшись снова, причем целым и невредимым среди родных осин, думал вот о чем. В светлый майский день Победы в израильских городах толпами выходили на улицу старики, увешанные советской наградной бронзой с профилем известно кого… И что же, наши, произведенные в Советском Союзе, самолеты, пушки, ракеты и пулеметы будут, если так повернется, утюжить этих самых ветеранов, проливавших кровь, штурмуя под красными знаменами полдюжины европейских столиц? Это же невозможно взять в голову, такое нормальным людям в дурном сне не приснится! Этого, что ли, хотели советские партийные бонзы, о чем они там себе думали? Не ведать, что творят, они во всяком случае не могли…

И с кем теперь шагают в ногу наши бывшие арабские братья и где мы покупаем кое-что из современного оружия? Очень прошу, читатель, кликните в Интернете снимок советских вождей на Мавзолее году эдак в шестьдесят восьмом, вглядитесь внимательно в эти лица. К счастью, мое детство и юность прошли без телевизора в доме, в свое время они и водились у немногих, так что физиономии кремлевских хряков я мог лицезреть только отретушированными на первых полосах газет. Да и сравнивать во время оно было не с кем. Это много лет спустя доведется в лондонском отеле видеть и слышать прощальную речь Маргарет Тэтчер и к горлу подкатит предательский комок…

Детство минует, и от этих, с позволения сказать, лиц, возникнет стойкое желание бежать куда подальше и даже куда глаза глядят. В моем случае возникновению этого желания способствовало одно неординарное событие. К моему дворовому приятелю Борьке Гарбузу приехал американский дядюшка. Ей-Богу. Дело было лет эдак через пять-шесть после смерти усатого пахана. Выяснилось, что дядюшку в свое время молодым человеком, почти подростком, отправили за океан, скинувшись всем местечком на проезд и собрали немалую по тем царским еще временам сумму — сто рублей. На эти деньги провинциальный еврейский юноша и добрался до Нью-Йорка. Надо отдать ему должное, все эти прошедшие полвека он помнил об оставшихся в России родственниках, но дырок в железном занавесе не водилось и граница, благодаря смекалистому Карацупе и его верной овчарке, была на замке.

Это было чудо — живой человек оттуда, из самой Америки, о которой мы могли только читать, а цветная картинка, что можно этими самыми пальцами держать стакан с хайболом в баре на Таймс-сквер, помилуйте, может только присниться в потном от ужаса сне, к тому же, пишут в газетах, там негров и красных линчуют. А вот вам на фото ухоженные, чувствуется пахнущие парфюмом юноши со спортивными кубками в руках, вилла с гаражом на два авто, цех дядюшкиной швейной фабрики. Голова ходила не кругом, ходуном еще много дней спустя после отъезда заморского гостя. И Боря принял твердое решение — бежать в Америку и непременно со мной, как близким другом и к тому же лопочущем на иностранном языке. Больше того, съездил летом в одну из южных советских тогда республик и якобы сговорился с контрабандистами, дескать, через год они нас возьмут с собой, потащим рюкзаки с товаром. Так что тут не было ничего от традиционного, из поколения в поколение, порыва мальчишек, начитавшихся книжек про индейцев и благородных белых охотников.

Надо сказать, Боря Гарбуз лет с четырнадцати был эдаким стихийным диссидентом, люто ненавидел советскую власть, хотя жил во вполне благополучной по тогдашним временам еврейской семье, мать трудилась директором скупки, отец, будучи инвалидом, крепко прикрывал тылы. Боря слушал «голоса», бросил школу в пятом классе, с трудом, каракулями, писал, но очень много читал и, видимо, напряженно думал об окружающем мире. На самом деле у таких как он было два пути — тюрьма или эмиграция. Но до свободного выезда в Израиль было еще очень далеко.

Побег не состоялся, Бори уже много лет как нет с нами, но мысль о рывке за железный занавес все-таки сидела в голове. Как ни крути, двадцатый съезд открыл ящик Пандоры и развязал языки. Тут как с зубной пастой — обратно в тюбик не засунешь.

И вот я за границей, в Египте. Врать не буду, назойливая мыслишка свербила в голове, жужжала, как пойманный жук в банке. Не скрою, взвешивал все «за» и «против», несмотря на то, что заграничные паспорта у нас отбирали сразу же по прилету, в аэропорту. Трезво поразмыслив, минимальная возможность могла представиться только, если извернуться винтом и суметь уехать в отпуск или возвращаться по окончании командировки в родной Союз морем. Пароход заходил на несколько часов в Пирей. Но не сложилось, в Греции случился переворот «Черных полковников» и заход, помнится, отменили, а Кипр, согласитесь, не то. Остров, саженками далеко не уплывешь, даже если сразу не выдадут. Отказ от рывка в эмиграцию прошел почти незамеченным, не поцарапал мозг, ночной скрежет зубовный придет намного позже, уже и Союз Советских Социалистических Республик канет в лету. А тогда — вся жизнь была впереди, в кармане шевелились широкие, с ладонь, египетские фунты, подумаешь, будут еще командировки и иные страны, как говорили в наше время в Грузии: «Дорогие! Наши тосты продолжаются!». Ну да ладно, свернем эту тему.

Меньше всего мне хочется пинать ногами бесславно почившего одряхлевшего советского льва. Другое дело, повторюсь, что именно тогда в Египте, я начал, пока еще весьма смутно понимать, каких очень важных вещей лишила меня родная коммунистическая власть. Перечислять очень долго и не здесь, но два примера мне привести очень хочется.

Эти встречи произошли в конце восьмидесятых, я трудился тогда в одной из первых наших совместок, жил, можно сказать, с широко открытым ртом и оттопыренными на прием ушами. Соучредителем нашей фирмы был итальянец, назовем его Марио. Закончил школу сразу после войны. Отец, видно очень мудрый человек, сказал сыну, что кроме старенького велосипеда и нескольких монет ничего дать не может, но советует сесть на эти два колеса и посмотреть мир за пределами родной деревни. И Марио поехал. Иногда ночевал прямо в поле, в стогу сена, иногда его кормили ужином и оставляли ночевать такие же простые люди, изредка удавалось подработать и тогда в кармане звенела мелочь и он мог позволить себе чашку кофе и стакан вина в придорожной траттории. Так, не спеша, за четыре теплых летних месяца он посмотрел полЕвропы. И многое понял, главное, понял, что мир велик и хороших людей много, гораздо больше, чем плохих и хотят эти разноязыкие люди одного и того же — мира, солнца, работы, любви и еще в достатке хлеба на столе для своей семьи и друзей. И что надо всегда идти навстречу жизни.

История вторая. Партнер по переговорам английский еврей Дэвид. Родился в самом низу социального низа, ныне миллионер и преуспевающий подрядчик, женат на аристократке, дочь учится в закрытой школе, сам Дэвид, правда, до сих пор говорит исключительно на кокни, убежденный консерватор, живет в том же доме, где провел свои последние годы Уинстон Черчилль. Сразу после школы Дэвид отправился в Штаты, именно там, как он считал, можно научиться настоящему делу. Первой ступенькой жизненной и деловой школы стало мытье посуды в харчевне на Среднем Западе. Это были годы, когда восходила звезда Барбары Стрейзанд, газеты много писали о том, что талантливая еврейская девушка-дебютантка получила главную роль в бродвейском мюзикле. Деньги Дэвид копил почти год. Заказал и получил по почте билет на премьеру «Хелло, Долли!», осталось на автобус туда-обратно и сутки в Нью-Йорке. Пошел к хозяину просить отгул на три дня, получил отказ, послал хозяина на родном кокни куда подальше, бросил ему в морду грязный фартук и больше в харчевню не возвращался. Премьера «Хелло, Долли!» стала триумфом Барбары Стрейзанд и победой Дэвида. Он добился в жизни всего, чего хотел и остался самим собой.

Надеюсь понятно, что отняла у меня в молодости та власть, — право выбора, право решать за себя. Новая власть, низкий ей поклон, предоставила молодым иное право — бежать из родной страны без оглядки.

Если и вправду Россия находится под покровом Богородицы, может быть она ответит, когда же мы наконец займемся самими собой. Своими дорогами, полями, фабриками, бараками, газом, чистой водой и канализацией в каждом доме, вывезем накопившийся во дворах, лесах и душах мусор и заживем в мире со своей совестью? Вдумчивый читатель ответит одним словам, если вежливый и воспитанный, а то и по лицу можно в ответ на такой вопрос получить. И правильно, не лезь без спросу в чужую душу…

Напрасно мне казалось, что за окном газона маячат в жарком мареве, выглядывая из-за хипповых зеленых шевелюр финиковых пальм, все те же Пирамиды Гизы. Нет-нет, они уже давно скрылись из вида, это только кажется, что долина Нила здесь ровная как стол, а треугольная каменная верхушка, если приглядеться, в отличие от Хеопса, не покрыта полуразобранной облицовкой и, главное, рядышком не просматриваются неизменные спутники — Пирамиды Хуфу и Микерина. Что за чудо? Неужели еще одна Пирамида, совсем рядом с Каиром и нам о ней никто и слова не сказал.

Как по заказу, через километр-два мы подъехали к мосту, повернули на него и Пирамида нарисовалась четче и рельефнее. Даже отсюда, издалека, она показалась огромной. И словно мощный магнит, потянула нас вместе с нашим железным конем к себе метр за метром. Как в сказке.

Тут самое время еще раз сослаться на солидное количество лет, прошедшее с описываемого дня. Без малого полвека, не шутка. Память человеческая ведь весьма избирательна. Я и вправду не очень хорошо помню тот самый мост, стоял ли он на мощных быках-опорах, или был сварен из металлических кружев. Почему-то мне он видится вроде как понтонным, или как еще говорят, наплавным. Есть ли между ними разница, к стыду своему, прослуживши три с лишним года в Инженерных войсках, не знаю. Точно помню, что был этот мост нешироким. Две колеи, только-только чтобы разъехаться встречным автомобилям и по обеим сторонам узкие пешеходные дорожки. Люди идут по ним цепочкой близко-близко к дверцам автомобиля, чуть ли не заглядывая внутрь. Волей-неволей видны морщинки и пятнышки на сплошь усатых лицах мужчин, синие точки татуировок под черными покрывалами на лбу у немолодых женщин из простонародья. Так близко, в буквальном смысле лицом к лицу не спрессовывала меня здесь ни трамвайная духота, ни праздничная толпа в дни байрама.

В первые дни в Каире все местные жители казались на одно лицо — арабы и арабы. Даже женщины — у всех яркий макияж, глаза подведены как у царицы Нефертити, тогда еще горожанки ходили (да-да!) в пестрых блузках и разноцветных мини. Спустя какое-то время на общем фоне стали проступать индивидуальные черты, лица стали говорящими, можно было угадать, кто перед тобой — простой феллах в европейской одежде или потомственный офицер из дворян в простецких холщовых штанах и тапочках на босу ногу.

Конечно, но понятиям строгой социологии, люди, шедшие по мосту мимо газона — это была случайная и отнюдь не репрезентативная выборка. Но вот о чем подумалось, снова, как в день первой поездки с экскурсоводом к Пирамидам Гизы. Эти люди, конечно, египтяне. Но и в то же время они не совсем или совсем не египтяне. Точно такие же лица я вижу на фотографиях, телевизионной картинке и кинопленке из Багдада или, скажем, Сирии. Да-да, это арабы, обычные арабы. А я-то про египтян. Потомков тех самых воинов, что тысячи лет назад покоряли Ближний Восток в войсках Рамзеса Второго. И тут и вправду приходят на память совсем другие лица. Общего у них только цвет кожи, а черты лица совсем другие — тонкие, аристократичные, словно выточенные из пожелтевшей от времени слоновой кости, вернее, мамонтового бивня. Такие чаще всего встречаются как раз среди коптов, иногда попадаются и среди уцелевших в армии аристократов, успевших закончить престижные западные вузы.

Ну вот, в антропологию понесло. Это все из-за тех жутких типов, что на Мавзолее в шестьдесят восьмом, после Чехословакии. Нет, не об антропологии речь, тогда в Египте я часто задумывался, куда подевалась их аристократия, была ведь Османская империя с ее управленческим аппаратом, потом полунезависимое королевство с армией и администрацией. Потом пришел Гамаль, Фарук отплыл в Европу, а эти куда подевались? У нас все понятно — эмиграция, философские пароходы, непрерывная резня, Соловки и расстрелы с восемнадцатого и до самой смерти вождя и учителя. А у них то что, только ли эмиграция? Вот уже и в армии молодые лейтенанты с грехом пополам балакают по-английски, а ведь инженеры, им без языка никуда.

Раз так, рано или поздно к власти придут вот они, что сейчас старательно, стараясь случайно не поцарапать, обходят наш армейский автомобиль, вернее их дети и внуки. И что будет? Что вообще может быть в обществе, в стране, откуда сбежали самые приспособленные к наукам и искусствам, восприимчивые к знаниям, любопытные и нежадные?

Нет, не это главное. Еще раз вглядимся в лица, и на фотографии и в эти, за тонким железным боком автомобиля. Знания, умения, навыки, — всему этому можно научить и все это можно привить. Пусть с трудом, за долгие годы, но можно.

У тех, кто уехал, сбежал, кого вытолкали из родной страны, или поставили к стенке и сгноили в лагерях, было то, что не преподают ни в одном учебном заведении, что передается из поколения в поколение в молоком матери и отцовским суровым словом — честь.

Человеческая, офицерская. Без нее, как без воды, никуда. Доказано крахом советской империи, поражениями и смутой нечужого мне Египта. И теперешним нашим днем, к сожалению. Покачиваясь в визжащем от натуги вагоне московского метро, я вижу сегодня сквозь полуприкрытые веки все ту же безликую толпу — гастарбайтеры, провинциальные студенты и пенсионеры со стертыми от времени лицами. И ни одного породистого лица. Очень прошу неравнодушных — вглядывайтесь иногда в фотографии людей той, навсегда ушедшей России, неважно, дворян или крестьян, и вам многое откроется. Потом посчитайте, сколько людей, работящих, храбрых, энергичных, с честью и совестью, потеряла Россия в двадцатом веке. Нечего сетовать на сегодняшних — по иному и быть не может. Начинать придется с начала…

Чем дальше удалялись мы от моста, съехав с асфальта и покатив по твердой и ровной поверхности пустыни, тем меньше попадалось навстречу пешеходов, повозок и осликов. А вскоре о людях ничего и не напоминало, если не считать клочков бумаги, пустых сигаретных пачек и еще каких-то обрывков человеческой деятельности. Зато неизвестная Пирамида приближалась, вставая во весь свой гигантский рост, словно распрямляя плечи, красуясь перед незваными пришельцами. Мы и ехали, держа курс на ее правую грань, бросавшую на песок у подножья заметную темную тень. Выцветшее стандартное предупреждение, укрепленное на торчащем из песка куске трубы, должно было свидетельствовать, что мы въехали в запретную зону. Никаких иных признаков военной деятельности пока не просматривалось. Хотя, как вскоре выяснилось, советник точно знал, где и что ему нужно найти.

Так бывало и раньше, полковник Китов сообщил, что может обойтись без моих услуг, любезно высадил меня около Пирамиды, «Газон» покатил дальше, а я остался в ее тени, наслаждаясь одиночеством и неожиданной прохладой. Не хотелось даже гадать о причинах такой секретности, прямо перед глазами уходила высоко в синее небо загадка намного интереснее и весомей. И прежде всего надо было размять ноги, затекшие за пару с лишним часов нашего путешествия.

Впервые после приснопамятного юбилейного вечера я неожиданно оказался в одиночестве рядом с рукотворным чудом. К этому надо было привыкнуть. Обычно, когда турист приезжает или, скорее, его привозят к Пирамидам Гизы, человека, уже уставшего от поездки в автобусе, вышедшего из его кондиционированного брюха на палящее солнце, сразу же окружают разного рода торговцы, в просторечии «бакшишники». Эти достойные представители малого бизнеса наперебой предлагают резные фигурки из камня и дерева, поддельные папирусы и яркие платки, кожаные пуфики, таинственные предметы из глины и бронзы, якобы найденные при раскопках и еще кучу всяких сувениров. Тут же крутятся погонщики осликов и верблюдов со своими услугами — покататься или хотя бы сфотографироваться. Полуголые мальчишки наперебой просто клянчат подаяние. Расчет этой пестрой толпы прост и понятен — оглушить, всучить, вытянуть хоть сколько-нибудь денег из неподготовленного к атаке растерявшегося клиента-иностранца. Потому-то, признаться, и не сильно тянуло меня к Пирамидам Гизы в дневные часы, хотя можно было хоть каждый день сесть после обеда в машину и через пятнадцать минут быть на месте.

Другое дело — ночное представление на Пирамидах. Это остается со счастливчиком на всю оставшуюся жизнь. Специальная площадка, уложенная ровными плитами тесаного камня, легкие кресла, как в летнем театре. Чернильная ночь, луна и утыканное звездами небо. В лунном свете высятся темными тушами три Пирамиды. И — представление начинается, господа. В мое время оно шло, помнится, на арабском, английском и французском, расписание можно было узнать из газет. Сейчас, наверное, есть и на русском. Густой баритон ведущего наполнял собой слежавшийся за день воздух, текст иллюстрировался звоном оружия, храпом и ржанием лошадей, топотом тысяч человеческих ног… множество людей и событий видели Пирамиды. Голос продолжал рассказ и его иллюстрировали снопы разноцветного огня, они выхватывали из ночи то Пирамиды, вместе или по отдельности, то выразительное лицо Сфинкса. Мурашки бегали по телу, ветерок из пустыни время от времени шевелил волосы, гладил щеки легким прикосновением. Пустыня остывала после дневной жары и иногда ветер был теплым или нес запах остывающего песка… Голос продолжал, цепко держа в опытных руках завороженного слушателя, разыгравшееся воображение дополняло собственными красками его рассказ. «Звук и цвет» — так и называлось ночное представление на сценической площадке у Пирамид Гизы. Горстка иностранцев, затерявшись ночью у подножия Пирамид, казалось, повиновалась невидимой машине времени и зачарованная волшебным баритоном рассказчика позволяла увести себя все дальше и дальше вглубь времен.

Здесь же, в тени и безлюдье неизвестной мне Пирамиды, оказывается, тоже гулял ветерок. Он мгновенно высушил пот на хлопчатобумажной гимнастерке, создал иллюзию комфорта, действительно, стоило переключиться, забыть о скорости бегущего по шоссе автомобиля и присесть на обломок камня, не торопясь закурить и осмыслить такой неожиданный финал путешествия.

Отбросив окурок, я встал и повернулся лицом к Пирамиде. Чтобы увидеть ее верхушку, приходилось высоко задирать подбородок. Вокруг по-прежнему не было ни души, плодородная долина Нила лишь угадывалась в далеком жарком мареве, оставались только яркий и горячий солнечный шар, бездонное голубое небо, нескончаемый песок Ливийской пустыни вплоть до горизонта и вздымающаяся передо мной рукотворная каменная громада. Именно в том, что глыбу с заранее просчитанными параметрами сотворили человеческие руки, казалось, и кроется загадка. Нет-нет, не совсем так. Рабочие, тесавшие и громоздившие друг на друга тяжеленные каменные блоки, лишь исполняли чей-то приказ. Может, их было даже несколько поколений, воображение рисовало плотный копошащийся человеческий муравейник вокруг первого яруса будущей Пирамиды. А вот те, кто задумал удивительную постройку, ставили перед собой какую-то цель. Стоя спустя тысячи лет перед результатом их замысла с задранной к небу головой, мне показалось, что я понимаю их, говоря нынешними словами, «проект».

Реалии двадцатого века перестали существовать, бег времени замедлился и, наконец, остановился совсем. Не стало ничего, никаких автомобилей на выложенном асфальтом шоссе, чертящих белые росчерки в голубом небе самолетов, сигарет «Лаки страйк» в нагрудном кармане. Только небо, солнце, песок, Пирамида… и я.

Вот оно, брат, в чем дело! Никакого «я» эта громада не предполагала. Своей высотой, массой, внеземным происхождением (не может же, в самом деле, такая громада быть делом рук человеческих) она давила на психику, на подсознание, на все рецепторы, заложенные в человеческом теле и душе. На колени! — приказывала огромная Пирамида, нависая над маленьким человеческим, весом-то всего в несколько десятков килограммов — сравните с одним только ее каменным блоком — хрупким и немощным телом.

Чем дольше я стоял лицом к уходящим к небу желтым каменным блокам, вглядывался в них, поражался высоте разрезающего голубое небо треугольника, тем сильнее давила на меня каменная громада. Это потом, недели спустя, придет ассоциация: Медный всадник и Евгений, а в те минуты мне было не до смеха. Замысел, заложенный неведомым проектировщиком, казалось, вот-вот осуществится, Пирамида возьмет верх и заставит меня распластаться на земле, отринув прошлое и настоящее, признать ее всемогущество и прошептать слова неведомой клятвы побелевшими от страха и покорности губами. Нет-нет, поверьте, все так и было в этом безлюдье, с легкостью слизнувшем пену двадцатого века.

Передо мной высилось не жилище бога и не каменное капище, у которого нужно каяться и просить о прощении, долголетии, урожае, мире, дожде, зачатии долгожданных детей. Бездушная громада не предполагала ни грамма общения, нависая и грозя раздавить безымянное тело пришедшего к ее граням. Не нужно было знать языка ее строителей и их хозяев, чтобы понять — тут не примут никаких слов, только безмолвное и беспрекословное повиновение тому, кто отдал приказ возвести посреди пустыни рукотворную гору.

Мое тогдашнее отношение к вере сегодня, когда соотечественники свободно ходят в церковь, мечеть или синагогу, открыто и без опаски отправляют обряды, может показаться кому-то странным. Начать с того, что молодым в те времена строго не рекомендовалось посещать храмы и крестик на гайтане мог вызвать весьма серьезные последствия для его обладателя. Упомянутый выше лысый Никитка стремился войти в историю еще и богоборцем, искоренившим на земле Русской последнего попа. Искоренил, правда, множество великолепных храмов, за что ему, надеюсь, жариться на сковородке на тысячу лет дольше.

Известно, что запретный плод сладок. Особенно для молодых. В годы моей юности стайки подростков всегда ходили смотреть на Пасху Крестный ход, невзирая на кордоны пешей и конной милиции вокруг, например, Богоявленского собора. Наверное, уже тогда я непостижимым образом почувствовал, что вера — это вещь сугубо индивидуальная. Это молиться можно соборно, сообща, а верить скопом невозможно, бессмысленно. На мое счастье недалеко от школы, в которой я проучился десять лет, стоял большой и красивый собор постройки начала века, чудом спасенный прихожанами от разорения и разрушения, известный еще и тем, что в нем, по воле всемогущего семинариста-генералиссимуса, происходили первые после многолетнего перерыва выборы Патриарха. Тогда я этого, конечно, не знал. Просто иногда заходил во внутренний дворик собора, там уже и вход со ступеньками и под полукруглым козырьком был недалеко. Никто меня ни о чем не спрашивал, я снимал шапку, неумело и робко крестился и входил внутрь. Я не помню, чтобы хоть раз попал на службу, отпевание или редкую в те времена свадьбу. Просто ходил и смотрел, точно так же, как это делают в музее. Шаг за шагом я присматривался к иконам, пытаясь угадать сюжеты по известным мне обрывкам библейских легенд. Напрасный труд! Священные книги дело серьезное, без них невозможно понять средневековое искусство, да и ныне они продолжают питать умы, хотя, увы, уже и не так массово, как следовало бы.

Вот так, почти случайно, я и набрел на большую икону, можно даже сказать картину, с изображением Св. Благоверного князя Александра Невского, писанного не старцем в монашеской схиме, а витязем в сверкающих доспехах. И решил для себя — это мой святой и покровитель, ему я буду иногда возжигать свечу и к нему обращать свои просьбы и неминуемое покаяние. Получилось это спонтанно, о своих походах в собор я, конечно, никому не докладывал, сверстников, с которыми предавались грехам табакокурения и винопития, с собой не приглашал. Приходил иногда, стоял перед тезкой Александром несколько минут, молчал, потом кланялся ему и уходил.

Теперь-то я знаю, как называется эта церковь — Храм Воскресения Христова в Сокольниках. И я верю, что робкая молитва некрещеного еще тогда отрока не единожды спасла его впоследствии от ракеты или снаряда во время египетской командировки. Сейчас я редко бываю в Сокольниках, слава Богу в наших Черемушках восстановили по старинным чертежам пряничный, веселый храм, а крестильный крест сменил на моей груди миниатюрное золотое распятие, купленное когда-то недалеко от Акрополя.

Тогда, у неизвестной Пирамиды, все было по-другому. Моя Сокольническая церковь приглашала зайти, разделить радость, вызываемую колеблющимся живым светом многочисленных свечей, тепла, если была зима или прохлады, если стоял зной, солнечными лучами, столбиками светившими сквозь стекла высоких оконных проемов, чуть потемневшими, но все еще яркими красками икон, пастелью стенных фресок, сосредоточенным молчанием десятков прихожан, блеском драгоценных камней, золота и серебра окладов. Все вместе складывалось в некий торжественный мотив, неведомо каким образом возникавший в глубинах души и наполнявший успокаивающей волной все тело. Образ веры, перед которым волей судьбы я оказался, был, напротив, суров и беспощаден. Он требовал слепого повиновения и не нуждался в сотворчестве молитвы, хотел только покорности и более ничего. Но вот сила, сила в нем была, этого не отнять.

Мне стало холодно в тени этой так и оставшейся для меня неизвестной Пирамиды. Я повернулся к ней спиной, вышел из тени на солнце, подставил лицо жарким лучам и потянулся за сигаретой. Подъехал «Газон» с Китовым на переднем сиденье, я прибавил еще один окурок к мусору у подножья Пирамиды, боком, вытянув ноги, уселся на заднее сиденье машины и закрыл глаза. Слава Богу, советник мне попался неразговорчивый, «Газон» покатил обратно в Каир, а там уже и наш лагерь с врытой в землю палаткой недалеко, стало быть, скоро будут лепешка и тарелка риса с подливкой, горячий крепкий чай и привычные разговоры с офицерами чужой, но непостижимым образом ставшей близкой, почти родной, бригады. Вечером, если позволят обстоятельства, можно будет пойти с друзьями поесть мясца и закатиться в кино. Все очень просто, ничего другого у меня сейчас и не было, по крайней мере на расстоянии ближе пяти тысяч километров.

Ну что же, прощай неизвестная Пирамида, вряд ли я когда-нибудь еще раз тебя увижу. Невидимой гранью ты попыталась подчинить меня своей воле. Ничего личного, стой себе на здоровье еще тысячи и тысячи лет. Только хочется верить, что когда-нибудь люди все-таки разгадают твою загадку.

ЭХО ОПЕРАЦИИ «КАВКАЗ»

Признаться, про египетские годы я взялся писать не в первый раз. В Интернете легко можно найти, скачать и даже купить недорого скромную повесть «Эти дни». История ее выхода в свет вполне объясняет мое, мягко говоря, скептическое отношение к начальственным лицам в погонах и без, а также железобетонной совдействительности с ее суровой цензурой и прочими прелестями.

Я рано научился читать, запойно «глотал» книгу за книгой, прочесывал «Литгазету» от первой страницы до последней, старался овладеть секретами мастерства, штудируя биографии писателей и тайно, боясь выдать свое желание, мечтал писать и сам. Врожденная стеснительность отвратила меня от участия в литературных кружках при Домах пионеров, да и в реальности от неосознанных мечтаний до выношенных сюжетов путь не близок и не прост.

Вернувшись из страны Пирамид, я бодро по свежим следам накропал нечто в популярном тогда жанре «путевых заметок». Случилось это году в 1972, а повесть «Эти дни» вышла в 1989 в молодогвардейском сборнике «Приключения 89». Получается, автор возился со скромной рукописью целых семнадцать лет, да еще зачем-то зашифровал место действия, убрал географические названия, придумал какую-то разделительную полосу вместо Суэцкого канала и т. д.

Трудно далось мне тогда расставание с мечтой сделаться профессиональным писателем. В голове шевелились и иные сюжеты, но начальная попытка получилась традиционной — написать о великом городе на Ниле, мало знакомом в те годы отечественной читающей публике и лежавшем в стороне от уже слегка проторенных писательской братией европейских и американских дорог. Первые два экземпляра заметок канули предположительно в редакционной корзине какого-то молодежного журнала. Через сколько-то времени (ведь и зарабатывать на хлеб с пивом надо было, да и молодость брала свое!) текст был восстановлен, и начались хождения по мукам. Дальше ровно по Михаилу Афанасьевичу Булгакову.

Как всегда, встретились хорошие люди. Виктор Вучетич, сын знаменитого скульптора, заведовавший отделом прозы в журнале «Сельская молодежь», сказал, что готов принять и так, но посоветовал сделать из путевых заметок художественное произведение, «мяса» для этого, как он выразился, вполне достаточно.

Опять-таки не сразу, мне, как Максудову из «Театрального романа», ясно привиделись вполне конкретные герои и ситуации, сам собой набросался сюжетный план, я перебрался под крыло к маме, жил строго по часам, не брал в рот ни капли и за месяц повесть была готова. Мне не стыдно признаться и сегодня, что поставив точку, я испытал то, что, наверное, испытывает женщина, родив желанного первенца от любимого человека. Имея кое-какой журналистский опыт, я понимал, что вещь вполне себе читабельная, не хуже, чем у других.

Конечно, в рукописи и речи не шло о каких-либо описанных выше сомнительных поступках и тем более рискованных похождениях, выходящих за рамки комсомольско-молодежной морали тех лет. Правда, ключевые эпизоды операции «Кавказ», не подозревая об обстоятельствах зарождения ее замысла и самом ее существовании, я описал весьма выпукло, не стал скрывать и фактов гибели советских военнослужащих. Ну и одновременно дальновидно, как мне казалось, избежал натурализма и обошелся без страшных батальных сцен и пугающих обывателя жестоких физиологических подробностей. Кое-что присочинил, конечно, но не слишком. В общем-то я вполне отдавал себе отчет, как следует писать в рамках господствовавшей идеологии и метода социалистического реализма. Наивный, я действительно мечтал стать писателем в стране цензуры и лагерных сроков для диссидентов вроде Синявского и Даниэля, издевательств над Пастернаком и гонений на Бродского — поэта, обвиненного в тунеядстве, надо же было всерьез придумать такую формулировку!

Не буду описывать дальнейших мытарств, скажу только, что военная цензура встала намертво. Положительная рекомендация МИДа (еще хорошие люди), ухищрения и переделки с целью скрыть время и место действия и вообще всякую конкретику (до сих пор стыдно!) не производили на носителей блестящих шевровых штабных сапог никакого впечатления. Бросали отказ тебе в рожу без всяких объяснений через узкое окошко в вонючей приемной.

А уж после Афгана они вообще озверели. Про Афган, кстати, разрешили писать только Проханову и одному чекисту, Киму Селихову из Правления Союза писателей. Мы с ним выпили бутылку прямо у него в кабинете, он мне в этом и признался, тоже по-своему хороший человек. Умолчал, правда о том, что операция «Кавказ» и наше непосредственное участие в боевых действиях в Египте строго засекречены. Стало быть, нас там не было и быть не могло, какая там еще повесть! Вы что?! Знакомо, не правда ли? Меняется государственный строй, обрушилась советская империя, но мы «ничего не знаем, починяем примус». Не нужны были категорически никакие, даже слабые отголоски египетских событий — достаточно было Афгана, оттуда нарастал поток свинцовых гробов, тысячи раненых и искалеченных расползались во все концы необъятной страны. Об этом-то Селихов, конечно, знал, но промолчал, не стал связывать одно с другим. Масштабы трагической афганской авантюры открылись значительно позже. Не думаю, что мой тогдашний собутыльник был в курсе предыстории операции «Кавказ» — Президент Насер во время своих тайных визитов в Москву настаивал на отправке в Египет внушительного контингента советских войск, но, слава Богу, не случилось, ограничились, как уже говорилось, дивизией ПВО. Хватило тогда ума, а, может быть, помнили уроки Карибского кризиса. И все-таки вляпались в Афган.

Очень советую найти и почитать непричесанные воспоминания участников заграничных военных конфликтов (перечень последних, кстати, приведен в Федеральном законе о ветеранах, теперь, правда, нужно его снова дополнять) — так вот, многим из них, особенно из рядового и сержантского состава в воинских книжках писали номера совершенно других частей, расположенных, и это главное, на территории СССР. Стало быть, не покидали они родной землицы, а Пирамиды — ну так что же, приснились, с кем не бывает! И еще предупреждали суровые кадровики — молчи, такой-разэтакий, срубил маленько сертификатов и сиди под корягой, не рыпайся, а не то мы тебя — да-да, за разглашение. Распишись вот тут и вали, служи дальше, а про эти месяцы забудь, они в зачет год за два не идут…

Упорства нам не занимать, так я попал в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» к замечательному человеку Диме Зиберову. Он меня всячески пригрел, давал подработать рецензиями (я к тому времени вступил в Союз журналистов), но и ЦК ВЛКСМ для тогдашних золотопогонных идеологов тоже ничего не значил. Словом, каменная стена, лбом не прошибешь, динамитом бы надо, да где же его взять, не в Египте, чай.

Так и пришел 1989 год. Дима в издательстве уже не работал, я и думать забыл о мечте стать писателем, повесть, как оказалось, благополучно пылилась в редакционном шкафу, но… Михаил Афанасьевич, как Вы были правы! Ну не горят они, и все тут! Раздался звонок из «Молодой гвардии» с призывом читать и подписывать гранки. Ни слова в тексте редакторы не изменили, только сократили название, «Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать» — песня есть такая, времен Великой Отечественной. Вот я и спрашиваю, а вы бы отказались от издания, да и тираж уже, правду сказать, печатался. Ну и я возражать не стал, подписал гранки и пошагал к кассе.

Надеюсь, теперь понятно, как и почему вполне себе среднестатистический совписатель из меня не получился, не талан. И слава Богу. Да и где они теперь, эти инженеры человеческих душ с их миллионными тиражами? Вот то-то. Но и стыдиться мне нечего, я тогда сделал все, что мог ради светлой памяти молодых ребят и мужиков, годившихся им в отцы — погибших под одним небом там, в Египте. С тех пор прошло немало лет и никто не помешал и не помешает мне вспоминать египетские годы, не оглядываясь на цензуру и плюя с высокой ветеранской колокольни на чины и звания. И написать то, что никогда бы не смог написать сорок лет назад. В России надо жить долго!

Как каждый автор, пустивший свой текст в свободное плавание, я льщу себя надеждой, что он будет прочитан. По своему опыту, пусть и скромному, знаю, что есть у меня внимательный читатель из «сохранных семидесятников», прошедших схожие пути-дороги и чудом уцелевших в бурную эпоху перемен, избежавших пули (неоднократно), инфаркта (с клинической смертью, другие не в счет) белой горячки с сопутствующим циррозом печени (почти неизбежной) и прочих летальных опасностей.

Эти строки обращены не к ним, а к тем, кто уверенно шагает за нами по дороге жизни и по объективным обстоятельствам не смог познать на своей шкуре всех прелестей социально-политического обихода первого в мире государства рабочих и крестьян. Судя по статистике ресурса произведений ветеранов войн «ArtOfWar» таковых тоже немало, не одна тысяча. Вот почему и возникли у автора, возможно небезосновательные опасения, что неискушенному в чтении газет между строк, нюансах поведения на партийных и иных собраниях, не прошедшему горнило выездных комиссий, а также не подписывавшему перед заграничным вояжем бумажек со сводом правил поведения совгражданина, молодому читателю может показаться, будто пребывание автора в стране Пирамид, пусть и в иноземной военной форме без знаков различия, вылилось в сплошную фиесту, прерываемую разве что на необходимый всякому человеческому существу ночной отдых, да и то не каждый день. И что так было везде, куда ступала нога гомососа, выполнявшего священный интернациональный долг с оружием в руках или без оного. Или… а если автор, того, ну, словом, слегка присочинил? Или, что весьма вероятно, выпил лишний стакан квасу?

Здесь мне придется сослаться на авторитетное мнение старших коллег по переводческому цеху. Случилась эта знаменательная встреча через некоторое время после моего возвращения из Египта.

Особенности тогдашнего отечественного законодательства вполне допускали, что после более чем трехгодичного контрактного срока в качестве служащего СА вашего покорного слугу спокойно могли еще на пару лет призвать под знамена, теперь уже с присвоением звания «лейтенант» — так называемым двухгодичником или в просторечии «пиджаком». И отправить — хоть в Мары (это по-моему в нынешней суверенной Туркмении) тренировать иностранных бойцов, хоть в Ирак, что, конечно, сильно лучше. Так, кстати, случилось с упомянутым выше старым, еще школьных лет другом Володей Носовым после годичной практики окончившим Иняз и снова оказавшимся в Египте теперь уже с погонами на плечах. Кстати, из Египта мне удалось вырваться с большим трудом, если два первых контрактных года я продлил добровольно, то когда срок пошел на четвертый держали уже безо всяких формальностей, ссылаясь на острую нехватку переводческих кадров. И меняли строго голова на голову — прилетел твой сменщик, неделя на передачу дел и только потом билет в зубы. Мне помогла заслуженная репутация у спецсвязистов, соединили по-тихому с кем надо в Москве. А так — пишите письма, лейте слезы. Звонить из городских отделений связи строго запрещалось, один раз я запрет нарушил, но ведь не подгадаешь, чтобы и абонент был дома и номер свободен.

В годы, о которых идет речь, напомню, как на дрожжах росла мощь советской военной машины и таких как мы могли еще и живо переобучить из пропагондонов и переводчиков для службы в «войсках дяди Васи», что и произошло с одним из героев данных заметок, а именно Тараканом-Простаковым. Тут уж рукопашный бой непонарошку, прыжки с парашютом, да еще ночью, да еще на реку или лес, частые прогулки по пересеченной местности с полной боевой выкладкой кг под сорок бегом на пятнадцать, а то и больше км под непечатные ободряющие возгласы старших товарищей с секундомером в мозолистых руках. Большое спасибо за доверие, постараемся обойтись. Нет уж, вы там попробуйте как-нибудь без меня, желания иметь хоть что-то общее с Советской Армией я после Египта не испытывал.

Уклоняться и ускользать удавалось около трех лет. Но ловцы человеков из военкомата оказались упертыми, дальнейшее их игнорирование грозило неприятностями уже по службе. Пришлось идти сдаваться с поднятыми (но не пустыми, армянский коньяк) руками и в ближайшей кафешке удалось достичь консенсуса в обмен на обязательство пройти месячные курсы переподготовки в Военном институте — там, где и по сию пору готовят военных переводчиков-профессионалов. Вроде бы легко отделался.

В стенах этого выдающегося учебного заведения однако меня уже, как можно было предвидеть, с нетерпением поджидали испытанные соратники по борьбе с агрессивными вылазками международного империализма. Мои робкие призывы отпустить с миром по старой дружбе были встречены ироническим хохотом выслуживших парочку очередных званий коллег, а также милостивым разрешением занятий не посещать, но твердым отказом подписать свидетельство об окончании курсов всухую, без, как теперь говорят, накрытой поляны. Что и произошло в лучших египетских традициях, по-серьезному, без дам-с.

Коллеги, где только ни послужившие за годы разлуки — Ливия, Ирак, Сирия, Чек-Пойнт Чарли (Зап. Берлин), побывавшие в составе голубых касок на Синае и потренировавшие гвардию диктатора Иди Амина, повидавшие императора-людоеда Жана-Бидель Бокассу и чуть было не перестрелявшие друг друга во время эфиопо-сомалийского конфликта, рассказали массу интересного и поучительного. И, солидно приняв на грудь, сошлись во мнении, что золотые годы пришлись на Египет. Ну не было больше нигде и никогда такой вольницы и куражу, не отпускали нам (вынужденно, конечно) вожжи командиры, политнаставники и бдительные чекисты, да и возможностей таких, как в многомиллионном и многоликом Каире нигде больше не встретилось.

Что там говорить, вырвался я из страны Пирамид очень даже вовремя. Еще чуть-чуть и натерпелся бы позора, когда сменивший Гамаля на посту президента Анвар Садат в одночасье выставил всю русскую хобру — советников, специалистов, доблестную дивизию ПВО и храбрецов-летунов в придачу. Остались считанные единицы, без кого-то не могли обойтись, о других просто забыли в суматохе. Дальнейшее хорошо известно — война Судного дня, вновь, в очередной раз проигранная египтянами и подписанный при посредничестве американцев мир между Египтом и Израилем. Как говориться, что Бог ни делает, то к лучшему — вышли мы в тот раз почти что невредимыми из египетской передряги, мало кому это удавалось на Ближнем Востоке. Там ведь как — коготок увяз, всей птичке пропасть.

С тех пор в гости в страну фараонов съездили в качестве туристов и еще не раз поедут погреть пузо на солнышке, нырнуть в изумрудные воды Суэцкого залива и поглазеть на Пирамиды миллионы соотечественников. Очень хочется, чтобы они внимательно смотрели по сторонам из окон комфортабельных автобусов — на пьедесталах то там, то тут можно увидеть самолеты и танки, которыми мы воевали.

Так что не бывает правил без исключений и написанному выше верить можно и нужно.

 

Москва, февраль 2011 — май 2018